PLATO HODIE - ПЛАТОН СЕГОДНЯ: ПРОЕКТЫ

ПЛАТОН: pro et contra
Платоническая традиция в оценке
русских мыслителей и исследователей
Проект поддержан Институтом «Открытое общество». Грант HPE 212

В. Н. Карпов

ТЕЭТЕТ

Впервые: Сочинения Платона: В 6 т. СПб., 1871. Т. 5. Печатается по первопубликации.

Лица разговаривающие:

Э в к л и д, Т е р п с и о н, С о к р а т,
Ф е о д о р, Т е э т е т

Э в к л и д [1*]. Сейчас ты из деревни, Терпсион, или давно? (142) [1]

Т е р п с и о н [2*]. Довольно давно, — и все искал тебя на площади, да, к удивлению, не мог найти.

Э в к л и д. Потому, что меня не было в городе.

Т е р п с и о н. Где же ты был?

Э в к л и д. Ходил на пристань встретить Теэтета, которого везли в Афины из коринфского лагеря [3*].

Т е р п с и о н. Живого или мертвого?

Э в к л и д. Едва живого: он сильно страдал и от (b) некоторых ран, а особенно от свирепствовавшей в войсках болезни.

Т е р п с и о н. Вероятно, от поноса? [4*]

140

Э в к л и д. Да.

Т е р п с и о н. Каков этот человек, по твоим словам, находящийся в опасности?

Э в к л и д. Человек прекрасный и добрый, Терпсион: вот я и теперь слышал, как некоторые превозносили его подвиги в сражении.

Т е р п с и о н. Да и не странно; было бы гораздо удивительнее, если бы он оказался не таким. Однако ж почему не остановился он здесь, в Мегаре? (с)

Э в к л и д. Спешил домой. Я просил его и советовал; но он не хотел. Проводив его, я на обратном пути вспомнил и удивлялся, как пророчески Сократ высказывал и другое-таки, и относящееся к Теэтету. Помнится, незадолго до смерти встретившись с Теэтетом, еще мальчиком, он беседовал с ним и, разговорившись, восхищался естественными его способностями, а потом, когда я пришел в Афины, пересказал мне свой с ним разговор, который стоило выслушать, и прибавил, что, (d) пришедши в возраст, этот мальчик непременно сделается человеком знатным.

Т е р п с и о н. Да и правду, как видно, сказал он. Однако ж какой именно был его разговор? Не можешь ли пересказать?

Э в к л и д. Нет, так-то устно, клянусь Зевсом, не могу: но в то время, только что пришел я домой, тотчас набросал памятную записку, а потом на досуге [2] раскрывал, сколько припоминал, чего же не помнил, всякий раз, приходя в Афины, спрашивал у Сократа и, возвратившись сюда, исправлял; так что у меня написан почти весь разговор.

Т е р п с и о н. Правда, я слышал это от тебя и прежде и всегда с намерением медлил [3] здесь, чтобы попросить тебя показать мне рукопись. Но что мешает нам заняться этим теперь, — тем более что я, возвратившись из деревни, имею нужду в отдыхе. (b)

141

Э в к л и д. Да и сам я, проводив Теэтета до Эрина [4], не без yдoвoльcтвия отдохнул бы. Пойдем же, и мальчик в минуты нашего отдыха прочитает нам рукопись.

Т е р п с и о н. Правильно говоришь.

Э в к л и д. Вот эта рукопись, Терпсион: я написал разговор так, что будто бы Сократ не пересказывает его мне, как пересказывал, а разговаривает, с кем, по его словам, разговаривал. Беседа, его была с геометром (с) Феодором [5] и с Теэтетом. И чтобы в рукописи не затрудняли речи слова вставочные, как о том, когда говорит Сократ, — например: «я сказал» или «я говорил», так и об отвечающем: «ты подтвердил» или «не согласился», то я писал так, как бы Сократ сам разговаривал с ними, и потому вставочные слова выпустил.

Т е р п с и о н. И тут нет ничего необыкновенного, Эвклид.

Э в к л и д. Возьми же, мальчик, эту рукопись, и читай.

С о к р а т. Если бы я более заботился о Киринее, Феодор, (d) то спросил бы тебя о тамошнем и о тамошних: ревностно ли занимаются там некоторые из юношей геометриею или какою иною философиею? А теперь — так как тех люблю меньше, чем этих, — я больше желаю знать, которые из юношей у нас подают надежду сделаться людьми порядочными: это и сам я наблюдаю, сколь-

ко могу, об этом спрашиваю и других, с которыми юноши, вижу, охотно общаются. Немалое число их сближается, конечно, и с тобою, — да и справедливо: ты достоин того (е) как с других сторон, так и со стороны геометрии. Поэтому, если пришлось тебе встретиться с кем-нибудь, стоящим замечания, то с удовольствием получил бы о том сведение.

