НАЗАД К СПИСКУ
КОНФЕРЕНЦИЙ
УНИВЕРСУМ
ПЛАТОНОВСКОЙ МЫСЛИ
УНИВЕРСУМ ПЛАТОНОВСКОЙ МЫСЛИ XVII.
ПЛАТОНИЗМ В КОНТЕКСТЕ АНТИЧНОЙ
КУЛЬТУРЫ
(ИСТОРИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ)
Авксентьевская М. В.
Эволюция методов
перевода в контексте античной философии языка
Эпохи подразделяются по основанию обнаруживаемой связи
событий, которые приходятся на непрерывный отрезок времени. В рамках единой
эпохи обычно усматривается связь между познавательной парадигмой и
различными видами практик. Часто эта связь требует реконструкции, но
выявление ее между удаленными друг от друга регионами познания и
деятельности иногда позволяет прояснить не только подоплеку возникновения
тех или иных практических приемов, но также приоткрыть нечто новое в
эпохальном познавательном методе. Рассмотрим два ярких эпизода в истории
перевода, где различие в методах продемонстрирует прорыв, произошедший в
античном понимании природы и сущности языка. Возможно, значение
рассматриваемого события также окажется важным в истории философского
метода. Первый эпизод – создание Септуагинты, второй – создание
Вульгаты, между ними – около 8 веков античной философской и
языковедческой мысли.
Легендарное создание Септуагинты – перевода первых
пяти книг Ветхого Завета на греческий язык – приходится на III в. до
н.э., когда Птолемей поручает перевести Моисеево Пятикнижие 72-м специально
приглашенным из Иерусалима «толковникам». В различных версиях легенды
события несколько разнятся, но поздний ее вариант гласит, что переводчики
работали по отдельности, закончили свой труд одновременно и при этом у всех
получились идентичные переводы, т.е. единый богодухновенный перевод,
позднее именуемый Interpretatio
Septuaginta Seniorum или «Сказание
семидесяти старцев».
Перевод на греческий язык был выполнен достаточно
буквально, текст Септуагинты испытывает сильное влияние исходного языка в
части лексических заимствований, синтаксических конструкций и фразеологии.
Вероятно, подобные переводы первоначально делались для разъяснения
исходного текста, сакральный характер которого на перевод не переносился.
Однако Септуагинта все же приобрела сакральный статус несмотря на
неоднозначное восприятие переводного текста: не все общины согласились
приравнять перевод к оригиналу. Возможно, легенда понадобилась для поднятия
сакрального авторитета перевода и придания ему некоторого магического
оправдания.
Мировоззренческая парадигма эллинизма представляла собой
пестрое смешение различных позднеантичных и ближневосточных
религиозно-философских учений и практик, где речи часто приписывалась
магическая функция. Слово как носитель магической силы является не условным
обозначением, но частью сакрального предмета. Неконвенциональное понимание
слова вызывает настороженное отношение к переводу сакральных текстов: метод
перевода предполагает пословное калькирование оригинала, часто с
сохранением количества слов, при этом сравнительно мало внимания уделяется
переводной прагматике. Картина мира, в которой слово и вещь очень близки,
не различает сакральный предмет и говорение о нем, а также предметность и
смысл священного текста. Основной целью переводчика при этом является
сохранение каждого слова в переводе, основным методом – пословное
копирование драгоценного священного текста.
В период становления римской империи и первых веков
христианской эры мировоззренческая парадигма изменилась. Греческая
философия заменила собой мифологическую картину мира, и фокус интереса
постепенно смещается к вопросам о сущности вещи. Античная философия
утвердила понимание языка как умопостигаемого свойства и явления бытия.
Досократическая философия разделилась по вопросу о
природном/ конвенциональном характере слов: определяется ли название
предмета по природе предмета (теория φύσει) или по установлению соглашением людей (теория θέσει).
Сторонники более ранней теории φύσει приводили в обоснование своих взглядов широко понимаемое
звукоподражание – универсальный μίμησις природы средствами языка. В дальнейшем
«изобразительность звуков речи» понимается как согласие ощущения вещи с
ощущением звука. Теория φύσει ближе к древнейшему пониманию слова как слитого с
природой конкретной вещи.
Сторонники теории θέσει отмечают сложность отношений между вещью и именем,
рассматривая явления полисемии и синонимии. Диалог Платона «Кратил»
предлагает компромиссную двухступенчатую трактовку происхождения имени.
Различия в мнении заставляет предположить бытие устойчивой сущности вещи.
