PLATO HODIE - ПЛАТОН СЕГОДНЯ: ИССЛЕДОВАНИЯ

Платоновское философское общество
О нас Академии Конференции Летние школы Научные проекты Диссертации Тексты платоников Исследования по платонизму Справочные издания Партнеры МОО «Платоновское философское общество»	е. в. ушаков трансформация платонизма в этическом учении канта Учение о благе — центральный момент платоновской этики — встречается в Новое время с прохладным отношением к себе. «Благо» как высший и подлинный предмет собственно этики, с трудом может найти себе место в новой, субъективизированной этике. Для мыслителей Нового времени, как пишет Кант, «вопрос о высшем благе, по-видимому, устарел или по крайней мере стал чем-то второстепенным». И именно Канту принадлежит заслуга возрождения понятия «благо» — в неэмнирической, илатонистской но своей сути форме, но модифицированной в новоевропейском духе. Кант — решительный антипсихологист, антиэмпирик в этике. Высшее благо как agathon, bonum, идея всех идей и благо всех благ, может быть понято только как умопостигаемая, ноуменальная сущность, полностью очищенная от всего эмпирического. Кант проводит различие между das Wohl — субъективизированным «благом», пользой, удовольствем, и das Gute —самим объективно добрым в том или ином поступке, независимо от его значимости и последствий для агента. Это различие позволяет Канту занять позицию высокоабстрактного рассуждения и заново обратиться к таким известным тезисам Платона, как «творить несправедливость хуже, чем терпеть несправедливость» и «добродетель есть своя собственная награда, свое собственное блаженство». Задача «Критики практического разума» —удержать эмпирический разум от притязаний на исключительное право служить определяющим основанием воли; в известном смысле эта программа противоположна «Критике чистого разума», где пересматривались претензии чистого разума. Там чистый разум как бы «приземлялся», этика же, наоборот, «возвышает», «поднимает» человека из чувственно-воспринимаемого мира. Здесь, в противовес «гетерономным» моральным учениям, отчетливо слышны платоновские мотивы. Кант сам формулирует свою задачу как необходимость доказать, что чистый практический разум существует. Не все в этом мире измеряется эмпирической выгодой и пользой. Обосновывать мораль «объективно» полезными эффектами, die Wohles, аморально. Если мораль действительно есть, то она абсолютно чиста и автономна; только тогда становится возможной и собственно идея высшего блага, das hоеchste Gute. Если чистый практический разум действительно есть, то идея высшего блага окажется «трансцендентально обоснованной», т. е. она будет теперь не определяющим основанием волн («данный акт морален, потому что согласуется с благом»), а коррелятом самой воли! Кант рассуждает на уровне волн an sich, не обраш;аясь к последствиям ее действий. Он пытается как бы «засечь», схватить саму волю «до» совершения поступка, т. е. мыслить априорно по отношению к акции и ее последствиям. Но Канту, воля in thesi, схваченная априорно, сама является носителем блага; объективное благо. Gute, возможно лишь при наличии очищенной, «исправленной», совершенной воли. Высшее благо — подлинный объект чистого практического разума. Или, как говорим мы сегодня, после Гуссерля, высшее благо суть интенциональный объект самого акта подлинно морального воления: ведь воля — всегда интенциональна in specie. Воли не может быть без цели, говорит Кант («ohne allen Zweck kann kein Wille sein»). Целью самой нравственной воли, ее интенциональным объектом, ее коррелятом, становится, таким образом, благо. Gute. Это «благо» — одновременно и умопостигаемое, т. е. платонистское, и бесконечно далекое от античности; это — онто- © Е. В. Ушаков, 2002 306 логизм Платона, но «изрядно потрепанный», прошедший через тематику cogito, через перипетии новоевропейского субъектоцентризма. Канту необходимо продемонстрировать, как может «производиться» такая «трансцендентально добрая» воля, чьим интенциональным объектом в виде «цели», Endzweck, является высшее благо (доказательство существования высшего блага идет не от античного космологического порядка, иерархии благ, а от трансцендентальных структур самого субъекта). Для этой цели Кант конструирует абстрактного этического субъекта, «собирая» его из трансцендентальных структур. Центральный пункт этого доказательства-конструирования