akaδhmeia.
материлы и исследования по истории платонизма.
выпуск 3
архив платоновского общества
неопубликованные материалы iii платоновской конференции 11 мая 1995 г.
«универсум платоновской мысли: метафизика или недосказанный миф?»
раздел ii: археология европейского платонизма
Р. В. Светлов
ПЛАТОНИЗМ И ПРОБЛЕМА УНИВЕРСАЛИЙ
Проблема универсалий вполне справедливо считается типично средневековой. Впервые «проговоренная» Боэцием, она вызвала наиболее известные и плодотворные дискуссии в XII–XIV вв., во времена расцвета схоластики. Между тем такие определения, как «реализм», «номинализм», даже «концептуализм», взятые из дискуссии об универсалиях, обычно прилагают и к античным философским концепциям. Действительно, дискуссия о существовании идей, развернувшаяся в Древней Академии еще при жизни Платона, аристотелевское учение о категориях, стоические рассуждения об «общем понятии» — все это представляется содержательно близким вопросу об универсалиях. К тому же труд Боэция, где ставится проблема будущих схоластических диспутов, является комментарием к Порфириеву «Введению» в «Категории» Аристотеля.
Однако именно Порфирий заставляет сомневаться в правомерности переноса средневековых концепций на античность. Дело в том, что он лишь ставит вопрос о том, каким онтологическим статусом обладают «пять звучаний», т. е. род, вид, отличительный, собственный и привходящий признаки — те логические структуры, которые обусловливают взаимосвязи между категориями. Эти структуры изучали стоики, которые, отказавшись от чересчур «онтологизированной» аналитики Аристотеля, изучали логику высказываний, в том числе и существо понятия, которое невозможно установить без исследования родо-видовых отношений. Порфирий не отвечает на свой вопрос, полагая, что ответ требовал бы «другого, более обширного исследования».
427
Между тем, если вспомнить принадлежность Порфирия к неоплатоническому кружку Плотина, отказ от исследования онтологического статуса универсалий — при распространенном ныне отождествлении их с идеями и эйдосами Платона — кажется странным. Известно, что неоплатоники конструируют особую онтологическую среду Ума, созерцающего единство в себе и в этом созерцании узревающего полноту всего сущего, т. е. «мир идей». Каждая из идей Ума — не просто мыслимое, но и мыслящее; таким образом, она сама является самосознательным сущим, входящим в симфонический организм Умопостигаемой Полноты. Сомнение в существовании «умов», объединенных Умом, означает подрыв всей неоплатонической онтологической иерархии. Но можно ли отождествить «пять звучаний» Порфирия с этими «умами»? Очевидно, нет, ибо автор «Введения» к «Категориям» рассматривает здесь структуру нашего высказывания, в котором категории как-то соотносятся друг с другом, позволяя в словесной форме «прорисовывать» сущностный контур исследуемой вещи. Таким образом, никакого «отступничества» от платонизма мы не видим, так как исследование рода, вида и трех признаков — не онтологическая тема, а логическая. Вопрос об их бытийном статусе — это вопрос о бытийном статусе логического вообще. Стоики отделили физику и этику от логики потому, что последняя «служебна», будучи направлена на орудие познания (слова), а не на предмет (сущее). Стоики, конечно, не превращали логику, эпистемологию и онтологию в абсолютно разные сферы философии, само слово (Логос) имело у них онтологическое измерение. И все же Логос, который стоический мудрец обнаруживает в природе, и логос человеческий различны: первый — цель, второй — средство, первый — причина, второй — следствие. В этом плане логическое не пересекается с онтологическим.
Иное дело — средневековая мысль, для которой само бытие — Логос Творца. Логика, помимо дидактически-прикладного своего значения, оказывается необычайно близка креационистской онтологии, которая составляла базис средневекового богословия. Или, другими словами, становилась «тео-логикой» (С. С. Неретина). Хотя Боэций в вопросе об универсалиях не идет далее гипотетических построений, оправдываемых им авторитетом Аристотеля и перипатетиков, различие между его миросозерцанием и миросозерцанием Порфирия видно уже на терминологическом уровне. Порфирий называет универсалии «phōnai» — «звучания», т. е. слова, еще не выделенные грамматически или логически из словесной стихии. Словесная природа «универсалий» иллюстрируется этим весьма наглядно. Боэций же употребляет термин «res» — «вещь», что приближает их к онтологической реальности.
