И. Г. РЕБЕЩЕНКОВА

СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ОБУСЛОВЛЕННОСТЬ ПЛАТОНОВСКОГО
РЕШЕНИЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМ
(Хинтикка о Платоне)

Философское наследие Платона не содержит в себе отчетливой, осознанно сформулированной самим древнегреческим мыслителем программы, которую можно было бы назвать эпистемологией в современном понимании этого слова, которое, кстати сказать, формировалось в значительной мере под влиянием теоретико-познавательной концепции И. Канта. Вместе с тем в этом наследии можно обнаружить множество идей и суждений о различных сторонах и формах познания. В связи с этим одна из задач современного исследования платонизма может быть представлена как обнаружение и интерпретация возможных смыслов содержащихся в нем гносеологических идей и объяснение их происхождения из общего контекста античной культуры. Существует множество интерпретаций такого рода, произведенных зарубежными и отечественными исследователями прошлого и настоящего. Причем в этих интерпретациях нередко выявляются новые, ранее не замеченные или недостаточно осмысленные аспекты философии Платона.

Нельзя сказать, что представители аналитической философии, бурно развивавшейся в течение нескольких десятилетий нашего столетия, поглощенные логико-лингвистическими исследованиями обыденного и научного языков, проявляли усиленный интерес или часто обращались к классической философии, в частности к платонизму. Если это и происходило, то нередко для того, чтобы проблемы, поставленные философами прошлого, попытаться разрешить разрабатываемыми ими специальными – аналитическими – методами.

В данной статье поставлена цель рассмотреть работы современного финского философа, логика, теоретика и методолога науки, эпистемолога Я. Хинтикки, посвященные взглядам Платона на познание. Это необходимо сделать потому, что работы ученого не проанализированы в достаточной степени и не оценены по достоинству в отечественной литературе, хотя несколько лет назад были переведены на русский язык и опубликованы вместе с его логическими работами. В данном случае речь идет о следующих работах Хинтикки: Hintikka J. Knowledge and its Objects in Plato; Time, Truth and Knowledge

176

in Aristotle and other Greek Philosophers. Обе названные работы были одновременно опубликованы в книге: Hintikka J. Knowledge and the Known. Historical Perspectives in Epistemology. Dordrecht–Holland; Boston; USA, D. Reidel, 1974. P. 1–30, 50–79. (Русский перевод этих статей см.: Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. Сборник избранных статей. М., 1980. С. 355–429.) Историки философии античной Греции, к сожалению, не обратили внимания на эти работы Хинтикки, представители теории, методологии и логики науки, написавшие вступительную статью к названному сборнику, посвятили интересующим нас статьям буквально несколько общих слов, не дающих конкретных представлений о взглядах Хинтикки на эпистемологию Платона. В частности, ими утверждалось, что «Хинтикка во всех своих историко-философских и историко-научных работах основной акцент делает на выявление концептуальных, содержательных предпосылок эволюции философской и научной мысли»¹. Хотя это утверждение справедливо, тем не менее оно, безусловно, нуждается не только в конкретизации, но и в обосновании. Кроме того, к такого рода работе побуждает и то обстоятельство, что в специальной статье о Хинтикке в словаре «Современная западная философия» не содержится никакой информации об историко-философских взглядах этого философа².

Интеллектуальная биография Я. Хинтикки достаточно богата. Он получил философское образование в Хельсинском университете, там же в 1953 г. под руководством Г. фон Вригта защитил докторскую диссертацию по логике, затем обучался в Гарвардском университете (США). С середины 50-х годов приступил к работе одновременно в Хельсинском и Гарвардском университетах. С 1964 г. он работал в Стэнфордском (США) и Хельсинском университетах, а также в Академии Финляндии. С 1978 г. он был также профессором университета Флориды (США). Хинтикка был избран в Финскую Академию наук и искусств (1961), академию Финляндии (1974), а также во многие международные философские организации.

После краткого знакомства с биографией Хинтикки рассмотрим его взгляды на решение некоторых эпистемологических проблем Платоном и его объяснение социокультурной обусловленности этих взглядов.

Прежде всего, обращает на себя внимание тот факт, что указанную здесь статью, посвященную Платону, Хинтикка открыл методо-

¹Садовский В. Н., Смирнов В. А. Хинтикка и развитие логико-эпистемологических исследований во второй половине XX века // Я. Хинтикка. Логико-эпистемологические исследования. М., 1980. С. 32.
²См.: Быстров П. И. Хинтикка // Современная западная философия. Словарь. М., 1991. С. 370–371.

