Степанова А. С.

(д. филос. н., проф. РГПУ им. А. И. Герцена)

Диалоги Платона выявляют всю палитру существовавших в античности проблем и споров по поводу теории языка, включая тему его происхождения. В каком соотношении находятся различные концепции, представленные в диалогах Платона и касающиеся теории договора, теории дескрипции и референции в понимании самого философа? Известная неопределенность позиции Платона получает объяснение. Теория конвенции связана с решением проблем этимологии. Так, можно было бы согласиться с мнением Д. Седли, что этимология приемлема для Платона с точки зрения воззрения древних людей, то есть лишь в историческом контексте и недопустима в теории познания, поскольку не способствует достижению истинного знания о самих вещах, что как раз и важно для Платона [Sedley D.Plato’s Cratylus. Cambridge, 2003. P. 138-146]. Но ведь именно заботясь об истине, он иногда и становился на позицию этимологической теории, солидаризируясь даже со стоиками, признавая природное основание именования (νόματα φύσει) как наиболее надежное.

Что касается вопроса об отношении Платона к теории договора, в связи с темой этимологии, то картина более ясна. На позиции конвенционализма Платон встает только в тех случаях, когда этимология в качестве доказательства ненадежна. Вместе с тем идея конвенции сопряжена у Платона с образом мудрого законодателя. Так во фрагменте 429a диалога Кратил упоминается об ошибке мудреца в вопросах этимологии. Во фрагменте же 422e – 427d вновь, теперь уже  в связи с теорией «речевого жеста» речь заходит о мудреце, способном постичь сходство между звуком и явлением, причем здесь содержится явный намек на имитацию μίμησις, воспроизведение свойств обозначаемых понятий (мысль повторенная затем стоиками). Кроме того, если учесть опыт стоиков, разрабатывавших учение об истинном значении слова, то есть об этимоне как изначальной истинности слов, совпадающей с их природой, то можно усмотреть аналогию с позицией Платона, рассуждавшего в «Пармениде» об особенности мышления идеи о едином и тождественном, как о том, что наличествует во всех вещах, которые эта идея собою объемлет. Разумеется, здесь речь идет о природе идеи, которая «правильна» по определению. Рассуждая о том, какое подражание может быть именем, Платон подчеркивает, что только то, которое подражает сущности, заключенной в вещи [Кратил 423 d, e]. То есть его интересует само это отношение (его истинностное выражение) имени и сущности, и, судя по всему, во времена «Кратила» Платона волновал вопрос об отношении вещей (в их сущностном выражении) к первичным, непроизводным именам. Отсюда и внимание к этимологии. Вопрос о скепсисе Платона в отношении возможности создания «правильного языка» по-прежнему остается открытым. В «Кратиле» речь идет об объяснении природной правильности слов и имен посредством ассоциации идей, что напоминает апелляцию стоиков к сфере идеального, только уже к ассоциациям представлений.

С  другой стороны, теория установления очевидным образом соотнесена у Платона с теорией дескрипции и референции. Хотя Платон словами Сократа и утверждает, что дескрипция не всегда является достаточным основанием для референции, поэтому в словах и неизбежен элемент соглашения (конвенции) [Кратил 435 c], но все же главное для него в постижении сущности языка – признание референции, основанной на дескрипции, а не на конвенции. То есть Платон очевидным образом противопоставляет неопределенности конвенции дескрипцию, ибо произвольность установления исключает момент понимания, при котором истина удостоверяется знающим субъектом. Как известно, развивая концепцию именования, Платон полагал, что сама способность именования связана со свойством имени быть общим, и сама эта всеобщность не просто выражала сущность вещи (эйдос), но некую соименность, указывающую на глубоко природные корни этого сродства.

