НАЗАД К СОДЕРЖАНИЮ
МАТЕРИАЛЫ И ИССЛЕДОВАНИЯ ПО ИСТОРИИ ПЛАТОНИЗМА ВЫП.1 с. 208
ПЛОТИН
О ТОМ, ЧТО ТАКОЕ ЖИВОЕ СУЩЕСТВО И КТО ТАКОЙ ЧЕЛОВЕК
1.Кому могли бы принадлежать удовольствия и печали страхи и отвага, вожделения и отвращения и скорбь?2 Ведь они возникают или у души, или у души, пользующейся телом, или у чего-то третьего, состоящего из того и другого. Двояко и последнее — ибо или это смесь, или нечто иное, появившееся из этой смеси. Подобный вопрос возникает также и в отношении того, что появляется, совершается и предполагается вследствие перечисленных претерпеваний. Значит, и в отношении размышления и мнения необходимо исследовать, принадлежат они тому, кому принадлежат претерпевания, или про одни можно сказать так, а про другие иначе. И в отношении мышления следует рассмотреть, каким образом и у кого оно возникает, точно так же как и само вот это рассмотрение, его исследование и суждение о нем, каково бы оно ни было. И прежде всего — кому принадлежит ощущение? Ибо с него стоит начинать, коль скоро претерпевания или сами являются некими ощущениями, или причастны ощущению.
2.Сперва нужно понять в отношении души, различаются ли чем-нибудь душа и бытие душой. Ибо если так, то душа оказывается чем-то составным, и уже не бессмысленно заводить речь о ней и говорить, что ей принадлежат названные претерпевания, как и лучшие и худшие свойства и состояния вообще, если вдруг даже это позволит рассуждение. В противном же случае, если душа и бытие душой являются одним и тем же,3 то душа, пожалуй, могла бы оказаться неким эйдосом, невосприимчивым ко всем тем энергиям, которые он направляет на иное, и соответственно себе самому обладающим в себе той энергией, которую мог бы, пожалуй, явить разум. Ведь в таком случае его можно по справедливости назвать даже бессмертным, коль скоро необходимо, чтобы бессмертное и неразрушимое было не подверженным претерпеванию, поскольку оно каким-то образом дарует иному частицу себя, а само не получает ничего от иного, кроме разве что от предшествующего ему, от которого как от являющегося лучшим оно не обособлено. Ибо чего, например, мог бы страшиться подобный эйдос, невосприимчивый ни к чему внешнему? Ведь следует бояться того, что можно претерпеть. Далее, он не будет и отважным — ибо откуда отвага у тех, с кем не могли бы приключиться ужасные вещи? А откуда вожделения, которые утоляются при посредстве опустошающегося и наполняющегося тела, когда то, что наполняется и опустошается, оказывается иным? Как возникнут те, что утоляются при посредстве соития? Ведь на самом деле сущностное не склонно к соединению. Откуда те, что утоляются при посредстве введения чего-то? Ибо лри этом, пожалуй, то, что есть, устремляется к небытию. Скорбь же стоит от него и того дальше. Далее, как и вследствие чего ему печалиться? Ведь истинно простое в сущности является самодостаточным, каковым пребывает находящееся в собственной сущности. А как ему наслаждаться тем, что оказалось поблизости, когда ничто, даже благо, к нему не приближается? Ведь то, что есть, есть вечно. Далее, он не будет ощущать, и ни размышление, ни мнение не коснутся его. Ибо ощущение есть восприятие внешнего облика или телесного претерпевания,4 а размышление и мнение следуют за ощущением. В отношении же мышления необходимо рассмотреть, как оно происходит у души, если мы допустим его наличие у нее; то же касается и чистых наслаждений,5 если они случаются с ней, пребывающей в одиночестве.