будет состоять в том, что одна из необходимых структур волящего субъекта — формальное воление. Сама трансцендентально понимаемая воля, Willen, — достаточно сложное образование. Здесь происходит соединение собственно воления (проистекающего из «снособности желания», Begehrungsvermögen) и разума, Vernunft. Задача воли — определиться в отношении воления, дать Willensbestimmungen. Разум вырабатывает здесь «практические понятия»—нормы, запреты, исключения, долженствования — иными словами, создает праксеологический концептуальный аппарат, порождаюш;ий и общую форму самой обязательности, т. е. категорический императив. В сущности, воля действует как законодатель, legislator, производя максимы и законы, которые еще не становятся непосредственно руководством к действию. Ведь Willen занимается не поступками, а их основаниями, давая оценки материальным волениям, санкционируя их или осуждая. По, хотя Willen не есть еще сама акция, эта структура, как мы увидим, чрезвычайно важна. Следующая структура волящего субъекта — die Willkür, что не очень удачно переводят как «произвол». Это, по сути, само осуществление, performatio, которое имеет в самом себе возможность свободного / произвольного выбора. Willkür принимает (или не принимает) к сведению выработанные ранее «определения» (Willensbestimmungen) для выполнения акции. Нравственный закон, категорический императив, несет в себе формальную свободу; структура Willkür—онтологическую: Willkür не задана условиями времени, она всегда вне времени, всегда начинает «с нуля», «заново». Что же происходит, когда Willkür подчиняется категорическому императиву, выработанному в Willen? Здесь возникает, если можно так выразиться, своеобразный «резонанс» двух свобод, формальной и онтологической. Если в среде материальных волений деятельность Willkür выступала как свобода выбирать (и несвобода не выбирать), то здесь, в резонансе Willkür с нравственным законом, продуцируется сама свобода как таковая. Можно сказать, что выполнение нравственного закона суть перформативное условие свободы, собственно сам акт освобождения. Субъект выступает в этот момент творцом закона, а закон реализуется in specie как свободно порожденный. Как пишет Кант в статье «О поговорке...», состояние, когда субъект отвлекается от любых материальных волений и эмпирических целей, есть не просто «более лучшее», но единственное «доброе в себе» состояние: «...ist nicht bloss ein besserer, sondern der allein an sich gute Zustand!». Таким образом, благо — строго единственная сущность на фоне всевозможных частных «благ», подобно тому, как окружность как математическая сущность единственная среди всевозможных ее приближенных материальных изображений. Но это «единственное состояние» не есть что-то мистическое или же доступное только абсолютно нравственным людям, эдаким воплощенным добродетелям, достойным демонстрироваться в музее. Совсем нет. Блестящее решение Канта состоит как раз в том, что это состояние, наоборот, понятно каждому; это состояние — вынолнение долга. Понятие долга ясно, понятно, просто, естественно. Считали, говорит Кант, что «мотив, вытекающий из идеи долга самой но себе, слишком утончен для обыденного понимания и будто, наоборот, сильнее действует на дух более грубый мотив, заимствующий энергию у тех или иных выгод». Но именно 307 понятие долга воздействует на дух непосредственно; человек, понимающий, что нарушает долг, ipso facto осознает себя достойным порицания, т. е. непосредственно переживает свой собственный «моральный ущерб». В этом пункте кантовская этика выходит к тезисам Платона. По-кантовски они будут звучать примерно так: «хуже самому нарушить долг, чем терпеть аморальные действия других» и «выполнение долга есть своя собственная добродетель». Понятие долга самодостаточно, для него не требуется дополнительных оснований. Наоборот, сам долг создает единственно возможную цель для воли — содействовать выполнению должного в мире. Воля, облагороженная долгом, получает от него не силу мотива, а чистый «интенциональный объект» — высшее благо как «конечную цель всех вещей», как высшее из возможных в мире благ, das höhste Gut, идеал чистого практического разума. Итак, идея высшего блага, как мы видим, появляется на солидном субъектоцентристском основании. Платонистская по сути, она оказывается значительно