Панов С. В., Ивашкин С. Н.

(Панов С. В. – к. филос. н., доцент Московского института стали и сплавов,

Ивашкин С. Н. – гл. библиотекарь, Библиотека №19 им. Юргенсона ЦАО г. Москвы)

Если отождествлять философскую традицию и европейский нигилизм, то философию Платона можно счесть основанием последнего и не только в смысле Ницше – в качестве постулирования сверхъестественного мира, сверхчувственной основы явленного бытия, что вводит ценностную перспективу для обесценивания «земного».

Философия Платона знаменует кризис греческого политеизма как системы абсолютных объективированных желаний, служащих непосредственным стимулом восприятий и действий для реактивного животного, управляемого словом – вербализованными преданием образцами поведения: политеистическая прозопопея абсолютных желаний, обесценившись, перестав порождать и объяснять совокупность мирских событий как реактивных разрядок в действии абсолютных побудительных причин, уступала место теоретической прозопопее – системе философского умозрения, которую необходимо присвоить с тем, чтобы импульсы божественной природы превратить в понимательные стимулы восприятия, мышления, желания и поведения собеседников всеобщего философского диалога, что, однако, окажется падением философской мысли в квазирелигиозный догматизм, подразумевающий неравенство узревших сущности как результаты слепого согласия и стремящихся их узреть, производство философских школ, авторитетов и подражающего им ученичества.

Теоретическая прозопопея Платона, предполагающая непосредственное виденье философской интуицией истины бытия, становится у Хайдеггера феноменологической прозопопеей – явленностью истины блага как непотаенного, как присутствия чтойности и условия этой чтойности – идеи, «высвечивающей саму себя» [1, 354]. Но идея оказывается и явленностью самой философской мысли, нацеленной на восприятие такого присутствия и отождествления воспринимаемого с истиной присутствия исходя из простого события этого восприятия: «Каждая идея, вид чего-либо, дает видеть то, что есть каждое сущее» [1, 355]. Таким образом, феноменологическая прозопопея как отождествление восприятия с воспринимаемым, мысли и мыслимого фиксирует для Хайдеггера фактичность человеческой экзистенции (поскольку она - не сущность среди сущностей) как отношения к Ничто, к условию раскрытия сущего как такового для человеческого бытия. Фактичность экзистенции – основание предпонимательных привычек для любого понимающего отношения к сущему, основание конечности человеческого понимания, которое в каждом понимательном наброске участвует в раскрытии вещей и событий, принадлежа единственной судьбе – настроенности на непотаенность бытия.

Фактичность экзистенции заранее предвосхищает понимающую направленность человеческого бытия, исходно нейтрализуя понимание понимания, способность суждения об объективной реальности того, что мы есть сами, того, что мы поняли и можем еще понять, - объективных условий понимающего, понятого и их сущности.

Фактичность экзистенции Гадамер воспримет в понимании «блага как бытия, которое нельзя схватить в логосе» [2, 265]. Платоновское благо как источник меры для аффективно-понимающего животного сущностно характеризуется «могуществом», т.е. способностью обеспечить «рост прекрасного», способностью удерживать перспективу ценимого как такового на всем протяжении аффективных состояний, актов восприятия  и созерцания как результатов действия внутренней и внешней природы.

Если «прекрасное понимается через меру и отношение, через укрощение безмерного, придающее форму проникновения блага» в бытии, то фактичность человеческой экзистенции приравнивается к «формулированию самого себя, позволяющему видеть себя во всех отношениях» - в «разумно определенном соотношении частей» [2, 266]. Нетрудно заметить, что это «формулирование  себя» имеет ту же закрытую коммуникативную природу (можно ли свети человеческую природу к безмерной восприимчивости и разумно-волевым формам самообладания?), что и природа блага и его соразмерительного откровения в человеческом бытии: благо является, на самом деле, результатом отчуждения герменевтического сознания, которое собирает само себя из непосредственной видимости и узнанности видимых и познанных отношений вне возможности объективно оценить характер этих отношений, подобно тому, как протестантская герменевтика производит слепое суждение о герменевтическом круге, где сознание читателя призвано всякий раз понять различие традиции исходя из единственного факта его восприятия.