Ф е о д о р. Да и стоит-таки, Сократ, мне сказать, а тебе послушать, с каким встретился я мальчиком из ваших граждан. И если бы он был прекрасен, я побоялся бы с жаром говорить о нем, чтобы не показаться к нему пристрастным: а то, не завидуй мне, он некрасив — походит на тебя как сплюснутостью носа, так и выкатившимися глазами; только то и другое в (144) меньшей мере, чем у тебя. Смело говорю: хорошо знай, что с кем когда я ни встречался, — а сближался я весьма со многими, — никого не знал, кто был бы одарен такими удивительными способностями. В ученье он послушен, тогда как в иных отношениях упорен, отлично также кроток и сверх того мужествен больше, чем кто-нибудь: я и не предполагал и не вижу еще такого. Есть, конечно, острые, как этот, сметливые, по большой части памятливые и порывистые к гневу — несутся стремительно, будто (b) ненагруженные корабли, и по природе больше неистовы, чем мужественны; тяжелые же опять лениво приступают к наукам и бывают крайне забывчивы. А этот направляется к ученью и исследованию так легко, непреткновенно, с успехом и с великою кротостью, подобно потоку масла [6], текущему без шума, что удивляешься, как у него делается это в таком возрасте.

С о к р а т. Хорошая весть. Чей же он из граждан? (с)

Ф е о д о р. Я слышал имя, да не помню. Но он в массе этих подходящих: некоторые друзья его и сам он сейчас мазались во внешнем портике [7] и вот, намазавшись, кажется, идут теперь сюда; так смотри, узнаешь ли его.

143

С о к р а т. Знаю: это сын сунийца [5*] Евфрония, человека именно такого, друг мой, каким описан тобою юноша, знатного и в других отношениях, и в том, что он оставил большое состояние. Но имени этого мальчика я не знаю.

Ф е о д о р. Имя-то его — Теэтет, а состояние, Сократ, кажется, (d) расстроено некоторыми опекунами. Впрочем, что касается денег, то и он удивительно щедр.

С о к р а т. Ты описываешь бравого человека. Прикажи-ка ему сесть здесь.

Ф е о д о р. Это будет, Теэтет! Сюда, подле Сократа.

С о к р а т. Конечно, Теэтет, чтобы мне рассмотреть и самого себя, каков я лицом; так как Феодор находит, что я похож на тебя. Однако ж, если бы каждый из нас (е) держал лиру и нам сказал бы кто-нибудь, что они подстроены одна под другую, — тотчас ли поверили бы мы или наперед испытали, музыкант ли тот, кто говорит это?

Т е э т е т. Испытали бы.

С о к р а т. И нашедши, что так, поверили бы, а когда музыки он не знает, не поверили бы?

Т е э т е т. Правда.

С о к р а т. Теперь же вот думаю я: если занимает нас сходство лиц, надобно нам рассмотреть, живописец ли (145) тот, кто говорит это, или нет.

Т е э т е т. Мне кажется, нет.

С о к р а т. Так живописец ли Феодор?

Т е э т е т. Сколько мне-то известно, нет.

С о к р а т. Неужели и не геометр?

Т е э т е т. Без сомнения, геометр, Сократ.

С о к р а т. Тоже и астроном, и счетчик, и музыкант, и все, что относится к воспитанию?

Т е э т е т. Мне кажется, да.

С о к р а т. Если, стало быть, в похвалу или порицание находит он нас в чем-нибудь похожими по телу, то не стоит обращать на него внимания.

Т е э т е т. Может быть. (b)

С о к р а т. Что же, когда похвалил бы он душу которого-либо за ее добродетель и мудрость? Не следовало ли бы слушающему его старательно испытать это, а хвалимому им усердно показать себя?

Т е э т е т. Конечно, Сократ.

С о к р а т. Так теперь время, любезный Теэтет, тебе показать себя, а мне испытать. Хорошо знай, что Феодор, сколь ни многих

144

ныне же хвалил мне иностранцев и здешних горожан, никого не хвалил так, как тебя.

Т е э т е т. Хорошо бы так, Сократ; но смотри, не шутя ли (с) говорил он.

С о к р а т. У Феодора это не в обычае. Нет, не отказывайся от того, на что дал согласие, — под тем предлогом, будто он говорит шутя; чтобы ему не прийти к необходимости свидетельствовать. Ведь никто не заподозрит его свидетельства. Нет, смело устои в согласии.

Т е э т е т. Да, надобно сделать это, если тебе угодно.

С о к р а т. Говори же мне: вероятно, учишься ты у Феодора чему-нибудь из геометрии?

Т е э т е т. Да. (d)

С о к р а т. И чему-нибудь также относительно астрономии, гармонии, исчисления?

Т е э т е т. По крайней мере, стараюсь.

С о к р а т. Да ведь и я, дитя мое, учусь, и у него-таки, и у других, которые, по моему мнению, знают нечто такое. Но, тогда как иное в этом отношении я порядочно держу, есть немногое, в чем недоумеваю и что надобно рассмотреть с тобою и с другими. И вот говори мне: учиться — не значит ли делаться мудрее в том, чему учишься?

Т е э т е т. Как не значит?

С о к р а т. А мудрецы мудры, конечно, мудростью.

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Но это отличается ли чем-нибудь от знания? (е)

Т е э т е т. Что такое — это?

С о к р а т. Мудрость. Или в чем знатоки, в том самом и мудрецы?

Т е э т е т. Как же.

С о к р а т. Стало быть, знание и мудрость — то же самое.