177

логическими размышлениями над принципиальной проблемой — чем является и чем должна быть история философии? Он указал на обычное положение вещей, когда историки философии лишь информируют о том, какие тезисы отстаивали те или иные философы, но не показывают причины и истоки тех или иных воззрений. Он предложил изменить установки при изучении истории философии. Свое предложение он сформулировал следующим образом: «Если история философии хочет быть чем-то большим, чем просто кладбищем в той или иной степени забытых доктрин, она должна открывать нам причины того, почему перед разными мыслителями стояли разные проблемы, почему способы, которыми они пытались решать эти проблемы, варьируются от одного философа к другому и почему изменялись стандарты успешного решения проблем»³.

Хинтикка полагал, что ответы на эти вопросы могут быть получены в случае выявления эксплицитных и главным образом – имплицитных концептуальных допущений, исходя из которых тот или иной мыслитель выстраивал свою теорию. Причем важно то, что эти культурно обусловленные допущения и концептуальные контексты, чаще всего, разделяются всеми или большинством мыслителей определенного исторического периода.

Из всего теоретического богатства платонизма для выполнения достаточно отчетливо сформулированной Хинтиккой программы – установления «некоторых неявных предпосылок, скрытых в основе теории познания Платона» ⁴, финский философ выбрал две эпистемологические проблемы, которые, бесспорно, были ключевыми для времени Платона. Одна из этих проблем заключается в рассмотрении возможности (или невозможности) осмысленной ложности (ложного логоса). Другая проблема связана с отграничением знания от истинной веры. Сформулированные проблемы являются в системе Платона не только ключевыми, но и взаимосвязанными между собой. Так, в «Теэтете» обсуждение взаимоотношения знания и истинной веры и попытки установления критерия их «опознания» сразу же выводит на вопрос о возможности существования ложного убеждения (Теэтет. 187 В–D).

Поскольку Хинтикку интересовали не только и не столько идеи Платона о соотношении знания и веры сами по себе (они достаточно хорошо известны), а вопрос о том, почему Платон обсуждал эти вопросы, постольку он противопоставил свое мнение об этом иным, ранее сформулированным и ранее распространенным. Так, в частно-

³Хинтикка Я. Познание и его объекты у Платона. – В кн.: Логико-эпистемологические исследования. С. 355.
⁴Там же. С. 356.

178

сти, нередко внимание Платона к указанному вопросу объясняется современными исследователями его творчества не внутренними интенциями платоновской системы, а лишь его стремлением опровергнуть предшествовавшие платонизму софистические парадоксы, логические построения. Хинтикка считал это мнение неправдоподобным, но вместе с тем задумывался над вопросом о том, почему такая интерпретация платоновского творчества распространена и пользуется признанием. Ответ на этот вопрос, по его мнению, заключается в том, что именно сам Платон приписал постановку этой проблемы своим предшественникам, в частности Протагору, а также представителям элейской школы, а именно Пармениду. Не отрицая полностью этого факта, т. е. критической реакции Платона на взгляды своих предшественников, финский философ, вместе с тем, подчеркнул то обстоятельство, что такое совпадение можно объяснить в том случае, если признать существование единой глубокой базы неясных допущений, общих для таких достаточно разных мыслителей, как элеаты, софисты и Платон.

О том, что Платон действительно имел повышенный интерес к вопросу о соотношении знания и веры и к связанному с ним вопросу об осмысленной ложности и относился к ним весьма серьезно, прежде всего, свидетельствует очевидный факт его неоднократного обращения к ним по разным поводам. Их постановку и обсуждение, как известно, можно обнаружить в «Софисте» (236 Е и далее; 240 В и далее; 241 D и т. д.), а также в диалоге «Теэтет» (183 Е, 188 С–189 В, 190 Е и т. д.). Наряду с указанными диалогами, в которых эта проблема обсуждается специально, есть ряд других, в которых она затрагивается менее подробно. К числу последних относятся следующие диалоги: «Эвтидем» (283 Е–284 С, 285 Д–286 Е), «Кратил» (429 Д и далее) и «Парменид» (160 С–Е).

Хинтикка, приступая к анализу воззрений Платона на вопросы теории познания, в частности, на вопрос о существовании, точнее, о возможности существования заблуждений и ошибок, подчеркнул, что ни один философ не затрачивал так много труда и времени на исправление человеческих ошибок, как Платон. В качестве нетривиального финский философ предложил следующий вопрос: выявлял ли Платон эти ошибки удовлетворительным образом для себя самого и для нас?⁵ Ведь такое исследование зависит не только от концептуальных допущений одного философа, но и от общих допущений греческой культуры, которые, кстати сказать, не совпадают с допущениями современной культуры. В связи с этим обращает на себя внимание вывод, который Хинтикка сделал в ходе своего анализа эпистемологических

⁵Там же. С. 359.

179

проблем, именно тот вывод, что «отношение знания, веры и речи к их объектам Платон понимал совсем не так, как понимаем мы»⁶. Если же это верно, оправданным является скепсис относительно возможности адекватной оценки платоновских идей в наших терминах, а этот скепсис, в свою очередь, побуждает к осторожности в процессе интерпретации этих идей.

