|
|
Тихеев Ю.Б., к.ф.н., доц. Московского
физико-технического института (Государственного университета)
Сегодня при взгляде на «Историю античной
эстетики» (далее – «Эстетика») бросается в глаза прежде всего его
монументальность. В ретроспективе отечественных исследований античной
мысли последнего столетия этот труд выглядит одиноким колоссом, стоящим посреди
голого поля. Но и за пределами бывшего СССР трудно указать что-нибудь
сопоставимое по масштабу. Тем более удивительным представляется тот факт, что
на развитие представлений об античной философии во второй половины ХХ в.
появление «Эстетики» не оказало никакого влияния. Она осталась практически
неизвестной за пределами СССР, но и в его пределах должного отклика
не получила. А сегодня, когда доступ к зарубежной литературе перестал
быть в России проблемой, отечественный исследователь предпочитает
пользоваться признанными в остальном мире пособиями, в число которых
лосевская «Эстетика» не входит. Изучение причин такого положения дел является одной
из целей настоящего доклада.
Когда в 1960-е гг. после долгого
перерыва Лосев возобновил свои занятия Платоном, в мире изменилось все –
и преобладающее направление философской мысли, и подходы к исследованию
Платона. Но многое в «Эстетике» отсылает к ранним работам. Очевидно,
что план будущей «Эстетики» рождался в недрах «Очерков античного символизма
и мифологии» (далее – «Очерки»). И уже тогда, например, Лосев
придал своим работам «эстетический» уклон. Для этого были причины двоякого
рода. С одной стороны, в Советской России занятие философией становилось
делом все более опасным, поскольку именно в философии малейшее отклонение
от идеологического клише могло обернуться смертельной опасностью. Но прикладные
области гуманитарного знания, вроде эстетики, в 1920-е гг. все еще
оставались относительно безопасной гаванью для независимого мыслителя. С другой
стороны, сфера «эстетического» предоставляла Лосеву удобную возможность
представить иллюстрацию некоторых положений собственной философии, главные
понятия которой, «символ» и «миф», образованные выражением идеального в материальную
сферу, без труда могли быть эксплицированы примерами из области художественного
творчества.
Но главная линия этой преемственности –
перенесение из «Очерков» в «Эстетику» ряда проблем, прямо связанных с интерпретацией
Платона. Лосев пришел к определенному пониманию, что такое «платонизм»,
видимо, еще в 1910-е гг., и произошло это до того, как он приступил
к исследованию диалогов. Все, что было затем извлечено из их чтения,
неизбежно сравнивалось с этим «платонизмом», как со своего рода эталоном.
Изображенное в диалогах «учение» мало соответствовало усвоенным из иных
источников представлениям о «платонизме», а сам их автор раздражал
Лосева невыразительностью и двусмысленностью своего интеллектуального
облика. Следы борьбы с таким Платоном видны на всем протяжении
«Очерков». Греческий философ предстает там фигурой двойственной. Время требовало
признать его символом европейской философии, но материал, на котором
приходилось реконструировать то, что признавалось последним воплощением
европейского философского гения, давал мало возможности разглядеть в них
что-либо в этом роде. Уже в «Очерках» эта проблема становится
главной. В историко-философской их части Лосев пришел к компромиссному
решению, которому сам, впрочем, не всегда следовал: Платон был признан
исторически первым и потому самым философски неясным представителем философской
традиции, которой он дал свое имя. В этом можно увидеть определенный итог
работ 1920-х гг.
Если теперь заглянуть «Эстетику», нетрудно
убедиться, что ее автор сохранил свое тридцатилетней давности противоречивое
отношение к Платону. В «Очерках» Лосев отказал мысли Платону в систематичности,
а в диалогах не обнаружил ничего, что можно было назвать «зрелой»
терминологией. Все это было не раз повторено в «Эстетике». Кроме того,
понять сказанное в ней о Платоне можно только в том случае, если
иметь представление о философских работах Лосева 1920-х гг. Но в глазах
советского неосведомленного читателя «Эстетики» характерное для ранних работ
стремление объединить разные философские концепции в рамках «платонизма»
представало, скорее, пугающей эклектикой.
Характерная для работ Лосева проблема
несоответствия доктрины и текста вписывается в общую картину
исследований Платона начала прошлого века. Главным событием этого времени стало
появление новой интерпретация платонизма. Для П. Наторпа, пионера этой новой
интерпретации, текст диалогов не заключал в себе никакой проблемы.
Следующее поколение немецких исследователей, среди которых следует упомянуть
прежде всего Ю. Щтенцеля, просто фантазировало над текстом диалогов. Оказалось,
что в них при поддержке некоторых дошедших до нашего времени свидетельств
можно обнаружить много такого, что позволяет построить альтернативное выработанному
во второй половине XIX в. представление о платоновской
философии. Но в обоих случаях текст диалогов рассматривался, скорее, как
вспомогательное средство: в нем искали, и находили, подтверждение
порой совершенно противоположным концепциям.
Проблема соотнесение доктрины и текста
была представлена, и то скорее имплицитно, только в работах первых
тюбингенцев, И. Кремера и К. Гайзера. Редко обращают внимание на
двусмысленность заявленной ими позиции: Платону приписывалось грандиозное метафизическое
учение, которое отсутствовало (или присутствовало лишь намеком) в его
диалогах. Предлагалось реконструировать его из так называемой непрямой
традиции. Как бы не объясняли затем тюбингенцы эту свою позицию, очевидно, что
причиной ее возникновения стала та же проблема несоответствия текста диалогов
той философии, которая приписывалась Платону начиная с начала прошлого
века.
Выход платоновских томов «Эстетики» пришелся на
годы взлета тюбингенской школы. Но несмотря на некоторое сходство в постановке
проблемы у ее представителей и Лосева взаимного узнавания не произошло.
В «Эстетике» присутствуют дежурные ссылки на работы тюбингенцев, но,
очевидно, Лосев не придал их содержанию большого значения. Достаточно сказать,
что он прошел мимо ключевого понятия тюбингенской интерпретации Платона –
так называемого неписанного учения. В исследованиях начала прошлого века,
на которые ориентировался Лосев, оно не играло заметной роли, но и свои
поздние годы он фактически остался в круге представлений, сформированных
еще в молодости. Все это привело к тому, что «Эстетика» оказалось сочинением
без актуального контекста и просто не могла быть затребованной каким-либо
направлением историко-философской мысли ХХ в.
|
|