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Так вот это-то и есть, в чем я недоумеваю и не могу достаточно понять сам собою: что такое знание. Можем ли мы объяснить это? Как вы думаете? Кто из (146) нас скажет первый? Допустивший ошибку и всегда ошибающийся пусть сидит ослом, как говорят дети, играющие в мяч [6*]: а кто взял верх, не сделав ошибки, тот будет у нас царем и станет приказывать, чтобы отвечали ему по его желанию. Что вы молчите? Может быть, от желания беседовать, Феодор, я кажусь несколько груб [8], когда ста-

145

раюсь, чтобы мы вступили в разговор и были друзьями взаимно приветливыми.

Ф е о д о р. В твоих словах, Сократ, нет ничего (b) грубого; но приказывай отвечать кому-нибудь из мальчиков. Ведь я-то не привычен к такому собеседованию, да не такой уже и возраст мой, чтобы привыкать: мальчикам же это прилично и они оттого успевали бы гораздо более; ибо юношество действительно во всем получает приращение. Так вот, как начал, не отпускай Теэтета, но спрашивай его.

С о к р а т. Слышишь теперь, Теэтет, что говорит Феодор: (с) не слушаться его, как я думаю, и ты не захотел бы, да и не следует молодому человеку показывать неповиновение, когда приказывает ему что-нибудь такое человек мудрый. Скажи же прямо и благородно: чем кажется тебе знание?

Т е э т е т. Да, надобно, Сократ, когда вы приказываете. Зато, если бы я и несколько ошибся, вы, без сомнения, поправите.

С о к р а т. Конечно, лишь бы только был в состоянии.

Т е э т е т. Итак, мне кажется, что познания суть и то, чему можно научиться у Феодора, то есть геометрия и прочее, о чем сейчас упоминал ты, и опять — сапожничество и (d) искусство других мастеров: все они и каждое порознь суть не иное что, как знание [9].

С о к р а т. Благородно-то благородно, друг мой, и щедролюбиво: просили одного, а ты дал многое и вместо простого различное.

Т е э т е т. Как это говоришь ты, Сократ?

С о к р а т. Может быть, говорю пустяки; однако ж я скажу, что думаю. Когда приводишь ты сапожничество, тогда разумеешь ли что иное, кроме знания делать обувь?

Т е э т е т. Ничего. (е)

С о к р а т. А что, когда плотничество? — иное ли что тут, кроме знания делать деревянные сосуды?

Т е э т е т. И тут ничего.

146

С о к р а т. Так в обоих не то ли ты определяешь, чего знание есть каждое из них?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Но спрашивалось-то не о том, Теэтет, чего знание есть знание и сколько их; потому что, спрашивая нас, не имели желания сосчитать знания, а хотели узнать, что такое само знание. Или я ничего не говорю?

Т е э т е т. Совершенно правильно.

С о к р а т. Рассмотри-ка и это. Пусть бы кто-то спросил нас (147) о чем-нибудь из вещей простых и подручных — например, о глиняной массе, что такое она, и мы отвечали бы: глиняная масса бывает у горшечников, глиняная масса у печников, глиняная масса у кирпичников — не смешно ли было бы?

Т е э т е т. Может быть.

С о к р а т. Во-первых, нам кажется, что вопрошающий из нашего ответа поймет дело, если, сказав: глиняная масса, мы прибавим к этому: масса кукольников, либо — масса каких-то других мастеров. Или ты думаешь, что можно (b) понять имя чего-нибудь, когда не знаешь, что такое оно?

Т е э т е т. Никак нельзя.

С о к р а т. Стало быть, не поймешь и знания обуви, не зная знания.

Т е э т е т. Нет.

С о к р а т. Следовательно, тот не составит понятия ни о сапожничестве, ни о каком ином искусстве, кто не понимает знания.

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. Стало быть, для вопрошающего, что такое знание, смешным покажется ответ, когда приведут имя какого-нибудь искусства, потому что отвечающий будет указывать на знание чего-нибудь, а об этом его не спрашивали. (с)

Т е э т е т. Походит на то.

С о к р а т. Тогда как можно было, вероятно, отвечать просто и коротко: оно идет путем бесконечным; например, и при вопросе о глиняной массе, вероятно, можно было сказать просто и коротко, что это есть глина, разведенная водою, а чья она, оставить.

Т е э т е т. Теперь-то так кажется легко, Сократ. Но ты спрашиваешь, должно быть, о том же, о чем недавно спрашивалось и у нас самих, когда мы, я и соименник (d) твой Сократ [10], разговаривали друг с другом.

147

С о к р а т. О чем, то есть, Теэтет?

Т е э т е т. Этот Феодор объяснял нам чертежами нечто о потенциях [11], о трехфутовой и пятифутовой величине, доказывая,

148

что по долготе они не соразмерны футу: так, брал он каждую порознь потенцию до семнадцатифутовой и на этой как-то остановился. Тогда пришло нам в голову нечто, подобное твоему вопросу: так как потенций представлялось бесчисленное множество, то нам вздумалось попытаться заключить их в одну, чтобы этою одною обозначить все потенции. (е)

С о к р а т. И вы нашли нечто такое?

Т е э т е т. Кажется, нашли. Смотри и ты.

С о к р а т. Говори.

Т е э т е т. Всякое число мы разделили надвое, и ту его часть, которая могла быть равножды равною, уподобив четырехугольнику, назвали равносторонним четырехугольником.

С о к р а т. Да и хорошо.