Проблема разграничения знания и веры и связанная с ней проблема возможности ложного знания решаются в истории философии различными способами, на основе различных предпосылок философского, психологического и логического характера. Хинтикка предложил рассматривать эти проблемы на основе того предположения, что в системе Платона присутствует неявная телеология как проявление характерного для древнегреческой философии в целом способа мышления. «Воззрения Платона на отношение знания к его объектам я предлагаю рассматривать в свете допущения о концептуальной первичности идеи конечного пункта, цели или предела (telos), широко принимаемого древними греками», – формулировал свою установку Хинтикка⁷. Поскольку речь идет об эпистемологических проблемах, постольку возникает необходимость определить специфику проявления телеологического способа мышления в эпистемологии. Это и сделал финский философ, по мнению которого, «в эпистемологии он (этот способ мышления. – И. Р.) принимает форму стремления к анализу знания, убеждений и мышления на основе концептуальной модели целенаправленной деятельности с особым вниманием к ее цели}» (выделено мной. – И. Р.)⁸. Познавательная деятельность для Платона и для других древнегреческих философов, таким образом, – это совокупность целенаправленных действий, и в этом смысле познание представляет собой один из множества видов «способности к действию» или «активности» (dynameis). Если рассматривать познавательную деятельность человека под указанным углом зрения, то, разумеется, следует уточнить понятие dynameis, выявить особенности его употребления в античной философии, в том числе и в сочинениях Платона.

Это может быть сделано не только на основе анализа философских платоновских текстов, но и на основе результатов, полученных в современных филологических исследованиях, посвященных истории гносеологических терминов в античной культуре. Результаты такого рода исследований, проведенных, в частности, Ж. Суиле⁹ и

⁶Там же. С. 372.
⁷Там же. С. 360.
⁸Там же.
⁹Souilhé J. Êtude sur le terme Dynamis dans les dialogues de Platon. Paris, 1919.

180

Б. Снеллом¹⁰, и были использованы Хинтиккой. Суммарно эти результаты могут быть представлены следующим образом. На основе скрупулезного терминологического излучения текстов множества античных авторов, в том числе и Платона, Ж. Суиле сделал вывод о расплывчатости или, по меньшей мере, двусмысленности термина «dynamis». Последний может обозначать как характерное свойство существующих вещей, в данном случае – особый способ их действий, так и своеобразный результат этого действия, с помощью которого можно установить природу и особенности объектов действия. Этот вывод помогает понять то обстоятельство, что искусства и науки называются dynameis, т. е. в таких случаях не проводят различия между тем, чем являются вещи, и тем, что они производят. По мнению Суиле, общая тенденция употребления анализируемого слова характерна и для диалогов Платона. Такая интерпретация dynamis была поддержана и Б. Снеллом, который также подчеркнул в указанных работах его двойственное значение – как «способность знать» и в то же самое время – как «результат познания». При этом, как видно, предпринята попытка при помощи филологических методов установить одну из важных особенностей древнегреческого понимания познания и мышления. «В сфере мышления и познания действие и его результат иногда связаны особым образом. Существительные, образованные от глаголов, одновременно обозначают некоторый орган, его функцию и результат этой функции», – воспроизводит Хинтикка вывод Снелла¹¹.

Хотя исследования были проведены в рамках истории гносеологических терминов, но полученные результаты свидетельствуют о том, что установленная двойственность функционирования слова dynamis проявляется не только при рассмотрении явлений «сферы познания и мышления». Это – частный случай гораздо более общего представления о любой dynamis.

Исходя из такого понимания, Хинтикка трактует суждения Платона о знании и мнении/вере, которые могут быть объединены, в известном смысле, в едином понятии – «докса». Точнее говоря, учение о знании и доксе принимает у него вид специального случая более общего учения относительно любой деятельной способности человека – dynameis. В связи с такой трактовкой в качестве аргумента для обоснования ее правомерности приводился фрагмент из платоновского «Государства», в котором знание и вера определенно названы dynameis. «То, посредством чего мы способны иметь мнение (или верить), есть

¹⁰Snell B. Die Ausdrücke für den Begriff des wissens in der vorplatonischen Philosophie. – In: Jaeger W. (ed.). 1) Philologische Untersuchungen. Berlin, 1924, vol. 29; 2) Die Entdeckung des Geistes. English Translation: The Discovery of the Mind. Cambridge, Mass.; Harv. Univ. Press, 1953.
¹¹ Хинтикка Я. Указ. соч. С. 362.

181

не что иное, как способность (dynamis) к мнению», – утверждал Платон. (V, 477 D–E).