3.Однако душу необходимо полагать в теле, существует ли она прежде него, имеется ли только в нем, и совокупное живое существо получило само свое название,6 поскольку составлено из того и другого. Так вот, душа, пользующаяся телом, словно орудием,7 вовсе не должна воспринимать возникающие при посредстве тела претерпевания, как и ремесленники — претерпевания своих инструментов, ощущения же, пожалуй, да, причем с необходимостью, коль скоро ей, знающей внешние претерпевания из ощущения, нужно пользоваться неким орудием: если уж, например, видеть — значит использовать глаза. Но со зрением связаны его повреждения, а стало быть, и печали, и скорбь, и вообще все те претерпевания, которые могли бы, пожалуй, возникнуть в связи со всем телом, а значит, и вожделения у жаждущего исцеления органа. Но каким образом претерпевания от тела будут доходить до души? Ведь тело будет передавать свои претерпевания другому телу; каким же образом тело сможет передать их душе? Ибо это подобно тому, как нечто претерпевает, поскольку претерпевает совершенно иное. Ведь в первую очередь, помимо того что одно является пользующимся, а другое — используемым, то и другое существует отдельно; по крайней мере, такое разделение проводит тот, кто представляет душу в виде чего-то пользующего. А в каком виде пребывает это самое живое существо само по себе, помимо такого разделения, связанного с философией? Не иначе как к виде смеси. Но если оно пребывает в виде смеси, то или состоялось некое слияние, или душа была как бы вплетена в тело,8 или она пребывала в виде неотделимого эйдоса, или — в виде эйдоса прикасающегося к телу, словно кормчий,9 или было отчасти одно, а отчасти другое; я говорю про нечто отдельное, каковым является пользующееся, и про нечто смешанное, которое каким бы то ни было образом само подпадает под категорию того, что используется, для того чтобы философия вот это самое и противопоставила пользующемуся и освободила пользующееся от того, чем оно пользуется, поскольку для такого пользования нет совершенной необходимости, коль скоро такая необходимость использовать не вечна.
4.Итак, допустим наличие смеси. Но если есть то, что смешано, то худшее в нем — тело — будет лучшим, а душа — худшим. И лучшим будет тело, причастившееся жизни, а худшей будет душа, вкусившая смерти и неразумия. Так вот, разве то, что хотя бы в некотором отношении лишилось жизни, могло бы приобрести способность к ощущению как некое возмещение? Напротив, тело, то, что получило жизнь, было бы, скорее тем, что, помимо этого, удостоилось бы причастности и к ощущению, и к возникающим из ощущения претерпеваниям. Итак, именно оно и будет стремиться — ибо оно и вкусит то, к чему стремится, — и бояться за себя; ведь именно оно будет лишаться удовольствий и погибать. Необходимо исследовать также и сам способ смешения: ведь оно как таковое ни в коей мере невозможно, и говорить о нем— это все равно, что говорить, будто линия смешана с белизной, а одна природа с другой.10 Утверждение же, что душа «переплетена» с телом, не приводит к выводу о том, что переплетенные предметы в равной мере подвержены претерпеванию, — напротив, на самом деле вплетенное является бесстрастным, и душа, пронизывающая тело, конечно же, не испытывает его претерпеваний, подобно свету, и, более того, если бы это было так, то она испытывала бы их совершенно все, уже потому, что именно вплетена в тело. Итак, утверждение, что душа не будет испытывать телесных претерпеваний, не противоречит тому, что она переплетена с телом. Далее, допустим, она будет находиться в теле, словно образ в материи. Прежде всего, если бы она оказалась подобной обособленному образу, например сущности, то с тем большим основанием относились бы к ней вышеприведенные рассуждения о пользующемся. Далее, если бы она была подобна форме, примененной к железу, если речь идет о топоре,11 и как составное топор делал бы то, что будет делать таким образом оформленное железо, причем именно в соответствии с формой, то с тем большим основанием мы отнесли бы на счет тела все те претерпевания, которые представляются общими, причем именно на счет приводного, имеющего органы, в возможности обладающего жизнью тела.12 Ведь говорит же [Аристотель], что неразумно утверждать, будто душа ткёт,13 так что неразумно сказать, и будто она вожделеет и печалится; это касается, скорее, живого существа в целом.