Т е э т е т. А число промежуточное, как, например, три, пять и всякое, (148) которому нельзя быть равножды равным, но которое бывает корнем произведения или большего на меньшее, или

149

меньшего на большее и за свои стороны всегда принимает большее и меньшее, — такое число, уподобив опять фигуре продолговатой, мы назвали числом продолговатым.

С о к р а т. Прекрасно; но что потом?

Т е э т е т. Bcе линии, изображающие число равностороннего четырехугольника и четырехугольной плоскости, мы определили понятием долготы, a все, дающие число из различных (b) протяжений, — понятием потенций, так как по долготе эти числа соразмерны не тем, а плоскостям, на которые указывают. То же самое и о твердых телах.

С о к р а т. Превосходно, дети; Феодор, кажется, не будет виноват в ложности своих свидетельств [7*].

Т е э т е т. Впрочем, Сократ, что спрашиваешь ты о знании, на то не мог бы я отвечать как о долготе и потенции, хотя вопрос-то твой мне кажется таким же; так что Феодор снова оказывается солгавшим. (с)

С о к р а т. Что ты! Но если бы кто-то, хваля тебя за беганье, говорил, что он не встречал никого из юношей, столь быстрого на бегу, а потом, состязаясь, ты был бы побежден сильнейшим и быстрейшим: то думаешь ли, что меньше был бы прав хваливший тебя?

Т е э т е т. Не думаю.

С о к р а т. Найти же знание, как теперь-таки говорил я о нем, маловажным чем-то почитаешь ты, а не крайне высоким?

Т е э т е т. О, клянусь Зевсом, по мне-то, оно относится к предметам наивысочайшим.

С о к р а т. Будь же смелее в отношении к себе и думай, что Феодор говорит не пустяки: постарайся всячески (d) взяться за слово и о других предметах, и о знании, что такое оно.

Т е э т е т. Пред старанием, Сократ, оно, конечно, откроется.

С о к р а т. Ну же; ведь ты сейчас хорошо начал: подражая ответу о потенциях, которые, как многочисленные, соединены тобою в одном виде, постарайся таким же образом и многие знания высказать одним словом.

Т е э т е т. Но знай твердо, Сократ, что я, выслушивая (е) произносимые тобою вопросы, часто принимался рассматривать это; только и сам себя не могу убедить, что говорю что-то удовлетворительное; и от других не слышу такого ответа, какого ты требуешь, хотя и не думаю прекратить попытку.

С о к р а т. Потому что испытываешь боли, любезный Теэтет, как беременный, а не праздный.

Т е э т е т. Не знаю, Сократ; говорю именно то, что чувствую.

150

С о к р а т. Эх, чудак! Ты не слышал, что я сын благородной (149) и строгой [12] повивальной бабки Фенареты?

Т е э т е т. Это-то уже слышал.

С о к р а т. А слышал ли, что и я занимаюсь тем же самым искусством?

Т е э т е т. Вовсе нет.

С о к р а т. Знай же хорошо, что так; только не оговори меня пред другими. От иных я таюсь, друг мой, что владею таким искусством, — и они, по незнанию, не говорят обо мне этого, — а говорят то, что я человек самый несносный, привожу людей в недоумение [13]. Слышал ли ты, по крайней мере, это?

Т е э т е т. Слышал.

С о к р а т. А сказать ли причину? (b)

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Так размысли, как все бывает у повивальных бабок, и легко поймешь, чего я хочу. Ведь ты, конечно, знаешь, что ни одна из них, сама бременея и рождая, не помогала бы другим; но они рождать уже не могут.

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Причина же этого-то, говорят, — в Артемиде [8*], которая, сама будучи неплодною, получила жребий (с) попечения о родах. Но неплодным не дала она способности бабничать, ибо человеческая природа слабее, чем могла бы усвоить искусство в том, чего не испытала: напротив, женщинам, неплодным по возрасту, желая почтить их сходство с собою, приказала это.

Т е э т е т. Естественно.

С о к р а т. А то разве не естественно и не необходимо, что беременные никем иным так не узнаются, как повивальными бабками?

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Притом повивальные-то бабки, давая зелья и напевая родильницам, могут возбуждать боли, либо, когда (d) за-

151

хотят, ослаблять их, рождающим трудно помогают родить, либо, когда покажется нужным выкинуть, располагают к выкидышу.

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. Не известно ли тебе о них и то, что они — страшнейшие свахи: чрезвычайно мудры узнавать, какой женщине надобно сойтись с каким мужчиною, чтобы рождались наилучшие дети?

Т е э т е т. Об этом я не очень знаю.

С о к р а т. Так знай, что об этом они больше хлопочут, чем об отрезании пупка. Но думай-ка: к тому же или (е) к иному искусству относится ухаживать и выращивать из земли плоды и знать, какое растение и семя посадить в какую землю?

Т е э т е т. Не к иному, а к тому же.

С о к р а т. А в отношении к женщине, иное ли, думаешь, искусство делать это и иное — выращивать?

Т е э т е т. Не естественно.

С о к р а т. Конечно нет. По причине несправедливой и (150) безыскусственной связи мужчины с женщиною, чему имя — обольщение, повивальные бабки, как особы почтенные, конечно, избегают искусства сватать, боясь, чтобы от последнего не сделаться виновными в первом; но правильное-то сватовство идет точно к одним настоящим повивальным бабкам.

Т е э т е т. Видимо.

