НАЗАД К СОДЕРЖАНИЮ
МАТЕРИАЛЫ 1-Й ЛЕТНЕЙ МОЛОДЕЖНОЙ НАУЧНОЙ ШКОЛЫ с. 31
М. П. Косых
АПОЛОГИЯ МОЛЛЮСКА (ЗАМЕТКА ПО ПОВОДУ
ОДНОЙ ПРОВЕРКИ В "ФИЛЕБЕ")
В этой заметке пойдет речь о проверке, которая осуществляется с помощью собеседника Сократа Протарха в
платоновском диалоге "Филеб" (21а - 23а).
Допустив, что жизнь в удовольствии не содержит разумения, а также то, что ни удовольствие ни разумение,
если они являются благом, не должны ни в чем нуждаться, поскольку
"удел блага" совершенен (оно, в отличие от всего существующего,
довлеет себе и все познающее стремится к благу, желая владеть им и
заботится только о том, "что может быть достигнуто вместе с
благом"), собеседники решают проверить сказанное на Протархе. Ему
предлагается избрать одну из трех жизней: жизнь в наслаждении
величайшими удовольствиями, жизнь, при которой он обладал бы умом,
знанием и полнотой памяти, но был бы равнодушен к удовольствию и
печали (не причастен им) и некую "смешанную" жизнь, состоящую из
"удовольствия и ума, соединенного с разумением".
В ходе обсуждения первой жизни Протарх сначала соглашается "прожить всю жизнь, наслаждаясь
величайшими удовольствиями" и считает, что обладая ими он не нуждался
бы еще в чем-нибудь. Однако Сократ показывает ему, что он все же
нуждался бы в "надлежащей мере разумения, ума, рассудительности и
всего сродного с этим". Необходимость приобретения разумения, памяти
и правильного мнения демонстрируется ему следующим образом. Лишенный
всякого разумения, он не знал бы, радуется он или не радуется. Без
памяти - не помнил бы о некогда испытанной радости и у него не
осталось бы воспоминания об удовольствии, выпадающем в данный момент.
Без правильного мнения - "радуясь, не считал бы, что радуется".
Без рассудка - "не мог бы рассудить, что будешь радоваться и в
последующее время". И оказывается, что Протарху пришлось бы жить
"жизнью не человека, но какого-то моллюска или других морских
животных, тела которых заключены в раковины".
Это рассуждение и вопрос о том, стоит ли выбирать такую жизнь, повергают Протарха в полное молчание. Но
они же, вероятно, могут породить новые речи и новые вопросы, а не
только те, которые возникли при дальнейшей проверке в самом диалоге.
Например, вопросы, связанные с апологией моллюска. Под такой
"апологией", если немного поиграть словами, можно было бы иметь в
виду не только заступничество и возможность сказать хотя бы несколько
слов в защиту без-логосного существа, но и аполог как иносказательное
повествование нравственного характера из жизни животных.
Что касается иносказательных повествований, "мифов" в широком смысле, то они служат в платоновских
диалогах, по выражению Х.-Г. Гадамера, своеобразными "зеркалами",
позволяющими собеседникам увидеть себя, и широко используются в тех
словесных "играх", с помощью которых происходит наведение на
понимание. Вот и в данной проверке "жизнь моллюска", по-видимому, не
только способствовала пониманию недостаточности удовольствия, но и
"проверке" самого Протарха, выявлению его "неготовности" к жизни в
соответствии с провозглашенным в начале принципом, когда этот принцип
представляется в своей радикальной форме. При том, что Протарх, в свою
очередь, всего лишь персонаж повествования, в которое встроен
микрорассказ о моллюске и смысловые иносказательные "игры"
продолжаются.
Сходная "неготовность" обнаруживается и в отношении второй жизни - с умом, знанием и полнотой
памяти, но без удовольствия и печали. Такая жизнь отвергается без ее
описания, а достойной выбора кажется третья - смешанная жизнь,
которая состоит из "удовольствия и ума, соединенного с разумением".
Первые две признаются недостаточными и не заслуживающими выбора,
поскольку ни одна из них "не владеет благом". Жизнь, владеющая благом,
"была бы достаточной, совершенной и заслуживающей выбора со стороны
всех растений и животных, которые способны были бы жить таким образом
всегда. Если бы кто-нибудь из нас избрал бы иную жизнь, то поневоле
поступил бы вопреки природе того, что поистине заслуживает выбора"
(22b). Правда, выбор был бы, наверное, облегчен и более "волен",
если бы удалось постичь, что есть благо или хотя бы подробно описать
благую жизнь. При этом встают еще и вопросы о том, зависит ли природа
того, что заслуживает выбора, от согласия выбирающих (Протарха,
растений, животных и т. п.) и насколько они вообще способны выбирать
и не возникает ли страх перед иной, нежели своя - привычная,
жизнью, даже если иная жизнь поистине благая?