5.Однако живым существом нужно называть либо подобное тело, либо общее,14 либо нечто иное, третье, составленное из того и другого. Но для того чтобы так могло быть, необходимо или чтобы душа сохраняла себя бесстрастной, став причиной иного в таком живом существе, или чтобы и она испытывала совместное претерпевание и пребывала в страсти, испытывая то же самое, что и оно, или же нечто сходное с ним; например, живое существо вожделеет так, а врожденное чувство вожделения действует или претерпевает иначе. Так вот, описанное тело следует рассмотреть позднее;15 сейчас же мы спросим, почему, например, будет печалиться составное?16 Не потому ли, что, после того как тело пришло в какое-то определенное состояние и претерпевание перешло в ощущение, последнее получило свое завершение в душе? Впрочем, еще не вполне ясно, как обстоит дело с ощущением. А когда печаль начинается с мнения или суждения о том, что нечто дурное происходит или с самим человеком, или с кем-то из его близких, разве и в этом лучае погружение в нее связано с телом или вообще с живым существом в целом? Да и что касается мнения, то еще непонятно, кому оно принадлежит, душе или составному; кроме того, мнение о дурном еще не связано с претерпеванием печали: ведь может быть и такое, что даже когда подобное мнение имеется, вследствие него вовсе не возникает опечаленности, как и не появляется гнев, когда создалось мнение о пренебрежении, и не возбуждается желание, когда есть мнение о благе. Итак, почему же все это принадлежит составному? Конечно, не потому, что вожделение — результат врожденного чувства влечения, гнев — гневливости и вообще направленность на что-то — результат стремления; ведь в таком случае эти вещи уже не будут относиться к составному, но окажутся принадлежащими лишь душе или же и телу тоже, потому что для них необходимо покипеть крови и желчи и пришедшему в какое-то состояние телу возбудиться в вожделении, например, любовных утех. Стремление же к благу пусть будет не общим, а душевным претерпеванием, как и некоторые другие, и вообще не все претерпевания разум полагает принадлежащими единому живому существу. Но когда человек стремится к любовным: утехам, этот человек будет вожделеть, и некоторым иным образом будет вожделеть также врожденное чувство влечения. А как происходит последнее? Разве не так, что когда человек начинает вожделеть, ему следует и чувство вожделения? Однако почему же человек вообще испытал вожделение уже тогда, когда чувство вожделения еще не пришло в движение? Следовательно, начало полагает чувство вожделения. Но откуда оно начинается, если тело до этого не пришло в соответствующее состояние?
6.Впрочем, пожалуй, лучше сказать в общем, что благодаря наличию возможностей обладающее ими оказывается действующим в соответствии с ними, а сами они остаются неподвижными, предоставляя способность к чему-то имеющему их. Но если так, значит, в то время как претерпевает живое существо, причина жизни, дарующая себя составному, является бесстрастной несмотря на то что обладающему ею принадлежат претерпевания и действия. Но если это так, то и жизнь вообще будет достоянием не души, а составного. Жизнь последнего не буд принадлежать душе, и не способность к ощущению будет ощущать, а то, что имеет эту способность. Однако если ощущение, будучи движением, связанным с телом, достигает своего завершения в душе,17 то почему душа не ощущает? Конечно, поскольку у нее имеется способность к ощущению, благодаря ее присутствию она будет ощущать то, что будет ощущать составное. Но если эта способность не будет приходить в движение, то разве будет при этом ощущать составное, коль скоро не принимаются во внимание ни душа, ни душевные способности?
7.Допустим, составное будет ощущать потому, что душа благодаря своему наличию не предоставляет составному или иному саму себя как таковую, а творит из описанного выше тела и некоего подобия света, дарованного ею, природу живого существа как нечто иное, чему принадлежат ощущение и все остальные претерпевания живого существа, которые были названы. Однако почему в таком случае мы ощущаем? Не потому ли, что не отстраняемся от подобной жизни, пусть даже у нас есть другие, более ценные для всей человеческой сущности, составленной из многого, вещи. Между тем способности души к ощущению необходимо быть не результатом ощущаемых предметов, а, скорее, восприятием возникающих в живом существе от ощущения отпечатков; ибо все подобное умопостигаемо, коль скоро ощущение внешнего является лишь отображением этого восприятия, а оно, будучи более истинным по сущности, оказывается бесстрастным созерцанием чистых образов. Так вот, благодаря этим образам, на основании которых уже душа сама осуществляет руководство живым существом, возникают размышления, мнения и мысли; именно в последнем — более всего мы сами. То, что прежде этого, — наше, и именно на этом основании мы становимся выше, оказываясь более чем живым существом. Ничто не будет препятствовать вести речь о совокупном живом существе, в низших своих видах смешанном, а в описанном — близком к истинному человеку; первые виды - это имеющие облик льва и многообразное зверье вообще.18 Ведь поскольку человек является спутником разумной души, всякий раз, когда мы рассуждаем, мы делаем это благодаря тому, что рассуждения являются действиями души.