С о к р а т. Так вот велико дело повивальных бабок; но оно меньше моего; потому что женщинам не свойственно рождать иногда призраки, иногда действительные существа; (b) а это нелегко распознать. Ведь если бы было свойственно, то важнейшим и прекраснейшим делом повивальных бабок оказалось бы различать истинное и неистинное. Или не думаешь?

Т е э т е т. Думаю.

С о к р а т. Моему же искусству бабничанья свойственно иное, чем их: мое отличается тем, что бабничанье прилагает не к женщинам, а к мужчинам, и наблюдает над родами не телесными, а душевными. Важнейшее же дело нашего искусства есть возможность всячески (с) испытывать, призрак ли и ложь рождается в мысли юноши или плод здоровый и истинный. Ведь и со мной бывает то же, что с повивальными бабками: я не рождаю мудрости, и многие, порицавшие меня за то, что других я спрашиваю, а сам не даю ни на что никакого ответа, потому что не мудрец, порицают справедливо. Причина же этого следующая: бабничать мне Бог повелевает, а рождать запретил. Так сам я не очень что-то мудр и порождение моей души (d) не есть какое-нибудь мое изобретение. Но обращающиеся со мною — хотя иные на первый

152

раз оказываются и очень несведущими, — все, кому Бог помогает, с течением времени обращения [14], удивительно до какой степени успевают, как представляется это и им самим, и другим. Отсюда ясно, что у меня они ничему не научаются, но многое и прекрасное находят и держат в самих себе. Таким образом, причина родовспоможения — Бог и я; а (е) это ясно вот из чего. Многие уже, не уразумев того и все приписав себе, меня же или сами собою, или под влиянием других презрев, разошлись со мною раньше надлежащего, — а разошедшись, через дурное обращение прочее выкинули, рожденное же при моем бабничанье, худо выкормив, погубили, потому что призрачное и ложное поставили выше истинного и наконец как для самих себя, так и для других стали казаться невеждами. Одним из (151) таких был Аристид [15], сын Лизимаха, и иные, очень многие. Когда потом снова приходили они просить моего общения и делали крайние усилия, — живущий во мне гений некоторым возбранил общаться со мною, некоторым позволил, — и они стали снова успевать. Общающиеся со мною чувствуют вот и это, общее с рожающими женщинами: они терпят боли, испытывают затруднительность своего положения день и ночь гораздо больше, чем те. Возбуждать такие боли и успокаивать может мое искусство. И эти-то так. Но иногда бывает, Теэтет, что юноши (b) как-то не кажутся мне беременными [16]: тогда, узнав, что во мне они не имеют нужды,

153

я радушно сватаю их и, слава Богу, достаточно точно угадываю, с кем общаясь могут они получить пользу. Многих передал я Продику [9*], многих — иным мудрым и богоугодным мужам. Об этом я распространился с тобою, почтеннейший, подозревая, как и самому тебе кажется, что ты внутренне мучишься болями чревоношения. Итак, относись ко мне, как к сыну повивальной бабки, который и сам знает повивальное искусство, — и о чем я буду спрашивать, постарайся на то как можешь лучше отвечать. И если, рассматривая, что ты говоришь, я найду слова твои призраком, а не правдою, и потому потихоньку выну их и выкину, — ты не сердись, как сердятся по поводу детей матери при первых родах. Ведь многие уже, почтеннейший, так чувствовали себя в отношении ко мне, что готовы были просто укусить, когда я вынимал у них какие-нибудь бредни: они не думают, что я делаю эго из доброго расположения, и далеки от той мысли, что как ни один бог не мыслит людям зла, так и я не делаю ничего такого по злому намерению; но ведь никак же не позволительно мне уступать лжи и скрывать правду. Постарайся же, Теэтет, опять сначала сказать, что такое знание. Не говори, что не можешь; если Бог захочет и ты будешь мужаться, то возможешь.

Т е э т е т. Да и в самом деле, Сократ, когда ты-то так приказываешь, стыдно не постараться всячески сказать, что можно. Так вот, мне кажется, что нечто знающий чувствует то, что знает; а потому теперь представляется, что знание есть не иное что, как чувствование.

С о к р а т. Хорошо, конечно, и благородно, дитя мое; так должен говорить тот, кто заявляет свое мнение. Но давай рассмотрим сообща, здраво ли оно или пусто. Знание, говоришь, есть чувствование? [17]

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Ты сказал, должно быть, не маловажное положение (152) о знании, а такое, которое объявлял и Протагор; только он то же самое высказал другим образом, ибо говорил, что чело-

154

век есть мера всех вещей [18], — существующих, что они существуют, не существующих, что они не существуют. Вероятно, читал?

Т е э т е т. Читал, и много раз.

С о к р а т. Не говорит ли он как-то так, что какою всякая вещь кажется мне, такова она для меня, и какою тебе, такова для тебя, а ты и я — человек?

Т е э т е т. Да, он говорит так.

С о к р а т. Мудрый человек, вероятно, уж не сумасбродничает; последуем же ему. — Но не бывает ли иногда, что (b) при дуновении того же ветра один из нас зябнет, другой нет, и один немного, другой сильно?

Т е э т е т. И очень.

С о к р а т. Так тогда ветер сам по себе холодным ли назовем мы или не холодным? Или поверим Протагору, что для зябнущего он холоден, а для не зябнущего нет?

