|
|
Приходько М. А., священник храма св. ап.
Иоанна Богослова (Тольятти), соискатель СПбГУ
Второй век нашей эры – эпоха все более
углубляющегося кризиса античной культуры. Различные его аспекты рассматривались
как античными мыслителями, так и представителями христианской мысли. В сочинении
«Речь к эллинам» раннехристианского апологета того времени Татиана
Ассирийца мы находим оценку одного из таких кризисных явлений –
релятивизма в обращении со словом, присущее, по Татиану, не только
ораторам, но и прочим учителям эллинской пайдейи: поэтам, философам,
мудрецам. Эллинская пайдейа, по мысли апологета, лишена структурнообразующего
принципа: она представляет собой совокупность различных знаний и учений,
не обращенных к Богу, к единой высшей истине (Orat.27). Важно
обратить внимание, что эта критика обнаруживает точки соприкосновения с характеристикой
софистической учености в диалоге Платона «Софист».
В диалоге «Софист» Платон обобщает характеристику
софистической учености как «искусства прекословия», αντιλογική (232b).
Аντιλογική у Платона – показатель общей направленности многообразного
искусства софиста и, вместе с тем, его деструктивное и обессмысливающее
устремление. В связи с этим, Платон называет притязание софиста образовывать
людей, учить добродетели – «δοξοπαιδευτική»
(223b): софист сообщает мнимую пайдейю, которая только кажется
(δοκει̃) способностью, дающей правильное образование
(παιδεία) (233с).
Аντιλογική Платона у Татиана соответствует термин ψευδολογική – превратное отношение к слову, потеря онтологической
связи слова и сущего. В этом моменте и проявляется общий для
того и другого мыслителя критерий оценки ложности пайдейи.
Моменты общности Татиана и Платона
обнаруживаются не только в критике характерных черт ложной пайдейи, но и в рассмотрении
основ пайдейи истинной – в учении о должной речи и ее
подлинной убедительности. О последнем у Платона идет речь в его
диалоге «Федр».
Платон говорит здесь, что залог подлинной
убедительности речи состоит в том, что разум оратора постиг истину того, о чем
он собирается говорить. (259е) Платоновский Сократ утверждает «убедительность»
истины как объективный критерий: истина как подлинное бытие способно увлекать
душу, имеющую природную связь с подлинным бытием, занебесной сферой.
Воздействие истины на душу происходит в силу влечения души к занебесному
подлинному бытию, что выражается в «одержимости красотой». Этот «дар
неистовства от богов» дается в силу природы человеческой души, ее
состояния и действия. (246с) Занебесная красота улавливается чуткой душой в вещах
земного порядка. Истинная сила речи состоит в том, что она доносит суть
вещей, их истину, подлинное бытие, являя то высшее, к чему стремится душа
по своей природе.
Тема связи души с Божественным, настойчиво
проводится Татианом, при чем, в некоторых местах описания грехопадения,
Татиан буквально воспроизводит платоновский миф о падении души из
занебесной сферы на землю. По Татиану, когда человек был вовлечен в падение,
его душа, «отделившись от совершенства, не смогла смотреть сверху». (Orat.13)
Узреть же «гармоническое согласие» мирозданья можно только из причастия «Высшему
духу», обитающему на небе, т.е., смотря с небесной сферы вниз. Татиан
утверждает, что душе человека по своей природе свойственно стремиться к божественной
истине. Связь души с Божественным духом – это подлинное бытие души и истинное
разумение сущего, чего желает душа как самого сокровенного. Слово Бога –
это «Божественный свет» для человеческой души, лишенной ведения, имеющей
дольнее происхождение – это то, что являет сущее в его истинном,
неповрежденном смысле (Orat.13).
Из понятия сродства, существующего между
человеческой душой божественной истиной, являемой Словом Бога, и вытекает
понимание подлинной убедительности речи, которая и должна являть то, к чему
стремится душа слушающего. Именно поэтому Татиан утверждает, что христиане
взывают в своей проповеди не от «понятий и софистических построений,
но пользуясь словами некоего божественного возглашения» (Orat.13).
По Татиану, та божественная сфера, к которой
причастны христиане и которая является источником их учения и их
речей, востребована самой человеческой душой даже в ее падшем состоянии.
Рассуждая об истинности христианства, в категориях «божественного» и «человеческого»,
апологет являет нам осознание самого принципа взаимодействия «божественного»
с «человеческим» (Orat. 30). Все это говорит о том, что «убедительность»
истины, по Татиану, составляет ее объективное качество, так как душе человека
по своей высшей природе свойственно эту истину желать и искать. Поэтому и основание
христианской проповеди на «словах божественного возглашения» является ее
действительной силой. Здесь проявляется близость мысли Татиана к платоновскому
учению об истинной риторике как «душеводительстве».
Таким образом, слово, речь, по Татиану, имеет
божественное измерение. Сама категория «божественности» является указанием на
адекватность посюсторонних вещей божественному замыслу, видение вещей в их
подлинном смысле. Явление сущего в речи и составляет ее силу. В этом
тезисе мы видим концентрацию той близости, которая была нами отмечена между
Татианом и Платоном. У Платона, фактически, предвосхищаются черты той
истиной пайдейи, образом которой руководился Татиан в своей критике
античной культуры.
|
|