Собеседники возвращаются ко второй жизни позже, после того, как сделан выбор смешанной жизни. Что
касается обвинений в ее недостаточности в качестве благой, то Сократ
намекает на то, что таких обвинений заслуживает, пожалуй, человеческий
ум, "а не истинный и вместе с тем божественный ум". Кроме того,
говорится, например, об одушевленности "тела Вселенной", которое
заключает в себе "то же самое, что содержится в нашем теле, но, сверх
того, во всех отношениях, более прекрасное" (30а), о некой
"немаловажной причине", которую "было бы всего правильнее называть
мудростью и умом" (30с). К тому же, у живых существ есть "некое
третье состояние помимо радостного и скорбного" и оказывается "ничто
не мешает избравшему разумную жизнь проводить ее таким образом"
(33а). Имеется в виду все та же "жизнь без радости и горя".
Избравшему рассудительную и разумную жизнь так и следует жить
("нисколько не следует радоваться") и "такая жизнь - самая
божественная из всех" (33b). При этом принимается, что "богам не
свойственно ни радоваться, ни страдать", "им не приличествует ни то
ни другое состояние" (33b).
Молчание Протарха теперь не полное. Но он уже ничего не говорит о такой жизни, а следует в разговоре в
другом, чем выбор жизни, направлении, возможно, потому, что проверка
совершилась и выбор уже сделан и этот выбор - "человеческий". В
человеческой жизни, как выясняется, "ум гораздо лучше и превосходнее,
чем удовольствие", хотя он и оказывается не на первом месте, уступая
"победившей его идее", но все-таки ближе и роднее ей, чем
удовольствие. Наслаждения же "словно дети лишены всяких признаков
ума" (65d).
Впрочем, здесь может возникнуть апологетический вопрос о том, какой ум имеется в виду? Ведь у детей все
же есть ум, хотя бы и "детский". И так же как Сократ намекал на
божественный ум, лучший чем ум человеческий, можно в виде намека
измыслить аполог про "божественного моллюска", наслаждающегося
удовольствиями, по крайней мере не совсем лишенными ума, а, может быть,
и некими "божественными удовольствиями".
"Величайшие удовольствия" моллюсковой жизни могут, конечно, представляться как исключающие
родственные уму удовольствия, но тогда подрывается подразумеваемая
"полнота удовольствия", в том числе и в отношении его видов. К тому
же, при выборе жизни ничего не говорилось о страданиях моллюска, но
если их нет, то "величайшие удовольствия" - беспечальные и
чистые. Если эти удовольствия постоянны и неизменны и уже нет
стремления, а есть "владение" и такой "моллюск" действительно
больше ни в чем не нуждается, он оказывается совершенным и "пребывает
в совершенном довольстве".
С другой стороны, могут, конечно, возникнуть сомнения в применимости наименования "удовольствия" и
"радости" в отношении существа, "лишенного всякого разумения" и
нуждающегося в "надлежащей мере разумения", чтобы испытывать
"радость". Иначе говоря, может ли вообще "не-божественный" моллюск
радоваться? Или же нужно признать существование "части души",
подобной той, о которой идет речь в "Законах" (689b), то есть части
души, которая испытывает скорбь и удовольствие и даже может
противиться разуму. Во всяком случае, можно представить, что моллюск
так или иначе причастен душе мира и "естественному благу Вселенной".
И если все познающие существа стремятся к благу, то и непознающие
стремятся, не сознавая своего стремления, вернее влекутся или влекомы
и не к своему, а к "благу целого", тянутся "силой блага" тягой
"удовольствия". Влекомость к благу целого у людей, по-видимому,
дополняется еще и тягой к собственному благу рефлексивно утверждаемому
как "собственное удовольствие" и "собственно
удовольствие-как-благо". Иносказательно, если верить "Филебу",
утверждению не чужды и "все быки, лошади и прочие животные на том
основании, что сами они гоняются за удовольствиями" (67b). Людям же
следует поставить удовольствие на место, соответствующее его подлинной
для них благости, и уяснить себе "моллюсковость" и
"божественность" собственной жизни в их различной нераздельности.
Косых Михаил Петрович
- канд. филос. наук., доцент кафедры этики и эстетики философского
факультета СПбГУ
©СМУ, 2002 г.
НАЗАД К СОДЕРЖАНИЮ