Таким образом, понятие dynamis, посредством которого античные авторы нередко определяли понятие познания, неотрывно от важнейшего в греческом сознании понятия telos. Точнее, такое понимание познания производно от телеологической парадигмы античного мировоззрения в целом. Следует заметить, что о необходимости исследования античного мышления с точки зрения господствовавших в нем интеллектуальных традиций-парадигм Хинтикка говорил и во второй из названных здесь историко-философских статей, посвященной главным образом философии Аристотеля. В этой связи он опять-таки, как и в статье о Платоне, придавал особое значение совокупности неявных, неосознанных предположений, концентрирующих в себе общие особенности познавательной активности людей, принадлежащих к разным культурам и к разным периодам развития европейской духовной культуры. Причем он подчеркивал укорененность такого рода предпосылок в мышлении подавляющего большинства представителей той или иной культуры – как философов, так и простых людей.

Несомненно, выявлять парадигмы ранних этапов существования философии и науки нелегко. Хинтикка оправдывал неприязнь профессиональных философов к поиску скрытых общих предпосылок мышления древних греков тем обстоятельством, что «часто весьма непросто связать то или иное скрытое мировоззрение, обнаруживаемое философами в основах греческого мышления, с тем, что мы действительно знаем о греческих мыслителях или о каких-то проявлениях греческой цивилизации»¹². Тем не менее именно философские взгляды и системы являются основой для реконструкции интеллектуальных традиций отдаленных от настоящего времени этапов существования культурных комплексов. Именно философия предоставляет необходимый и незаменимый материал для этого. «Ведь философ действительно скорее способен в явной форме выразить некоторые из предпосылок, которые он разделяет со своими современниками, чем большинство из них. Он может даже опираться на эти предпосылки в своей философской аргументации, – убежден финский философ. — Поэтому тщательное изучение общих предпосылок отдельных греческих философов может пролить некоторый свет на неявные концептуальные предпосылки, лежащие в основе всего мышления древних греков»¹³. В статье, посвященной Аристотелю, Хинтикка как раз и занимался поиском общих особенностей древнегреческого мышления,

¹²Хинтикка Я. Время, истина и познание у Аристотеля и других греческих философов. – В кн.: Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. С. 393.
¹³Там же.

182

параллелей взглядов Аристотеля и других античных мыслителей, позволивших бы не только воспроизвести их теоретические построения, но и установить их общекультурную обусловленность.

Анализируя взгляды Аристотеля на познание и истину, Хинтикка говорил о группе допущений, связанных с понятием времени. Общему отношению греков ко времени, в значительной мере обусловившему решение эпистемологических проблем античными философами, Хинтикка посвятил немало страниц в указанной статье об Аристотеле. Для подтверждения принятой Хинтиккой идеи о равнодушии греков ко времени им использовались различные аргументы. Прежде всего он привлек авторитетное, с его точки зрения, утверждение Шпенглера о том, что греки «жили настоящим моментом» в гораздо большей степени, чем представители других культур. В связи с этим был специально процитирован фрагмент из «Заката Европы» о том, что «классическое существование человека – евклидовское, не содержащее отношений, точечно-подобное – полностью вмещалось в один момент»¹⁴. Мнение о том, что древние греки не имели понятия и ощущения временности и, следовательно, не знали прошлого и будущего в их современных значениях, Хинтикка поддерживал, несмотря на то, что найти прямые доказательства этому трудно. Однако именно отношение ко времени играло, по его мнению, важную роль в решении проблемы знания и истины. Финский философ неоднократно указывал на имплицитно присутствовавшие в античном мышлении представления о времени, повлиявшие и на решение эпистемологических проблем. В частности, он писал о том, что «философы были настолько поглощены настоящим моментом, что стремились мыслить в терминах предложений, содержащих ссылку на настоящий момент и поэтому имели дело главным образом с настоящим положением дел»¹⁵. Указанные здесь важные допущения относительно времени, пронизывавшие все аристотелевское мышление, носили неосознанный, безотчетный характер. Иначе говоря, трудно предположить, что Аристотель намеренно выбирал эти допущения из явным образом сформулированных способов мышления. По мнению Хинтикки, «скорее, он (Аристотель. – И. Р.) принял это способ мышления как единственно возможный, не отдавая себе ясного отчета в том, что он может иметь какие-либо альтернативы, и тем более не разрабатывал таких альтернатив»¹⁶.

Возвращаясь к размышлениям Хинтикки о Платоне, подчеркнем еще раз тот факт, что Хинтикка в своей интерпретации реше-

¹⁴Spengler O. The Decline of the West. Vol. 1. New York, 1926. P. 131. Цит. по: Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. С. 421.
¹⁵Хинтикка Я. Время, истина и познание у Аристотеля и других греческих философов. — В кн.: Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. С. 421.
¹⁶Там же. С. 394.

183

ния античным философом эпистемологических проблем вполне осознанно использовал предположение о существовании в Древней Греции общей парадигмы, которую можно было бы назвать телеологической. «Действительно, – утверждал он, – если существенным свойством любого события, вещи или феномена является его конечный пункт, цель, продукт или результат, то всякое обсуждение этого конечного пункта или результата – этого telos или ergon – стирается»¹⁷. При этом происходит стирание различий между активностью, или способностью, и продуктом ее проявления.