Фактичность экзистенции как феноменологическое условие понимающего саморазвертывания в отношении к Ничто становится фактичностью языкового сознания, которое заранее отказывается («о чем нельзя говорить, о том следует молчать» Витгенштейна) от возможности мыслить объективные условия языковых контекстов как автоматических мыслительно-побудительно-реактивных привычек человеческого поведения в чувстве мистического, в пустом незаинтересованном созерцании всех возможных смысловых связей внутримирских событий, которые служат основой для контекстуальных фактов и регистрирующего автоматизма их восприятия аналитиком языка.

Концептуальным завершением аналитической философии явился логический эссенциализм С.Крипке, который строится на естественном отождествлении референтов с их свойствами и их пропозициональном признании. Философский эссенциализм действительно упорядочивает сам по себе употребление концепта истины, придавая ему верификативную, истинностно-проверочную, силу, изолируя свой объект как истинное, отождествляя его с равнозначностью референта и его свойств. Философское выражение металогики сообщает научным предложениям их истинность, которую оно заранее формулирует: эти предложения развертывают тождество референтов научного дискурса самим себе, превращаясь в абсолютную иллюстрацию вписанных в них понимательных предположений, в опыт логического эссенциализма [3, 188]. В употреблении имен собственных, которыми стали и субъекты, и предикаты суждения, воплощается исследовательское сознание референта, которое не нуждается в самосознании самого акта референции: оно порождает референционный акт, производя собственную самодостаточность, не высказывая ни того, что оно породило эту связь видимого и произносимого, ни того, что оно в самом деле состоялось, исходя из единственного факта своего тождества референту как номинальной абстракции вне контекста связей с другими референтами [3, 204].

Зачем познавать внешнюю реальность, если все выражения отождествлены с фактами, их субъекты – с носителями признаков, а предикаты – с самими признаками? Безусловная несостоятельность металогических принципов запрещает металогику науки как носителю ее общей теории оправдывать свои собственные выводы: поскольку знание замкнулось в автономном номинальном «интеллектуме вещей», сомнение в истине собственного метаязыка и языка научных суждений подтверждается в том, что их структура противоречит самим условиям порождения, ценность которых ими утверждается для всех существующих предложений науки, а их референты в качестве «строгих дезигнаторов» ни реальны, ни тождественны, поскольку превращены металогическим насилием в неопределенную множественность субъектов всех возможных предложений, т.к. сколько имен, столько и актов референции, и самих референтов, но ни эти имена, ни эти акты не обладают необходимым свойством быть тождественным именуемому [3, 209].

Прагматизм воплощает абсолютную экономию опыта восприятия и понимания, сводя стимулы нашего взаимодействия к предпонимательным, разделенным собеседниками сообща и безусловно в рамках контекстов общения привычкам. Эссенциализм (строгая прагматика языка) и коммуникативизм воображают природу реального в том, что может регулироваться только в коммуникации – в производстве общего опыта истинности – заставить понять и признать как истинное то, что мы высказали собеседнику из единственного факта, что мы заставили его мыслить истинное в ментальном представлении [3, 223]. Истина ментализма (коммуникативизма и эссенциализма) – это нейтрализация суждения о реальности индивидуального и коллективного бытия, которое строится на моторном фоническом механизме самого высказывания, на производстве опыта заставить мыслить мыслимое, не произнося его, не воспринимая звучащее или написанное высказывание и само описываемое им явление [3, 223].

В прагматическую эпоху мы вынуждены подражать этой инверсии импульсов в объекте и референте суждения, возводя предикат идентичности в сущность сущности – в стимул, который стимулирует сознание своей истинности только в восприятии самого себя (эссенциалистский предикат), а в теории коммуникации мы превращаем акт высказывания в акт мысли, который заставляет предвидеть любое действие и регулироваться, фиксируясь на объективности его порождения сообразно с требованиями консенсуса с другим [3, 227].

Литература

1.           Хайдеггер М. Учение Платона о бытии//Время и бытие. М., Республика, 1993. С.345-361.

2.           Гадамер Х.-Г. Диалектическая этика Платона. СПб., СПбФО, 2000.

3.           Poulain Jacques. La loi de vérité (ou la logique philosophique du jugement). Paris, Albin Michel, 1993.