модифицированной. Следующий важный момент этики Канта — учение о свободе, тесно сопряженное с его представлениями о долге. Канту удается «поднять» человека из чувственно-воспринимаемого мира, вывести его из-под давления механических законов природы и поместить свободу в ноуменальный мир, mundus intelligibilis. Этот подлинно платоновский «прорыв» к трансцендентному в кантовской версии предстает, однако, тщательно обоснованным с помощью трансцендентально-критической аргументации. Кант решительно освобождает этического субъекта от законов чувственно-воспринимаемого мира, mundus sensibilis, и здесь видно, насколько выигрывает Кант, скажем, по сравнению с Сартром, считающимся «певцом свободы». Если вернуться к кантовским абстрактным структурам волящего субъекта, то с этих позиций можно увидеть, что у Сартра просто-напросто «выпало» важнейшее звено Willen как соединение «способности желания» (Begehrungsvermögen) и разума (Vernunft). Иными словами, у него «способность желания» вообще не отделена от Willkür, «способности выбора». Сартр пространно рассуждает о том, что человек «обречен быть свободным», что каждый миг он осуществляет выбор своего бытия, причем тот выбор, который сам ничем не обусловлен. Но, к сожалению, Сартр остается полностью уязвим для критики Спинозы («мы считаем себя свободными, потому что свои действия видим, а их причины не осознаем»). В сущности, Сартр как философ воспринимается только при полном игнорировании Спинозы. Достаточно вспомнить, что человеческое сознание включено в режим реального времени. У самого Сартра, кстати, мы находим многословные пассажи о прошлом «для-себя-бытия», о том, что прошлое — это неизменяемая фактичность сознания, что оно уже не во власти субъекта! В этом пункте сходятся и Сартр, и Кант. Но у Канта «долг»—это то, что вообще не имеет никакого отношения ко времени! В этом плане долг «вечей», как «вечны» платоновские идеи. У Канта, кстати, здесь появляется повод вновь напомнить об идеальности времени. С его точки зрения, можно было бы сказать, что Сартр остался на «феноменальном» уровне: Willkür работает в режиме реального времени (и, действительно, «обречена» в нем работать), и, конечно, всем нам хочется верить, что наша Willkür «онтологически» свободна. Но, к счастью для нас, помимо свободы, есть ведь и долг, и его уже не «выбирают». Можно «свободно отказаться» от выполнения долга, но тогда это будет уже не долг, так как долг an sich сам определяет к своему исполнению, давая специфически неэмпирическую обусловленность. В этом и состоит тот удивительный кантовский парадокс, что только через долг «врывается» в чувственно-воспринимаемый мир подлинная свобода... На уровне Willkür мы остаемся в сомнении относительно своей свободы: ведь можно выбрать А, а можно —В, но никогда не знаешь, почему выбрал именно А. 308 Но на уровне «практического разума», наоборот, всегда знаешь: выбрал, потому что должен. Несмотря на коннотации «принудительности», «давления», присущие понятию долга, оно, наоборот, предохраняет сознание от саморазрушения: человек бесконечно сомневался бы в свободе, если бы не долг. Итак, понятие долга скрепляет воедино все кантовское доказательство существования чистого практического разума. Поскольку есть долг in thesi, то существует и чистый практический разум, следовательно, существует и благо (причем, по всей видимости, онтологический статус блага тот же, что и чистого практического разума). Долг — центральная идея этики Канта — одновременно и платонистская, и специфически «просвещенческая». Понятие долга порождается самой формой воления практического субъекта как практического разума. Долг апеллирует непосредственно к духу и его моральной ценности, и долг же устраняет сомнения в свободе, освобождает человека от давления эмпирического времени и создает объект чистого практического разума, его идеал, — идею блага. Конечно, этическое учение должно предполагать и какое-то поведение, ethos морального субъекта. Этика Канта исходит из того, что действие, проистекающее из самого соображения долга, всегда выше, чем последствия этого действия. Поэтому «прикладной» этический императив, обращенный непосредственно к образу жизни, достаточно ригористичен. Его можно сформулировать так: «Действуй согласно долгу и не думай о последствиях!». Поистине, dura lex, sed lex. (309) назад к оглавлению