Итак, как видно из уже сказанного, в платоновском рассмотрении познание предстает прежде всего в качестве некоторой деятельности, активности, способности, деятельной способности, включающей в себя по самой своей сути, как бы по определению, во-первых, динамичность, изменчивость и, во-вторых, результат или продукт реализации этой способности. Характерным при этом является то обстоятельство, что решающую роль в комплексе «активность/способность – результат/продукт» играет все-таки второй элемент, поскольку именно он обусловливает характер проявления активности. Таким образом, цель определяет характер той активности, посредством которой она достигается.

Дальнейший анализ подводит к тому важному следствию, что различные способности/активности должны иметь разные результаты или должны быть направлены на разные объекты. Для доказательства того, что Платон хорошо понимал это, Хинтикка привел очередной фрагмент из «Государства». «В способности (dynamis) я усматриваю лишь то, на что она направлена (т. е. epi), каково ее воздействие (apergazetai), именно по этому признаку я и обозначаю ту или иную способность. Если и направленность, и воздействие – одно и то же, я считаю это одной и той же способностью, если же и направленность, и воздействие различны, то это уже другая способность» (Государство, V, 477 D). Это платоновское рассуждение было использовано финским философом для усиления того допущения, что продукт функционирования какой-либо способности первичен относительно этой способности, определяет характер последней¹⁸.

Телеологичность понятия dynamis может быть обоснована также и таким логическим аргументом, содержащимся в цитированном отрывке из «Государства» (V, 477), как то, что никакая активность не может быть лишена своего объекта.

Развиваемая Хинтиккой интерпретация dynamis Платона была использована для осмысления такого сложного понятия, каким является

¹⁷Там же. С. 362.
¹⁸Там же.

184

понятие «doxa». Точнее, dynamis и doxa были отождествлены. Если же doxa представляет собой dynamis, то, следовательно, она также должна иметь свой специфический продукт, или ergon. Действительно, вера не может не иметь своего объекта, вера должна быть верой во что-то.

Таким образом, Хинтикка стремился эксплицировать многократно встречающуюся в работах Платона мысль о специфичности продуктов реализации разнообразных способностей. Важно не только то, что эта мысль, по словам Хинтикки, пронизывала все мышление Платона, но и то, что она имеет большое значение для осмысления человеческого познания в его процессуальном и результативном аспектах. Из общих идей относительно dynamis можно дедуцировать выводы о частных видах способностей, в том числе и об интересующих нас в данном случае – о познании и вере.

Хинтикка представил соответствующий сюжет платонизма следующей формулировкой: «Познание и вера как различные "способности", объекты которых также должны быть различны», и достаточно подробно рассмотрел его.

Финский философ сопоставил античный и современный стили мышления, которые проявляются в различных сферах, в том числе — в процессе размышления над познанием и мнением. Так, если современный аналитик занимается познавательными явлениями именно как некоторыми человеческими способностями, то от отделяет от них ими же порождаемые продукты – знание и мнение. Другими словами, познание и мнение в этом случае считаются как бы только состояниями мышления, взятыми без учета продуцируемых ими результатов. Более того, наш современник вообще может отказаться говорить о продуктах и рассматривать лишь функциональную сторону способностей познания и мнения. Такое понимание оправдано только в отдельных случаях, но не абсолютно, хотя бы уже потому, что любая активность неизбежно должна завершаться каким-то – полноценным или неполноценным – продуктом, который нельзя игнорировать при исследовании познания.

Хинтикка противопоставил такой подход, когда берутся во внимание только состояния мышления без их продуктов, платоновскому подходу, в рамках которого способности познания и веры представлены не состояниями мышления какого-то человека, а специфическими деятельностями, включающими в себя и те объекты, к которым относятся соответствующие продукты – знание и мнение. А это дало Хинтикке основание сформулировать вывод о том, что «Платон не всегда проводил ясное различие между объектами познания и функциями

185

или продуктами познавательной способности»¹⁹.

Различение способностей познания и веры, ведущее к различению их объектов, имело существенное значение для Платона в процессе конструирования им его собственной системы. Оно выполняло роль главного аргумента для его обоснования существования идеальных форм. Разграничивая между собой процессы познавательной деятельности человека – процессы достижения знания и веры — Платон переходил к доказательству различия между их объектами. Выделяя и подчеркивая такой ход мышления Платона, можно указать на соответствующий фрагмент «Государства» (475–480), в котором его логика представлена в наиболее явной и последовательной форме.

Хинтикка реконструировал схему рассуждений Платона в виде «лестницы», состоящей из шести «ступеней», которые он назвал шагами.

Шаг 1: Знание и вера различны (доказано предыдущими аргументами).

Шаг 2: Знание и вера представляют собой способности (допущение).