Значительно большая неясность (при его очевидной важности) существует в вопросе о том, понимал ли Платон само различие между референциальной и дескриптивной функциями языка, поскольку в диалоге «Кратил» от лица Гермогена такого разграничения не проводится [Верлинский А. Л. со ссылкой на мнение Р. Робинсона: Античные учения о возникновении языка. СПб: СПбГУ, 2006 С. 212]. Насколько это различие было ясно самому Платону? Очевидно, что Платон выступал против простого сведения основания референции к договору. Так же очевидно, что он однозначно понимал и саму суть конвенционализма, которая заключается в постулате «слова обозначают вещи, а не описывают их». Следовательно, можно говорить лишь о том, что для Платона референциальная функция просто отодвигалась на второй план, а важна была именно натуралистически (теорией φύσει) подкрепленная дескриптивная. О наименовании «в соответствии с природой», что означало «в соответствии с сущностью», а, следовательно, истиной Платон говорит в «Кратиле» [Кратил 386e – 387d] О важности фиксации того, что едино по природе и о природном характере мудрости Платон говорит многократно (например, в «Федре» 266a; 266b; 279b). Само искусство Логоса, согласно Платону, опирается на знание природы вещей и природы души говорящего, и теория «подходящих душ», то есть восприимчивых  только к устному слову, всецело натуралистична. И даже если он и критиковал в лице Кратила теорию «имен  по природе» (а таково было предположение еще И. М. Тронского), античный философ критиковал именно крайности этой теории. Умеренная же позиция в данном вопросе была для Платона вполне приемлема, ибо с теорией имен по природе вполне сочеталась теория дескрипции, согласно которой различные именования всегда связаны с одной и той же формой и само это тождество заключено в обозначении предмета, имплицитно присутствует в нем. Дейктическая определенность вещей оформляется через причастность к эйдосам, через одноименность с ними. Поэтому на первый план у Платона выдвигается дескрипция как метод описания через определения, образец которого дан в «Софисте» (в чем он расходился, как известно, с Антисфеном, отрицавшим саму возможность описать вещь).

Примерно об этом же феномене тождества, только уже более с грамматическим акцентом, согласно Комментарию Симпликия, говорили стоики, когда утверждали, что «Парис и Александр – один и тот же человек» [Arnim J. SVF II 150]. Ясно, что и в том и в другом случае имела место попытка объяснения явления семантической неоднозначности слов и обнаружения онтологически значимого основания для именования. Позиция Платона очевидна: в его учении о языке  превалирует не эпистемологический (хотя сама по себе ссылка на способность мудрецов к постижению сути вещей и слов и важна), а онтологический аспект, ибо описание указывает на онтологический статус вещей, их обусловленность миром идей. При этом решающая роль, согласно мнению Платона, принадлежит описанию свойств, осуществляемому, по преимуществу тем же мудрым законодателем. К тому же дополнительно проясняется и мотив принятия Платоном умеренной идеи конвенционализма в той ее части, которая связана с установлениями мудрецов, поскольку они имеют отношение к дескрипции. И конвенцию Платон понимал в широком смысле, – в связи с вопросом об истинности и онтологическом статусе вещей, обозначаемых словами.

В диалоге «Федр» Платон говорит о том, что, давая определение разрозненным явлениям, мы делаем ясным предмет обсуждения [Федр 265 d]. Поэтому еще один важный аспект актуальной значимости дескрипции для Платона иллюстрируется фрагментом из «Олимпийской речи Диона Хрисостома» [XII 28, von Arnim], в котором говорится о необходимости называть и делать очевидным, все, что мыслится. Это сказано совершенно в духе Платона! Ведь он, объясняя необходимую связь между понятием и словом, и понимая всякую мысль как мысль о чем-либо существующем (мыслимый объект), утверждал о наличии разновидностей у каждой из вещей (опять-таки онтологический аспект), связывая с ними различия между языками [Кратил 389 e]. Вместе с тем в рассуждениях Платона содержится намек на понимание «идеи» в качестве концепта имени, и если это так, то сам способ именования предмета задается этим концептом, то есть смыслом, а тем самым дается определение и самому предмету.

Таким образом, систематизация Платоном языковых теорий древности выявляет и его собственные предпочтения, цель которых заключается в подкреплении сущности его концепции, в которой превалирует онтологическое основание при описании имени, то есть в целом обнаруживается ономасиологический подход, разъясняющий соотношение вещей и слов в качестве их названий. Отсюда становится понятной установка на парадигму имени, свойственная теории Платона. Доведенная до логической завершенности мысль Платона выражает следующий постулат: природно-правильный язык существует лишь в мире идей. Позиция Платона противостоит другому подходу – семасиологическому, при котором приоритет имеет языковое значение как таковое, а не онтологическая основа. Такой подход был свойственен стоикам, а затем и Аполлонию Дисколу уже во 2 веке н. э. Согласно этой теории, слово обладает значением, определяющим различные вещи.