е. в. ушаков

трансформация платонизма
в этическом учении канта

Учение о благе — центральный момент платоновской этики — встречается в Новое время с прохладным отношением к себе. «Благо» как высший и подлинный предмет собственно этики, с трудом может найти себе место в новой, субъективизированной этике. Для мыслителей Нового времени, как пишет Кант, «вопрос о высшем благе, по-видимому, устарел или по крайней мере стал чем-то второстепенным». И именно Канту принадлежит заслуга возрождения понятия «благо» — в неэмнирической, илатонистской но своей сути форме, но модифицированной в новоевропейском духе.

Кант — решительный антипсихологист, антиэмпирик в этике. Высшее благо как agathon, bonum, идея всех идей и благо всех благ, может быть понято только как умопостигаемая, ноуменальная сущность, полностью очищенная от всего эмпирического. Кант проводит различие между das Wohl — субъективизированным «благом», пользой, удовольствем, и das Gute —самим объективно добрым в том или ином поступке, независимо от его значимости и последствий для агента. Это различие позволяет Канту занять позицию высокоабстрактного рассуждения и заново обратиться к таким известным тезисам Платона, как «творить несправедливость хуже, чем терпеть несправедливость» и «добродетель есть своя собственная награда, свое собственное блаженство».

Задача «Критики практического разума» —удержать эмпирический разум от притязаний на исключительное право служить определяющим основанием воли; в известном смысле эта программа противоположна «Критике чистого разума», где пересматривались претензии чистого разума. Там чистый разум как бы «приземлялся», этика же, наоборот, «возвышает», «поднимает» человека из чувственно-воспринимаемого мира. Здесь, в противовес «гетерономным» моральным учениям, отчетливо слышны платоновские мотивы.

Кант сам формулирует свою задачу как необходимость доказать, что чистый практический разум существует. Не все в этом мире измеряется эмпирической выгодой и пользой. Обосновывать мораль «объективно» полезными эффектами, die Wohles, аморально. Если мораль действительно есть, то она абсолютно чиста и автономна; только тогда становится возможной и собственно идея высшего блага, das hоеchste Gute. Если чистый практический разум действительно есть, то идея высшего блага окажется «трансцендентально обоснованной», т. е. она будет теперь не определяющим основанием волн («данный акт морален, потому что согласуется с благом»), а коррелятом самой воли! Кант рассуждает на уровне волн an sich, не обраш;аясь к последствиям ее действий. Он пытается как бы «засечь», схватить саму волю «до» совершения поступка, т. е. мыслить априорно по отношению к акции и ее последствиям. Но Канту, воля in thesi, схваченная априорно, сама является носителем блага; объективное благо. Gute, возможно лишь при наличии очищенной, «исправленной», совершенной воли. Высшее благо — подлинный объект чистого практического разума. Или, как говорим мы сегодня, после Гуссерля, высшее благо суть интенциональный объект самого акта подлинно морального воления: ведь воля — всегда интенциональна in specie. Воли не может быть без цели, говорит Кант («ohne allen Zweck kann kein Wille sein»).

Целью самой нравственной воли, ее интенциональным объектом, ее коррелятом, становится, таким образом, благо. Gute. Это «благо» — одновременно и умопостигаемое, т. е. платонистское, и бесконечно далекое от античности; это — онто-

306

логизм Платона, но «изрядно потрепанный», прошедший через тематику cogito, через перипетии новоевропейского субъектоцентризма.

Канту необходимо продемонстрировать, как может «производиться» такая «трансцендентально добрая» воля, чьим интенциональным объектом в виде «цели», Endzweck, является высшее благо (доказательство существования высшего блага идет не от античного космологического порядка, иерархии благ, а от трансцендентальных структур самого субъекта). Для этой цели Кант конструирует абстрактного этического субъекта, «собирая» его из трансцендентальных структур. Центральный пункт этого доказательства-конструирования будет состоять в том, что одна из необходимых структур волящего субъекта — формальное воление.