Шаг 3: Разные способности (dynameis) отличаются одна от другой тем, на что они направлены или, короче, своими целями (допущение).

Шаг 4: Цели знания и веры различны (следствие из 1–3).

Шаг 5: Целями знания и веры являются их объекты, т. е. те вещи, к которым относятся знание или вера (допущение).

Шаг 6: Объекты знания и веры различны (следствие из 4–5)²⁰.

То, что знание и вера различны, доказывалось Платоном указанием на несомненную истинность претендующего на статус знания результата познавательной активности человека именно тем утверждением, что «знание не может оказаться неистинным». Это известное положение Платона Хинтикка, как представитель современного аналитического направления в философии, не мог не интерпретировать посредством соответствующего логико-аналитического метода. В связи с этим он модернизировал идеи Платона следующим образом: понятия знания и веры обнаруживают, говоря словами финского логика, разные виды логического поведения. Он же осуществил как бы перевод платоновских рассуждений о знании и вере на символический язык, разработанный современными логиками и аналитиками и принятый научно-философским сообществом.

(*) а знает, что р→p

(**) а верит, что р→p

¹⁹Там же. С. 365.
²⁰Там же. С. 366.

186

Если первая импликация, согласно сложившейся в западноевропейской философии традиции, у истоков которой находился Платон, истинная во всех познавательных ситуациях, то казалось бы, аналогичная по логической структуре вторая импликация часто оказывается ложной. Платон показал достаточно отчетливо различие знания и веры в «Государстве» (V, 476 D–E), подобно тому, как он это делал в «Горгии» (454 D), «Теэтете» (152 С и 186 Е) и других трудах²¹ именно с учетом этого критерия.

Коль скоро объектам знания приписывается такая большая роль в теории Платона, а вслед за ним и в работах Хинтикки, необходимо более обстоятельно проанализировать соответствующее понятие с точки зрения тех возможностей, которые заложены в платонизме.

Первое, что обращает внимание на себя, так это то, что финский философ предложил рассматривать объекты знания, а вместе с ним — и веры как «цели», соответственно, – познания и веры. Последние при этом берутся как виды целенаправленной деятельности. Такое суждение, как очевидно, соотносится с шагом 5 в схеме, предложенной Хинтиккой. Однако простой констатации этого тождества недостаточно, для более глубокого понимания необходимо также изучение того, каким образом и почему Платон приходит к такой идее.

Как известно, возникновение большинства философских и научных идей можно объяснить следованием определенной интеллектуальной традиции. В данном случае это – традиция древнегреческого мировоззрения, проявившаяся уже в эпическом творчестве и у досократиков, – понимать познание, мышление и речь как «нацеленные» на те вещи (или факты), к которым они относятся, и как «реализуемые» в них. Акцент на отношение знания, веры, мышления и речи к своим объектам обусловлен, как многократно подчеркнул Хинтикка, неявным телеологизмом греков. Это отношение истолковывается при телеологическом подходе посредством понятий, характерных для целенаправленных видов деятельности, присущих только человеку и включающих в себя те явления и процессы, которые имеют явно определяемый конец своего развития, или предел. Познание и мышление как специфически человеческие виды деятельности стремятся «достигнуть» своих объектов и, более того, «реализовать себя» в объектах. Такое понимание Хинтикка вывел из той особенности древнего мышления, которую он назвал «концептуальной телеологией греков». Телеологизм же в данном случае приводит к пониманию объектов познания в качестве продуктов способности познания.

²¹Хинтикка еще раз обратил внимание на сходство взглядов на проблему различия знания и веры у Платона и Аристотеля, который также считал, что знание может быть только истинным, а вера – как истинной, так и ложной. Исходя из этой идеи, Аристотель так же, как и Платон, выводил различие их объектов.

187

Такое следствие Хинтикка считал конечным и в то же самое время парадоксальным. Однако при определенном отношении к знанию, в частности, как к практическому искусству такое отождествление уже не выглядит парадоксальным. Разумеется, телеологизм может влиять на решение многих философских проблем. Однако в данном случае представляет интерес именно то, то подобное отождествление выполняет функцию «эпистемологического аргумента» для обоснования существования платоновских форм. Последние предстают в роли форм «самозавершенности» познавательной активности как особого вида деятельности. Как уже отмечалось, проблема отношения знания, веры и их объектов занимала в философии Платона важнейшее место, поскольку допущение их тождества определяло судьбу ядра его теории – утверждение о существовании идеальных форм.

Эта идея об изначальной телеологичности всего познания в целом может быть с успехом использована и для современного переосмысления познавательной деятельности человека, ее сущности, видов, истоков и перспектив.

Свою интерпретацию проблемы познания именно как деятельности, неотделимой от ее объектов, Хинтикка считал достаточно эвристичной для того, чтобы способствовать рассмотрению иных, производных, аспектов эпистемологии Платона.