Т е э т е т. Походит на то.

С о к р а т. Не так ли и является это каждому?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. А явление-то (τὸ φαίνεται) есть чувствование?

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Стало быть, являемость (φαντασία) и чувствование (с) — то же самое и в теплом, и во всем тому подобном; ибо что всякий чувствует, то для всякого, должно быть, и есть.

Т е э т е т. Походит.

С о к р а т. Следовательно, чувствование, как знание, всегда есть чувствование существующего [19], и никогда не бывает лживым.

Т е э т е т. Видимо.

155

С о к р а т. Так, ради Харит, не всесветным ли каким-то мудрецом был Протагор, когда открыл это нам, пестрой толпе, а ученикам тайно говорил истину? (d)

Т е э т е т. Как ты говоришь это, Сократ?

С о к р а т. Я скажу тебе очень немалозначительное слово: что нет ничего одного самого по себе, что не назвать тебе правильно никакого качества вещи, но что назовешь ты великим, то покажется малым, что — тяжелым, то — легким, и все таким же образом; так что нет ничего одного ни по бытию, ни по качествам: все, чему неправильно приписываем мы понятие бытия, происходит от стремления, движения и взаимного смешения вещей; ибо ничто никогда не существует, но все бывает. И в этом, (е) кроме Парменида, сходились все по порядку [20] мудрецы: Протагор, Гераклит, Эмпедокл, и главы поэтов во всяком роде: в комедии Эпихарм, в трагедии Омир, — который, сказав:

«Видеть бессмертных отца Океана и матерь Тефису» [11*],

прибавляет, что все есть порождение течения и движения. Или он, кажется тебе, не это говорит?

Т е э т е т. Мне кажется, это. (153)

С о к р а т. Кто же еще мог бы спорить против такого-то лагеря и вождя — Омира, не делаясь оттого смешным?

Т е э т е т. Нелегко, Сократ.

С о к р а т. Конечно, нелегко, Теэтет, когда вот и достаточные доказательства этого положения: что кажимость бытия и явле-

156

ния доставляется движением, а небытия и исчезания — покоем. Например, теплотвор и огонь, рождающий и упорядочивающий также прочее, сам рождается от усилия и трения; а это есть движение. Или не таковы ли условия рождения огня?

Т е э т е т. Именно таковы. (b)

С о к р а т. Даже и род-то животных рождается из этого самого.

Т е э т е т. Как же не из этого!

С о к р а т. Что же? Состояние тел разрушается не от покоя ли и бездействия, а сохраняется большею частью не от гимнастических ли упражнений и движений?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Состояние же души приобретает познания, сохраняется и делается лучше не от учения ли и размышления — что имеет свойство движений, — а не познает и, что узнало, забывает (с), — не от покоя ли, свойственного отсутствию мысли и невежеству?

Т е э т е т. И очень.

С о к р а т. Стало быть, движение и по душе и по телу есть добро, а противное тому будет противное?

Т е э т е т. Походит на то.

С о к р а т. Не сказать ли тебе еще о безветренной и тихой погоде и о прочем подобном, — что это затишье распространяет гнилость и губит, а противное ему сохраняет? Сверх того не заставить ли тебя в заключение привесть золотую цепь [21], под которою Омир разумеет не иное что, как солнце, и показывает, что, пока есть круговращение (d) и солнце двкжется, все существует и со-

157

храняется у богов и людей, а коль скоро оно остановилось бы, будто связанное, — все вещи разрушились бы и все, как говорится, перевернулось бы кверху дном? [12*]

Т е э т е т. Мне кажется, Сократ, Омир показывает то, что ты говоришь.

С о к р а т. Понимай же это так, почтеннейший: во-первых, относительно зрения, — то, что называешь ты белым цветом, не есть нечто особое, вне твоих глаз или в самих глазах, и не назначай для этого какого-нибудь места; (е) потому что иначе это уже существовало бы в ряду вещей как что-то постоянное и потому не находилось бы в состоянии рождения.

Т е э т е т. Как же смотреть на это?

С о к р а т. Будем следовать недавно сказанному, полагая, что само по себе ничто не существует. Таким образом, черный, белый и всякий иной цвет окажется произведением зрения, приражающегося к присущему движению, и каждое такое приражение мы называем цветом; хотя не будет (154) тут ни приражающегося, ни приражаемого, а выйдет нечто среднее, свойственное тому и другому. Или ты станешь утверждать, что каким всякий цвет представляется тебе, таков он и для собаки, и для иного какого хочешь животного?

Т е э т е т. Нет, клянусь Зевсом, не стану.

С о к р а т. Что же? Думаешь ли, что нечто и другому человеку представляется таким, как тебе? Твердо ли ты стоишь на этом, или гораздо скорее согласишься, что и для тебя самого то же является не тем же, потому что ты никогда не бываешь подобен самому себе?

Т е э т е т. Последнее мне больше кажется, чем первое.

С о к р а т. Поэтому если бы то, что мы измеряем, или чего (b) касаемся, было либо велико, либо бело, либо тепло, то, приразившись к другому, оно не сделалось бы иным, не изменяясь само-то в себе. И опять, если бы был таков каждый измеряемый или осязаемый предмет, то по привхождении другого предмета или другого впечатления сам он, не впечатлеваясь, не делался бы иным. Между тем теперь-то, друг мой, мы как бы с удовольствием ставим себя в необходимость говорить вещи странные и смешные, что сказал бы и Протагор, и всякий решающийся подтверждать его положение [22].