Сама трансцендентально понимаемая воля, Willen, — достаточно сложное образование. Здесь происходит соединение собственно воления (проистекающего из «снособности желания», Begehrungsvermögen) и разума, Vernunft. Задача воли — определиться в отношении воления, дать Willensbestimmungen. Разум вырабатывает здесь «практические понятия»—нормы, запреты, исключения, долженствования — иными словами, создает праксеологический концептуальный аппарат, порождаюш;ий и общую форму самой обязательности, т. е. категорический императив. В сущности, воля действует как законодатель, legislator, производя максимы и законы, которые еще не становятся непосредственно руководством к действию. Ведь Willen занимается не поступками, а их основаниями, давая оценки материальным волениям, санкционируя их или осуждая. По, хотя Willen не есть еще сама акция, эта структура, как мы увидим, чрезвычайно важна.

Следующая структура волящего субъекта — die Willkür, что не очень удачно переводят как «произвол». Это, по сути, само осуществление, performatio, которое имеет в самом себе возможность свободного / произвольного выбора. Willkür принимает (или не принимает) к сведению выработанные ранее «определения» (Willensbestimmungen) для выполнения акции. Нравственный закон, категорический императив, несет в себе формальную свободу; структура Willkür—онтологическую: Willkür не задана условиями времени, она всегда вне времени, всегда начинает «с нуля», «заново».

Что же происходит, когда Willkür подчиняется категорическому императиву, выработанному в Willen? Здесь возникает, если можно так выразиться, своеобразный «резонанс» двух свобод, формальной и онтологической. Если в среде материальных волений деятельность Willkür выступала как свобода выбирать (и несвобода не выбирать), то здесь, в резонансе Willkür с нравственным законом, продуцируется сама свобода как таковая. Можно сказать, что выполнение нравственного закона суть перформативное условие свободы, собственно сам акт освобождения. Субъект выступает в этот момент творцом закона, а закон реализуется in specie как свободно порожденный. Как пишет Кант в статье «О поговорке...», состояние, когда субъект отвлекается от любых материальных волений и эмпирических целей, есть не просто «более лучшее», но единственное «доброе в себе» состояние: «...ist nicht bloss ein besserer, sondern der allein an sich gute Zustand!». Таким образом, благо — строго единственная сущность на фоне всевозможных частных «благ», подобно тому, как окружность как математическая сущность единственная среди всевозможных ее приближенных материальных изображений.

Но это «единственное состояние» не есть что-то мистическое или же доступное только абсолютно нравственным людям, эдаким воплощенным добродетелям, достойным демонстрироваться в музее. Совсем нет. Блестящее решение Канта состоит как раз в том, что это состояние, наоборот, понятно каждому; это состояние — вынолнение долга. Понятие долга ясно, понятно, просто, естественно. Считали, говорит Кант, что «мотив, вытекающий из идеи долга самой но себе, слишком утончен для обыденного понимания и будто, наоборот, сильнее действует на дух более грубый мотив, заимствующий энергию у тех или иных выгод». Но именно

307

понятие долга воздействует на дух непосредственно; человек, понимающий, что нарушает долг, ipso facto осознает себя достойным порицания, т. е. непосредственно переживает свой собственный «моральный ущерб». В этом пункте кантовская этика выходит к тезисам Платона. По-кантовски они будут звучать примерно так: «хуже самому нарушить долг, чем терпеть аморальные действия других» и «выполнение долга есть своя собственная добродетель».

Понятие долга самодостаточно, для него не требуется дополнительных оснований. Наоборот, сам долг создает единственно возможную цель для воли — содействовать выполнению должного в мире. Воля, облагороженная долгом, получает от него не силу мотива, а чистый «интенциональный объект» — высшее благо как «конечную цель всех вещей», как высшее из возможных в мире благ, das höhste Gut, идеал чистого практического разума.

Итак, идея высшего блага, как мы видим, появляется на солидном субъектоцентристском основании. Платонистская по сути, она оказывается значительно модифицированной.