Итак, знание и вера в философии Платона – это dynamis, которые должны иметь свои объекты. Особая ситуация при этом складывается именно с верой в том смысле, что вера в то, что р, должна быть верой во что-то, она должна быть как-то реализована. А «реализация веры» может означать лишь истинность этой веры, т. е. истинность импликации (**)²². Иначе говоря, в рамках логики подобного рода естественным будет признать, что вера должна иметь собственные объекты. Говоря о Платоне и некоторых его современниках, Хинтикка обратил внимание на то, что «им было трудно увидеть, почему ошибочно (**), когда (*) истинно»²³.

Позиция Платона относительно характеристик знания и веры с точки зрения обладания ими гносеологическими характеристиками истинности и ложности в значительной степени обусловлена влиянием Парменида. Подчеркивая сходство способов мышления обоих древнегреческих философов, Хинтикка особо выделил то обстоятельство, что обоснование существования форм в системе Платона строилось на сходном материале, использованном Парменидом при раскрытии его фундаментального положения о том, что «мыслить можно только о существующем». В связи со сказанным сходство Парменида и Пла-

²²Там же. С. 373.
²³Там же. С. 374.

188

тона сводится в конечном счете к тому, что признание (*) обусловлено главной идеей, разделяемой ими, – идеей целенаправленности всех видов деятельности, включая познавательную.

Таким образом, становится очевидным, что в предполагаемой реконструкции древнегреческой эпистемологии содержится указание на то, что эта эпистемология была обусловлена общим стилем античного способа постижения мира. Причем в качестве его существенной характеристики полагалось отождествление мышления и его объекта, познающего и познаваемого. Для обоснования такого взгляда иногда, в частности и Хинтиккой, привлекались данные языкознания. Так, для подтверждения такой интерпретации платоновской эпистемологии финский философ обращался к работам Б. Снелла, в частности, к его весьма интересной работе, уже упоминавшейся здесь, – «Die Entdeckung des Geistes». В ней при помощи специальных методов лингвистического анализа автор пытался связать отождествление познаваемого и познающего с некоторыми особенностями примитивного мышления (в данном случае сохранена терминология Хинтикки, который, в свою очередь, позаимствовал ее у Снелла. – И. Р.) и греческого языка. Хинтикка, однако, защищая древних греков, заявил, что он не находит ничего примитивного в стремлении использовать представление о целенаправленной деятельности в качестве общей концептуальной модели для античного стиля мышления.

Тесная связь познания и его объектов, доходящая до их отождествления, позволяет рассматривать познание как вид непосредственного, нерефлексированного отношения между познающим субъектом и объектами, на которые направлена его активность. Этот вид познания в работах неопозитивистов нередко называют «знание как непосредственное знакомство» и который при разработке классификаций видов знания включается в число основных видов²⁴.

Неопозитивисты-аналитики для обоснования тезиса о познании как непосредственном чувственном отношении к объекту используют лингвистические методы. В этой связи Хинтикка обратил внимание на использование глаголов, выражающих познавательное отношение, вместе с прямым дополнением. Указав на частоту подобных ситуаций, он сделал предположение о том, что «идея познания как непосредственного знакомства могла возникнуть у Платона благодаря частому использованию им прямой объектной конструкции»²⁵. При этом финский философ увидел причину отождествления Платоном познания с его объектами в том, что он имел ошибочное мнение о том, что всякое использование греческих глаголов, относящихся к познанию, связано

²⁴Zehrer K. Knowledge: London, 1973.
²⁵Хинтикка Я. Указ. соч. С. 376.

189

с прямой объектной конструкцией. Вместе с тем Хинтикка отдавал себе отчет в том, что анализ грамматических форм не может считаться достаточным основанием для философских выводов. В ходе поиска более глубоких источников платоновского решения эпистемологических проблем за «языковым слоем» обнаруживается другой, фундаментальный слой – «перцептивный контекст» познающего – воспринимающего или вспоминающего — субъекта. Если же рассматривать не чувственность, а познание, то в качестве такого фундаментального «слоя» предстает жизненный мир (Lebenswelt) индивида, формирующийся на основе его непосредственного знакомства с людьми, вещами и фактами. Эти обстоятельства позволили Хинтикке сделать вывод о том, что приводимая трактовка познания – это явление, обусловленное не только лингвистическими факторами, но также и так называемым ситуационным характером греческой эпистемологии.