8.А как обстоит дело с умом? Я имею в виду не то устойчивое свойство души, которое входит в число появляющегося благодаря уму, а ум сам по себе. Вероятно, мы обладаем и им, находящимся превыше нас. А обладаем мы им как общим, или как частным, или одновременно и как общим для всех к как частным: как общим — потому, что он неделим, един и повсюду один и тот же, а как частным — потому, что каждый обладает им всем сразу в первой душе. Стало быть, и эйдосами мы обладаем в двух видах: в душе — как бы развернутыми и разделенными, а в уме — всеми сразу. А как обстоит дело с богом? Скорее всего, он движется по умопостигаемой природе и истинной сущности, а мы оттуда — третьи, из неделимой и, как говорит [Платон], высшей сущности и из сущности делимой на тела,19 которую следует мыслить делимой в отношении тел именно таким образом, что она дарует себя телесным величинам, сколько бы ни было отдельных живых существ, поскольку она, будучи единой, — во всем в целом, потому что только кажется, будто она присутствует в телах: она не освещает их и не созидает живые существа из себя и тела, но пребывает сама по себе и дарует свои изображения, словно отражения лика во множестве зеркал. Первое изображение — ощущение в общем; далее уже благодаря ей, в свою очередь, говорится и про всякие иные образы у души, всегда происходящие один от другого и достигающие своего завершения в произведении на свет и росте и вообще созидании иного и доведении его до совершенства, поскольку она, созидая, противу себя, созидающей, обращается к создаваемому.
9.Итак, у нас природа той души будет обособленной от всех тех зол, которые творит и претерпевает человек, — ибо они происходят в отношении живого существа, общего, причем общего в описанном смысле. Однако если душе принадлежат мнение и рассуждение, то разве она безгрешна? Ибо ложное мнение и само по себе совершает много зла в соответствии с собой. Не иначе как зло совершается, когда мы принижены худшим, — ведь мы есть многое — вожделением, или гневом, или дурным призраком; а так называемое размышление о ложном, будучи фантазией, не дожидается суда рассуждения, но мы вершим дела, лишь поверив в худшее; так же, например, и в ощущении: прежде чем вынести суждение в размышлении, обычному чувству случается увидеть и ложное. Ум же или постигает, или нет, так что он безгрешен. А, может быть, надо сказать так: мы или постигаем умопостигаемое в уме, или нет. А, может быть, это относится и к тому, что в нас: ведь можно обладать чем-то, но не иметь этого в данный момент под рукой.20 Далее, мы разделили общее и частное на том основании, что часть того и другого телесна или небеспричастна телу, а все то, что не нуждается в теле для действия, является собственным для души,21 и размышление, вынося суждение о возникающих из ощущения отпечатках, созерцает уже образы, причем созерцает их как бы при посредстве одновременного ощущения — по крайней мере, это относится к размышлению истинной души, ибо истинное размышление является действительностью мысли и зачастую подобием и общностью внешнего и внутреннего. Итак, душа и в этом случае остается ничуть не менее непоколебимой по отношению к себе и в себе; перемены же и смятение в нас, — как было сказано, от тесно связанных с нами и принадлежащих составному, чем бы это само составное ни было, претерпеваний.22
10.Однако если мы есть душа и мы испытываем эти претерпевания, то и душа должна была бы испытывать их и, в свою очередь, поступать так, как поступаем мы. На самом же деле мы лишь говорим, что общее принадлежит нам, и более уже себя не обособляем: ведь мы говорим так, будто испытываем даже то, что претерпевает наше тело. Итак, понятие «мы» двояко, поскольку оно или относится к животному, или уже превыше последнего; животное же — оживленное тело. Истинный человек иной, чистый от претерпеваний и обладающий теми добродетелями в мышлении, которые коренятся именно в обособляющейся душе, причем обособляющейся и пребывающей отдельно еще здесь, — ведь когда она полностью покинет здешний мир, исчезнет и освещенная ею и сопровождаютщая ее природа. Добродетели же, заключающиеся в обычаях и упражнениях, принадлежат составному;> ведь ему принадлежат и пороки, так же как и зависть, и ревность, и сожаление. А кому принадлежат привязанности? Не иначе как одни — тоже составному, а другие — внутреннему человеку.24