Следующий важный момент этики Канта — учение о свободе, тесно сопряженное с его представлениями о долге. Канту удается «поднять» человека из чувственно-воспринимаемого мира, вывести его из-под давления механических законов природы и поместить свободу в ноуменальный мир, mundus intelligibilis. Этот подлинно платоновский «прорыв» к трансцендентному в кантовской версии предстает, однако, тщательно обоснованным с помощью трансцендентально-критической аргументации. Кант решительно освобождает этического субъекта от законов чувственно-воспринимаемого мира, mundus sensibilis, и здесь видно, насколько выигрывает Кант, скажем, по сравнению с Сартром, считающимся «певцом свободы». Если вернуться к кантовским абстрактным структурам волящего субъекта, то с этих позиций можно увидеть, что у Сартра просто-напросто «выпало» важнейшее звено Willen как соединение «способности желания» (Begehrungsvermögen) и разума (Vernunft). Иными словами, у него «способность желания» вообще не отделена от Willkür, «способности выбора». Сартр пространно рассуждает о том, что человек «обречен быть свободным», что каждый миг он осуществляет выбор своего бытия, причем тот выбор, который сам ничем не обусловлен. Но, к сожалению, Сартр остается полностью уязвим для критики Спинозы («мы считаем себя свободными, потому что свои действия видим, а их причины не осознаем»). В сущности, Сартр как философ воспринимается только при полном игнорировании Спинозы.

Достаточно вспомнить, что человеческое сознание включено в режим реального времени. У самого Сартра, кстати, мы находим многословные пассажи о прошлом «для-себя-бытия», о том, что прошлое — это неизменяемая фактичность сознания, что оно уже не во власти субъекта! В этом пункте сходятся и Сартр, и Кант. Но у Канта «долг»—это то, что вообще не имеет никакого отношения ко времени! В этом плане долг «вечей», как «вечны» платоновские идеи. У Канта, кстати, здесь появляется повод вновь напомнить об идеальности времени. С его точки зрения, можно было бы сказать, что Сартр остался на «феноменальном» уровне: Willkür работает в режиме реального времени (и, действительно, «обречена» в нем работать), и, конечно, всем нам хочется верить, что наша Willkür «онтологически» свободна. Но, к счастью для нас, помимо свободы, есть ведь и долг, и его уже не «выбирают». Можно «свободно отказаться» от выполнения долга, но тогда это будет уже не долг, так как долг an sich сам определяет к своему исполнению, давая специфически неэмпирическую обусловленность.

В этом и состоит тот удивительный кантовский парадокс, что только через долг «врывается» в чувственно-воспринимаемый мир подлинная свобода...

На уровне Willkür мы остаемся в сомнении относительно своей свободы: ведь можно выбрать А, а можно —В, но никогда не знаешь, почему выбрал именно А.

308

Но на уровне «практического разума», наоборот, всегда знаешь: выбрал, потому что должен. Несмотря на коннотации «принудительности», «давления», присущие понятию долга, оно, наоборот, предохраняет сознание от саморазрушения: человек бесконечно сомневался бы в свободе, если бы не долг.

Итак, понятие долга скрепляет воедино все кантовское доказательство существования чистого практического разума. Поскольку есть долг in thesi, то существует и чистый практический разум, следовательно, существует и благо (причем, по всей видимости, онтологический статус блага тот же, что и чистого практического разума).

Долг — центральная идея этики Канта — одновременно и платонистская, и специфически «просвещенческая». Понятие долга порождается самой формой воления практического субъекта как практического разума. Долг апеллирует непосредственно к духу и его моральной ценности, и долг же устраняет сомнения в свободе, освобождает человека от давления эмпирического времени и создает объект чистого практического разума, его идеал, — идею блага.

Конечно, этическое учение должно предполагать и какое-то поведение, ethos морального субъекта. Этика Канта исходит из того, что действие, проистекающее из самого соображения долга, всегда выше, чем последствия этого действия. Поэтому «прикладной» этический императив, обращенный непосредственно к образу жизни, достаточно ригористичен. Его можно сформулировать так: «Действуй согласно долгу и не думай о последствиях!».

Поистине, dura lex, sed lex.

(309)

назад к оглавлению