158

Т е э т е т. Как же и что скажешь ты?

С о к р а т. Прими небольшой пример — и узнаешь все, чего я (с) хочу. Возьми, положим, шесть игральных костей: приложив к ним четыре, мы скажем, что их больше четырех на целое с половиною, а когда приложим двенадцать — их будет меньше наполовину. И не потерпим, чтобы говорили иначе. Или ты потерпишь?

Т е э т е т. Не потерплю.

С о к р а т. Что же? Пусть бы Протагор или кто-то другой спросил тебя, Теэтет! Можно ли увеличить или усложнить что-нибудь иначе каким-нибудь образом, нежели через умножение? Что будешь отвечать?

Т е э т е т. Если буду смотреть, Сократ, на смысл настоящего (d) вопроса, то скажу, что нельзя; а когда посмотрю на прежний-то, — как бы не сказать противного — что можно.

С о к р а т. Хорошо; право, клянусь Ирою [13*], друг мой, божественно. Однако ж видно, что если ты будешь отвечать «можно», то выйдет что-то эврипидовское [23], — язык-то у нас будет неукоризнен, а мысль укоризненна [14*].

Т е э т е т. Правда.

С о к р а т. Поэтому если бы мы были сильны и мудры — я и ты, — то, исследовав все относящееся к мыслям, стали бы теперь наконец от избытка сил пробовать друг друга и, входя софистически в борьбу, отражать слова одного словами другого: но так как теперь мы еще простоваты, то сперва хотим рассмотреть дело само по себе, что такое то, о чем у нас идет рассуждение, — согласны ли между собою наши мысли или нисколько.

Т е э т е т. Я, конечно, хотел бы этого.

С о к р а т. Да и я тоже. И если так, то, имея множество досуга, что иное будем мы делать, как не исследовать (155) легонько снова, не с досадою, но действительно в духе самоиспытания, что такое в нас эти представления. Рассматривая первое из них, мы скажем, как я думаю, что никогда ничто не бывает больше или меньше ни массою, ни числом, пока не сделается равно само себе. Не так ли?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. А второе: к чему ничто не прилагается и от чего ничто не отнимается, то и не увеличивается никогда и не умаляется, но всегда бывает равно.

Т е э т е т. Совершенно так.

159

С о к р а т. Не положим ли и третьего: чего прежде не (b) было, тому быть после, без бытности и происхождения, невозможно?

Т е э т е т. По крайней мере, кажется.

С о к р а т. Так эти, думаю, три принятых нами положения борются в нашей душе сами с собою, когда мы говорим об игральных костях или когда утверждаем, что я, достигши такого возраста, и не вырос, и не пришел в состояние противное, и хотя в течение года твоей молодости сперва был больше, потом стал меньше, — не потому, чтобы от моей величины было что-нибудь отнято, а потому, что ты вырос. Ведь я впоследствии стал тем, чем, не (с) сделавшись, не был; ибо, не сделавшись, бывать невозможно, — хотя, не теряя ничего из величины, никогда не становился меньше. Если только мы примем это, то найдем бесчисленное множество и других таких же вещей. Ты, вероятно, следуешь за мною, Теэтет; потому что кажешься не неопытным в подобных вопросах.

Т е э т е т. Нет, клянусь богами, Сократ; я чрезвычайно удивляюсь, что это такое, и, когда пристально всматриваюсь в это, — у меня от темноты кружится голова.

С о к р а т. Феодор, кажется, не худо гадает, друг мой, о (d) твоей природе: ведь удивляться есть свойство особенно философа [15*]; ибо начало философии не что иное, как это, и тот, кто Ириду назвал порождением Тавманта [24] (удивляющегося), не худо знает ее генеалогию [16*]. Но понимаешь ли теперь, отчего по учению Протагора, о котором мы говорим, выходит так, или еще нет?

Т е э т е т. Кажется, еще нет.

С о к р а т. Так будешь ли ты мне благодарен, если я вместе с тобою внедрюсь в смысл скрытой истины того (е) человека или, лучше, тех именитых людей?

Т е э т е т. Как же не быть? И очень.

С о к р а т. Соображай же осмотрительно, как бы не подслушал нас кто-нибудь из непосвященных. — Ведь есть люди, полагающие, что существует только то, что можно ощутительно взять руками, а дел бытности и всего невидимого в число сущностей не принимают [25].

160

Т е э т е т. Ты говоришь, Сократ, о людях грубых и упрямых. (156)

С о к р а т. Одни из них — даже большие невежды, дитя мое; но другие очень образованны, и относительно них-то я хочу открыть тебе тайну. Начало, от которого все зависит, как мы сейчас и говорили, у них таково: все есть движение и, кроме движения, нет ничего; движение же бывает двух родов, и по количеству каждое беспредельно, а по силе — одно деятельное, другое страдательное. Из взаимоотношения и трения их происходят порождения, по (b) количеству тоже беспредельные, но двойственные — чувственное и чувство, всегда совпадающее и рождающееся вместе с чувственным. Чувство вот какие получило у нас названия: зрение, слух, обоняние, холод и тепло, удовольствие и скорбь, желание и страх, и проч.; неопределенное множество чувствований не носит никаких названий, а весьма многие наименованы. Каждому из этих чувств, по рождению, современен и чувственный род: зрению — цвета, по различию его, различные, слуху, таким же образом, звуки, — а другим чувствам представились сродными другие чувственные предметы. Что же такое значит (с) для нас это разглагольствие, Теэтет? Понимаешь?