Обратимся теперь к другой важной проблеме, обсуждавшейся в философии Платона, а до него – Парменидом, – проблеме возможности существования осмысленной ложности. Если же сравнивать идеи названных философов, то обнаруживается, что если Парменид считал, что выражение «говорить о чем-то» совпадает с выражением «говорить истину», то Платон допускал возможность существования осмысленной ложности. Но если же все-таки не отрицать осмысленный ложности, то тогда надо признать и существование небытия. Сам Платон описал возникающее при этом затруднение следующим образом. «В самом деле, каким образом утверждающий, что вполне возможно говорить или думать ложное, высказав это, не впадал в противоречие, постигнуть, дорогой Теэтет, во всех отношениях трудно. – Как так? – Такое утверждение имело бы смелость предположить существование небытия, ведь в противном случае и самая ложь была бы невозможна» (Софист 236 Е–237; см. также: Софист 237 Е–239 В, 240 D–241 В, Эвтидем 285 D).

Следующая проблема, стоявшая перед Платоном и воспринятая Хинтиккой, – это проблема отделения объектов знания от объектов истиной веры, которую финский философ пытался решить, исходя из признания телеологического характера античного мышления. При этом он заметил, что модель целенаправленности хотя и способствует решению ряда эпистемологических проблем, в то же самое время порождает определенные трудности. Так, в частности, телеологическая парадигма ведет к противоречию: с одной стороны, из нее вытекает, что если знание и веру можно различить, то их объекты должны быть различны, с другой – эта парадигма фактически заставляет Платона задавать различные объекты, прежде чем он убедится в том, что эти две «способности» действительно различны.

190

Итак, различие между знанием и верой было объектом особого внимания Платона. Хинтикка увидел основание для их разграничения в различии логических свойств понятий знания и веры. Это различие уже было здесь зафиксировано в следующей импликации по форме: импликация (*) – справедлива, а импликация (**) – ошибочна. Финский философ полагал, что платоновское решение проблемы специфики знания (например, по сравнению с верой) – утверждение справедливости импликации (*) – имело величайшее значение для всей системы Платона, точнее – для обоснования его теории идей.

Приведенное рассмотрение историко-философских работ финского философа Я. Хинтикки позволяет сделать несколько выводов.

Первый вывод заключается в том, что Хинтикка справедливо указывал на трудности изучения философии далеко отстоящих от современности этапов ее исторического развития. Основная трудность, по его мнению, заключается не только и не столько в адекватной реконструкции философских систем прошлого, сколько — в определении тех общекультурных концептуальных допущений, имплицитных предпосылок, которые обусловили возникновение тех или иных идей. Несмотря на ряд препятствий для восстановления общего контекста генезиса древнегреческой философии, в том числе и философии Платона, эта работа все-таки проводится и, по мнению Хинтикки, должна проводиться и дальше. Другими словами, задача историка философии заключается в установлении совокупности парадигм, функционировавших в прошлом, в данном случае – в античном обществе.

Второй вывод касается особенностей постановки Платоном именно эпистемологических проблем в рамках его философской системы. К числу этих проблем в данном рассмотрении можно отнести проблему сущности познания и знания, их основных характеристик и признаков, отношения знания и мнения (веры), возможности существования ложного мнения и разграничения знания и истинной веры.

Третий вывод, полученный в историко-философских работах Хинтикки, – это то, что мышление Платона и Аристотеля было насквозь пронизано рядом общих концептуальных допущений или, иначе, обусловливалось некоторыми парадигмами. Финский философ, как уже отмечалось, особую роль приписал телеологизму мышления древних греков и особому отношению ко времени. Причем обосновывалась мысль о том, что отношение ко времени члена древнегреческого общества существенно отличалось от современного отношения к этому фундаментальному для человека феномену.

Выявление основных парадигм, определявших особенности массового и философского мышления, – это, безусловно, важная задача историко-философского исследования. Вместе с тем нельзя не учи-

191

тывать возможности произвольного конструирования этих парадигм, их модернизации. Следовательно, современный историк философии должен обладать развитым методологическим сознанием и использовать арсенал современной методологии научного и философского познания.

И, наконец, смысл проделанной Хинтиккой работы заключается также и в том, что он предпринял попытку определить культурные основания и культурный контекст эпистемологии. Эта попытка заключалась в спецификации общих неявных допущений, характерных для античного мышления в целом, применительно к решению Платоном (и отчасти Аристотелем) указанных ранее эпистемологических проблем. Результат, полученный Хинтиккой, свидетельствует о том, что осмысление человеческого познания в рамках античной философии обусловливалось господствовавшими в то время общими концептуальными, пусть и неосознанными, предпосылками. Невыявленность общей основы, ее неосознанность самими создателями философских систем, Платоном в том числе, еще не означает ее малоценности, ущербности. Наоборот, именно неосознанность предпосылок позволяет им быть универсальными и свидетельствует, скорее, об их укорененности в коллективной памяти, формируемой как интеллектуальной элитой того или иного общества, так и большинством его представителей. И тогда становится ясно, что для исследования того или иного способа решения каких-либо философских проблем (в данном случае – эпистемологических), необходимо исследовать коллективный стиль мышления. В свою очередь, результаты философского исследования проблем познания могут предоставить материал для выявления общего культурного контекста, в рамках которого оно предпринимается.

192