В середине прошлого века развернулась дискуссия касательно происхождения этической доктрины Сократа nemo sua sponte peccat (oὐδείς ἑκών ἐξαμαρτάνει) — т. е. никто не делает себе зла добровольно, как принято у нас говорить. Итальянский историк философии Гвидо Калоджеро настаивал на том, что не кто иной, как софист Горгий был этическим воспитателем Сократа и что именно он и обучил последнего этой этической доктрине. То, что эта доктрина была изобретена Горгием, Калоджеро аргументирует при помощи анализа текстов софиста — в первую очередь речи Защита Паламеда, где наличествует практически дословное совпадение с фрагментами диалогов Платона, в которых об этом же говорит Сократ. Согласно Калоджеро, какова бы ни была степень аутентичности платоновской апологии — как Сократ, так и Платон были прекрасно знакомы с текстом Горгия, а первый практически знал ее наизусть, если мы верим в то, что Платон пытался максимально реально изобразить образ Сократа и обстановку суда над ним в своем сочинении. Другая — полярная — позиция была представлена Джеймсом Коултером, который придерживался взгляда, что все обстоит в точности до наоборот — Апология Сократа — это не что иное, как Антипаламед. Согласно Коултеру, Сократ дистанцируется от риторической практики вообще, и уж тем более от Горгия в частности, ибо, как нам говорят платоновские диалоги, Сократ приложил немало усилий, чтобы дискредитировать именно этого софиста и его риторику, основанную на концептах доксы и эйкоса и оторванную от истины. Сократ в Апологии говорит не технично, но как бы от себя, так, как он привык говорить на площадях, в гостях и других публичных местах, не обладая сноровкой в технических ухищрениях судебной риторики, поскольку и самих судов он избегал настолько, насколько это было возможно. Однако для Коултера проблема остается, ибо Апология выстроена Платоном пусть и с некоторыми отклонениями, но в общем и целом — по канонам классической судебной речи и по своей структуре, как брат близнец, сходна с горгиевым Паламедом. Каков же вывод Коултера? Платоновская Апология Сократа имеет очень мало, а скорее вообще ничего, с теми словами, которые Сократ произнес в свою защиту, и таким образом, по крайней мере последние абзацы Апологии — это слова, выдуманные Платоном не для сохранения исторической достоверности — которая еще была жива в его памяти, ибо события эти, где он сам присутствовал, были не столь большой давности, — но для аудитории, для которой гибель Сократа продолжала оставаться жизненно важным, проблематичным в смысле нравственности и справедливости, вопросом.

Со времени этой дискуссии прошло уже более полувека. Некоторое время назад, бразильский историк философии Мария Сесилья Миранда Коэльо отметила, что эта дискуссия зашла в тупик по той простой причине, что, в общем, с тех пор, как были написаны статьи Коултера и Калоджеро, ничего дельного на эту тему высказано более не было. Чтобы найти более приемлемое решение этой проблемы взаимовлияний, нужно, по мнению этой исследовательницы, привлечь третью фигуру, которой является Ипполит Еврипида — трагедия, написанная в 428г., которая содержит этическую доктрину, вытекающую из скептической позиции касательно познания реальности и возможности осуществления правильного действия в ней. В этой трагедии Федра, мачеха Ипполита, говорит: τὰ χρήστ᾽ ἐπιστάμεσθα καὶ γιγνώσκομεν, οὐκ ἐκπονοῦμεν δ᾽ (полезные вещи мы знали и понимаем, однако не исполняем). Связь с доктриной Сократа здесь налицо, что, в свою очередь, позволяет понимать текст Евприпида как источник к этической доктрине Сократа. Однако, что мешало Евприпиду позаимствовать этическую концепцию у самого Сократа? Решение было бы совсем простым и очень соблазнительным, если бы мы сказали — эту этическую доктрину привез в Афины Горгий и «заразил» ею Сократа и Еврипида. Но, как доподлинно известно, только в 427г. до н. э. Горгий во главе посольства Леонтин прибыл в Афины просить военной помощи своему городу для противостояния Сиракузам, т. е. на год позже постановки Евприпидом Ипполита, поэтому хронологически это было едва ли возможно.

Другой известный ученый, Рафаель Фербер, к точки зрения которого мы, пожалуй, и склоняемся, несколько лет назад предложил занять некоторую нейтральную позицию и обратиться непосредственно к Платону. Согласно Ферберу, мы не можем точно знать, как родилась сократовская этическая концепция, кто был ее изобретателем, но что мы можем сказать, так это следующее: Платон — это poeta doctus, он знал, и возможно, наизусть, Паламеда Горгия и Ипполита Евприпида, однако он использует язык Горгия в совсем иных целях — он уточняет и выявляет различия исходных риторических концептов доксы и истины, отдавая преимущество последней, делая ее не пустым топосом, но содержательным понятием. Платон осуществляет транспозицию риторического стиля Горгия, основанного на доксе и оторванного от Бытия, от реального референта, в свою риторику, основанную на истине, укорененную в Бытии, где язык выступает не самодостаточным образованием, но исключительно репрезентативным инструментом, и тогда-то и становится возможным, согласно Платону, осуществление идеала говорящего, высказанного в Апологии, — ῥήτορος δὲ τἀληθῆ λέγειν (обязанность оратора — высказывать истину).