428
В таком случае встает вопрос о том, как античная мысль вообще решала проблему статуса общего. Мир непосредственно дан человеку через уникальность и идентичность: не означает ли это, что общее приходит из словесной реальности и далее ее анализа применимо быть не может? Чтобы не углубляться в очередное изложение споров между платонизмом, аристотелизмом, стоицизмом и т. д., вновь попробуем отделить онтологический аспект проблемы от логического. В онтологическом плане анализ общего исчерпывающе дан в «Пармениде» Платона, в I, XII, XIII, XIV книгах «Метафизики» Аристотеля. И основатель Академии, и его ученик показывают, что «начала» и «причины» (будь то Единое, или Ум-Перводвигатель) имеют диалектическую природу (не путать с «диа-логикой»!); их бытие не аналогично формально-логическому обобщению (через абстрагирование). Иными словами, «идеи» Платона — это не общее в формальном смысле слова (как род), а «подлинная вещь», «подлинный вид», не рядоположенный вещам, имеющим низший бытийный ранг, но и не отвлеченный от них. Здесь бытие не мыслимо вне узревающего его «метафизического видения» философа. Раскрывающееся и как множественность становящихся вещей, и — проницательному взору — как единство умопостигаемого, бытие превышает рамки единичного-общего. Великолепно проясняет это Плотин в трактате «О том, как и почему существует множество идей и о Благе» (Эннеады VI 7). Рассуждая о тождестве по благости жизни и ума, он говорит о возможности утверждения за последними общего предиката «блага», выражающего общую им сущность. В этом плане благо подобно общим понятиям, таким, как «живое существо» или «теплота». Однако два последних, по Плотину, — род, подразумевающий множественность разнообразных предметов, составляющих его, и (продолжим мы) ставящий логические апории части — целого, единичного — общего. Благо же, по Плотину, — само тождество, различающееся не делением, но степенью. Проблематика абстрактно-родового, абстрактно-общего, таким образом, — это проблематика того, как мы познаем становящееся, множественное сущее, «чувственный космос», всецело внешний человеку; она исчезает, когда речь заходит о высшем, «умопостигаемом космосе», отношения человека, с которым имеют внутренний характер.
Что касается «словесного» аспекта общего, то в том же диалоге «Парменид» Платон ярко показывает апории, возникающие при попытке словесно-абстрагирующего его понимания. В таком случае искомые «идеи» оказываются всего лишь «именованиями» и «мыслями», оторванными от предмета и не имеющими никакой реальности, кроме как субъективной. Впрочем, когда «диалектик» обращается к языку, как иллюстрирует это Платон в диалоге «Кратил», он в состо-
429
янии показать бытийную сторону словесной реальности, выражающуюся в буквальном звукоподражании природе сущего. Многочисленные этимологии слов, приводимые в данном диалоге Сократом, не так глупы, если вспомнить, что деятельность «создателя языка» («Кратил») столь же диалектична и демиургична, сколь и деятельность «создателя мира» («Тимей»). Хотя Платон, в конце концов, и отказывает словесной реальности в возможности постижения и выражения истинно сущего, именно наивные догадки собеседников в «Кратиле» могут стать предпосылкой вопроса о том, насколько бытиен язык вообще и, в том числе, насколько бытиен язык, постигающий бытие — язык философа, вынужденного пользоваться категориальным аппаратом, родо-видовым делением и т. п. А именно этот вопрос, подстегнутый скептицизмом языческой философии первых веков н. э., приводит к проблематике Порфириева «Введения» к «Категориям» Аристотеля. Пожалуй, здесь мы можем увидеть реальный проблемный узел, который наследовало Средневековье с его дискуссиями об «универсалиях».
430
© Р. В. Светлов, 2000
© Издательство
С.-Петербургского университета, 2000
© СМУ, 2000