11.Когда мы — дети, действует то, что происходит из составного, и лишь немногое сияет свыше на него. Когда подобное не действует на нас, оно действует на высшее; на нас же оно действует, когда достигает средоточия. Так что же? До этого и мы — не мы? Нет, на подобное суждение должно быть приведено вот какое возражение: ведь всем тем, что мы имеем мы пользуемся не постоянно, но лишь тогда, когда занимаем среднее положение по отношению или к высшему, или к противоположному, вот тогда-то мы и приводим в действие все то, что даровано способностью или внутренним свойством. А звери — как обстоит дело с ними, когда речь идет о живом существе? Если бы души в них были человеческие, но, как говорится, грешные,25 то не принадлежащим зверям оказалось бы то, что обособлено, но, присутствуя, не присутствовало бы у них, и совместное ощущение обладало бы лишь призраком души вместе с телом; так вот, именно такое тело оказывается как бы качественно определенным благодаря призраку души. А если человеческая душа не вошла в них, то подобное тело стало живым существом благодаря исходящему от целого сиянию
12.Но если душа безгрешна, то почему существуют наказания? Ведь в самом деле, нынешнее рассуждение не согласуется со всеобщим преданием, которое гласит, что она и прегрешает и исправляется, и подвергается суду, и находится в Аиде и вновь входит в тело. Итак, необходимо дополнить то из этих рассуждений, которое кто-нибудь захотел бы дополнить; пожалуй, можно было бы обнаружить, почему они не вступают между собой в противоречие. Ведь рассуждение, дарующее безгрешность душе, имеет в своей основе одно простое суждение: душа и бытие душой - одно и то же; то же, что приписывает греховность, переплетает с этой душой и присоединяет к ней иной вид души, обладающий весьма сильными страстями26 Итак, душа сама оказывается составной, причем из самых разных вещей; и поистине претерпевает как целое и прегрешает как составное, причем именно последнее, а не первое вызывает возмездие в отношении себя. Поэтому и говорит [Платон]: «Ведь мы рассматривали ее, как видящие морского Главка».27 Нужно же тщательно обозреть предложенные вопросы со всех сторон, если, как говорит [Платон], кто хочет «природу ее увидеть, и увидеть философски, и то, с чем она соприкасается, и то, чему будучи родственной», она есть то, что она есть28 Итак, одно дело —жизнь и иные действия, а другое — то, что подвергается наказанию; и отделение и обособление происходит не только от этого вот тела, но и от всякого предложенного. Ибо такой придаток - в становлении, а становление вообще принадлежит иному виду души. То же, каким образом происходит становление, было уже описано:29 когда она нисходит, от нее происходит нечто иное, также нисходящее в своем склонении. Стало быть, разве не посылает она в этом случае свой образ? Однако почему же склонение не является грехом? Да ведь коль скоро это самое склонение оказывается сиянием обращенным на низшее, то оно не грех, как не грех и тень причина же греха — освещаемое, ибо если бы его не было то у нее не оказалось бы того, на что можно светить. Итак речь идет о нисхождении и склонении, поскольку вместе с ними обретает жизнь освещенное ею. А свой образ она посылает, если восприемлющего его нет поблизости, и посылает она его не вследствие отделения, а вследствие того, что его более не существует; не существует же его более, если она всецело созерцает тамошнее. Похоже, именно такое разделение Геракла произвел поэт,30 предоставив призраку Геракла находиться в Аиде а самому Гераклу пребывать среди богов, поскольку был ограничен двумя преданиями: что тот — среди богов и что тот - в Аиде; соответственно он и разделил его. Пожалуй, вот в каком отношении этот рассказ правдоподобен: Геракл благодаря калокагатии был удостоен чести стать богом, потому что обладал практической добродетелью; весь он находится вверху, но есть какая-то его часть и внизу, потому что он был практиком, а не теоретиком и не мог всецело оказаться там.
13.Что же является рассмотренным в связи с этим — мы сами или душа? Пожалуй, мы сами, но благодаря душе. А что такое — «благодаря душе»? Не было ли произведено исследование нас в связи с обладанием ею? Нет — в качестве души: Следовательно, она будет двигаться? Да, но необходимо приписать ей такое движение, которое не является достоянием тел, а оказывается ее жизнью. И мышление принадлежит нам таким же образом, потому что и разумная душа, и лучшая жизнь — мышление, причем и когда мыслит душа, и когда ум действует на нас, ибо он — частица нас, и к нему мы будем восходить.
ПРИМЕЧАНИЯ
©СМУ, 1997 г.
НАЗАД К СОДЕРЖАНИЮ