Имена вещей даются по подобию неизменной сущности – в объединении не
всех, но наиболее характерных признаков вещи. Аристотель далее различает
слово и представление, утверждая условность связи между словом и
вещью. Стагирит исследует различные языковые явления и парадоксы, включая
вопросы семантики слов и предложений. В трактате «Об истолковании»
Аристотель называет слова символами представлений в душе, а письмена –
символами слов, что меняет направление обусловленности в вопросе о
мотивированности имени. Источник слов – в душе как носительнице
умопостигаемого бытия, а не в стихии природы. Представления в душе сходны у
разных народов, но слова разнятся, что подтверждает условность значения
слов. Происхождение слов из хранилища умопостигаемого делает их ценным
источником сведений о бытии. Действительно, метод Аристотеля начинается как
наведение порядка в речи и продолжается как упорядочение стоящего за
речью – придание устойчивости смыслам и категориям – способам
сказываться о бытии.
Последующая эпоха эллинизма внесла значительный вклад в
языковую теорию, изучая грамматические структуры языка. Школа стоиков
эмансипирует грамматику от философии и формирует структуру позитивного
языкознания. К середине IV века н.э. стоики различают слово и его значение
как обозначающее и обозначаемое. Заслуга античной и эллинистической риторики –
в выяснении силы и образа воздействия слова, что также находит отражение в
переводческих теориях. Цицерон описывает собственный перевод речей
Демосфена как воспроизводство смысла и силы отдельных слов,
предполагая, что читатель не будет заниматься подсчетом слов, но оценит форму,
содержание и вес текста.
Необходимо отметить вклад христианского учения в
понимание словесности. Иудаизм как религия закона придавал большое значение
послушанию и соблюдению обрядов, где слово было предназначено к исполнению.
Христианство проповедовало откровение, т.е. слово Божье, которым верующий
наставляется к спасению. Христианские тексты обязаны были быть не просто
понятными, но яркими и убедительными, способными донести заложенную в них
благую весть. Кроме того, в отличие от античности, христианский абсолют и
сущее опосредует слово, а не число. В трактовке логоса происходит сдвиг от
численной меры к неисчислимому смыслу триединства и личного воплощения меры
божественной, спасительной и абсолютной.
В данной философско-лингвистической парадигме цели и
методы перевода меняются. Новая переводческая парадигма ярко проявляет себя
в истории создания Вульгаты – первого целостного перевода Библии на
латинский язык. Иероним Стридонский – христианский сподвижник,
государственный деятель и образованный лингвист – в конце IV века н.э.
в течение двадцати лет готовит перевод, которому было суждено стать
основным европейским документом веры на протяжении целого тысячелетия. В
работе «De Optimo Genere Interpretandi» Иероним формулирует основу своего метода: перевод
смысла смыслом – «sensum exprimeri de sensu». Иероним отмечает стилистическое
несовершенство пословного перевода, называет перевод «по смыслу» методом
более подготовленных переводчиков, но призывает в любом случае относиться
снисходительно к переводческим ошибкам, которые могут допускать все простые
смертные.
Мировоззренческая парадигма начала христианской эры
позволяет рассматривать слово как умопостигаемое явление бытия, так что
языковые процессы поддаются рациональному изучению. Многосторонний опыт
анализа синтаксической и семантической структур предложений позволяет
обнаружить устройство языковой системы. Методы перевода тяготеют к передаче
скорее духа, чем буквы исходного текста, даже несмотря на вмешательство
религиозных и социальных факторов. Сакральное отношение к слову
сохраняется, но перевод больше не нуждается в магическом оправдании.
Перевод рассматривается как непосредственно созданный человеком и может
быть несовершенен как любые плоды человеческих усилий. Сакральный смысл текста
при этом не утрачивает священства, поскольку не заключен в самом тексте, но
располагается в поле благовествования и толкования.
Осуществленный античностью и поддержанный христианской
мыслью прорыв в понимании природы слова, в частности, мотивированности
имен, знаменует важный этап развития мысли с далеко идущими последствиями.
Слитое с φύσις слово
не могло стать явлением бытия – опосредующим умопостигаемым
звеном познания. Конвенциональное понимание слова – различение слова и
его значения – ведет в дальнейшем к различению понятия как инструмента
мысли и определения как предмета мысли. Христианская школа толкования слова
как посредника между духом и сущим оттачивает будущий инструмент и
проектирует предмет познания. Выделение слова из природы – начало движения
к выделению духа из природы и формированию новоевропейской субъективности.
