akaδhmeia.
материлы и исследования по истории платонизма.
выпуск 3
архив платоновского общества
неопубликованные материалы iii платоновской конференции 11 мая 1995 г.
«универсум платоновской мысли: метафизика или недосказанный миф?»
раздел i: миф и логос в философии платона
И. А. Гончаров
ПРИРОДА МНЕНИЯ
И ПЛАТОНОВСКОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ
СПРАВЕДЛИВОСТИ
Понятие справедливости является основным для включения человеческого мира и этического вообще в диалектику всеобщих определений: истина — мнение, единое — многое, изначальное — последующее.
В обществе, т. е. в сфере человеческого взаимного общения, речь, по утверждению Адиманта, одного из собеседников Сократа в «Государстве», идет не столько о справедливости, а о той славе, которая ей сопутствует. Поэтому-то и можно создать своего рода двойник справедливого, а именно того, что заменит ее в сфере человеческой коммуникации. Сама по себе справедливость и ее двойник могут более или менее совпадать друг с другом. Однако общественная справедливость может быть принята с помощью соглашения. Всякое деяние можно объявить справедливым по договору: «Чтобы утаиться, мы составим союзы и сообщества; существуют и наставники в искусстве убеждать, от них можно заимствовать судейскую премудрость и умение действовать в народных собраниях. Таким образом, мы будем прибегать то к убеждению, то к насилию, так, чтобы всегда брать верх и не подвергаться наказанию» (Государство 365 d).
420
Природа соглашения не обсуждается в данном диалоге, однако принцип возникновения договорных установлений может быть продемонстрирован на примере искажения имен, который Платон приводит в «Кратиле». Имена — это знаки вещей, они могут быть истинными и искаженными. Истинное имя вещи — это удвоение ее природы. Но оно не может быть самой вещью. По утверждению Платона, имя не должно полностью повторять вещь, иначе это будет простое удвоение (Кратил 432 b–c).
Всякая часть вещи может служить ее знаком. Бледность — симптом болезни. Но если рассматривать болезнь конкретного человека, то всякая определенность будет симптомом — т. е. знаком. Но сумма симптомов — это сама болезнь. Поэтому каждая часть вещи равна как знак целого другой. Чем же обусловлен подбор именно этого имени для какой-либо вещи? Один из ответов состоит в том, что здесь вкупе уместны и случай и привычка. И то и другое результируются в договоре: «А я вдруг, подразумевая что-то, стану произносить непохожие на это звуки, коль скоро “лямбда” не похожа на то, что ты называл “склеротэс”. Если же это так, то ты сделал ни что иное, как договорился с самим собой, и правильность имен для тебя оказывается договором…» (Кратил 435).
Природа договора состоит в том, что он в первую очередь является договором с самим собой. Но такой договор вещь сугубо индивидуальная и произвольная. Отсутствие ясного основания в подобном выборе говорит об иррациональном характере всякого договора. Это не-сущее, которое укоренено в конкретном человеке, в вожделеющей части его души. Однако не-сущее так и осталось бы таковым, если бы не стало в конечном счете подражанием истине. Это подражание и определяет природу человеческой коммуникации. Другой должен разделить мой выбор и согласиться с ним, несмотря на его иррациональный характер. Так понимание оборачивается взаимной свободой или же взаимной безосновательностью.
Договор делает подобный произвол чем-то подобным сущему. Однако на момент заключения соглашения это подобие еще не явлено. Поэтому основание всякого договора — его цель. Здесь природа мнения и природа соглашения совпадают. И то и другое ищут свое основание в частоте последующих подтверждений. Можно сказать, что мнение — это договор с собой, а договор — это разделенное мнение.
Начиная разговор о справедливости, мы обратили внимание, что изначальному понятию всегда сопутствует его коммуникативный двойник. Насколько этот последний может отклоняться от оригинала? Абсолютное совпадение невозможно. Даже знающий законодатель может ошибаться, устанавливая имена. Но почему же тогда его имена
421
предпочтительнее договорных? Дело в том, что этот человек изначально имеет дело не с именами, а с вещами. Часть вещи является знаком. Но совокупность частей тоже не вещь, но знак. Определенная вещь лишь след вещи истинной. Так, болезнь именно этого человека является свидетельством наличия подобного заболевания вообще. Идея и есть истинно сущее. Подобное знание помогает законодателю не ошибиться в выборе имен. Наличие такого посредника, каким является законодатель, дает действительное основание общественной жизни, исключающее произвол и соглашение. Законодатель стоит вне коммуникации по определению, ибо он занят вещами. Этим и объясняется тот факт, что в обычном государстве философы являются бесполезными людьми.
Истинная справедливость состоит в отрицании свободы и произвола. Здесь с помощью законодательно установленных норм отношений и их центра, т. е. имен, задается информация для каждого человека. Что же можно сказать о целевой причине данного сообщества? Таковым выступает совершенное и длительное существование. Но именно сущее как справедливость лежит в основании этого общественного устройства. Следовательно, основание и цель здесь совпадают.
Платоновское определение справедливости не предполагает целеполагающей деятельности именно как политической активности. Стремление к тому, чего еще нет, недостойно наименования справедливого, ибо является противоречием (Кратил 413). Поэтому договорные союзы недолговечны, ибо основаны на несущем. Единственная цель политики у Платона — сущее, и она скорее соответствует конфуцианскому «исправлению имен», нежели той реформаторской или антиреформаторской практике, которую мы определяем как политику.
422
© И. А. Гончаров
© Издательство
С.-Петербургского университета, 2000
© СМУ, 2000