Т е э т е т. Не очень, Сократ.

С о к р а т. Так соображай, не достигнем ли как-нибудь цели. Оно хочет выразить то, что хотя все это, как говорим, движется, но в движении всего есть скорость и медленность. И вот, во сколько что медленно, во столько своим движением на ближайшее и действует, да так и рождает, и рождаемое таким образом бывает (d) медленнейшее; напротив, во сколько что быстро, во столько далее простирает свое движение и так рождает, и рождаемое таким образом бывает быстрейшее, ибо бежит, и в этом беге состоит природа движения. Итак, когда око (ὄμμα — смотрец) и что-нибудь другое, ему соответствующее, сблизились и произвели, с одной стороны, белизну, с другой — сродное белизне ощущение, чего до взаимного сближения их никогда прежде не было: тогда в промежутке между ними зрение пошло к глазам, а белизна — к тому, что соврйменно произвело цвет; таким образом (е) глаз наполнился зрением, стал видеть и сделался не зрением каким-то, а глазом зрящим; произведшее же вместе с тем цвет наполнилось белизною, и вышла опять не белизна, а белое — дерево ли то случилось, или камень, или какая бы ни была вещь, окрашенная таким цветом. Так надобно понимать и прочее — жесткое, теплое и все другое. А самого по себе, как и прежде (157) говорили, нет ничего: все происходит из взаимоотношения и все разнообразие вещей — от движения; потому что об одном, говорят,

161

нельзя мыслить так, что оно неизменно есть и действующее что-нибудь, и опять страдающее что-нибудь. Ведь ничто не есть действующее, прежде чем сошлось со страдающим, и ничто не есть страдающее, прежде чем встретилось с действующим: сошедшееся с чем-нибудь действующее, встретивши другое, является страдающим; так что по всему этому, как мы вначале говорили, нет ничего одного самого по себе, но все (b) всегда находится в отношении к чему-нибудь, — бытие надобно изгнать отовсюду, хотя по привычке и незнанию мы многократно и теперь принуждены были употреблять это слово. По учению мудрецов, не должно быть допускаемо ни нечто, ни что-нибудь, ни мое, ни это, ни то, ни иное какое имя, показывающее остановку; напротив, природа велит произносить: бывающее и делающееся, погибающее и изменяющееся; ибо кто словом остановил бы что-нибудь, тот, делая это, был бы легко обличен. Так говорить дóлжно и относительно частей, и относительно многого вместе собранного, как, например, собирательному (с) дают имя человека, камня, известного животного и вида. Скажи же, Теэтет, нравится ли тебе это и желал ли бы ты наслаждаться таким учением как нравящимся?

Т е э т е т. Не знаю, Сократ; потому что не могу понять, одобряешь ли ты то, что говоришь, или только испытываешь меня.

С о к р а т. Ты не помнишь, друг мой, что я и не знаю, и не усвояю себе ничего такого, потому что неплоден, а только бабничаю относительно тебя и потому напеваю тебе и (d) предлагаю отведать каждое учение мудрецов, пока не выведу на свет собственного твоего убеждения. Когда же будет выведено, тогда уже посмотрю, пустым ли окажется оно или здоровым. Будь же смел, тверд и отвечай мужественно, что покажется тебе относительно того, о чем и буду спрашивать.

Т е э т е т. Спрашивай.

С о к р а т. Говори же опять: нравится ли тебе, чтобы и доброе, и прекрасное, и все, о чем мы сейчас рассуждали, не существовало, а происходило?

Т е э т е т. Когда слушаю, как излагаешь это ты, — нравится: твое изложение представляется удивительно основательным и должно быть принято.

С о к р а т. Так не опустим же того, что остается (е) еще рассмотреть. А остаются сновидения [26], болезни — как прочие, так

162

и сумасшествие, — и все, что называется недостатком слуха, зрения и иных чувств. Ведь ты, вероятно, знаешь, что всем этим обыкновенно обличаются сейчас рассмотренные нами основания; потому что в таких случаях (158) чувства у нас бывают всего более ложны и являющееся тогда каждому из них далеко не то, что действительно есть, а совершенно напротив — что представляется им, того вовсе нет.

Т е э т е т. Ты говоришь, Сократ, очень справедливо.

С о к р а т. Какое же основание остается тому, дитя мое, кто знание поставляет в чувстве и утверждает, что являющееся каждому чувству то и есть, чем является?

Т е э т е т. Я затрудняюсь сознаться, Сократ, что не в состоянии ничего сказать, так как ты теперь только укорил меня за такой ответ; хотя по правде-то не могу сомневаться в том, что сумасшедшие и сновидцы имеют (b) ложные представления, когда одни из них считают себя богами, другие — пернатыми и во сне летающими.

С о к р а т. А не имеешь ли ты в виду и вот какого спора их, особенно когда говорят они о сне и бодрствовании?

Т е э т е т. Какого?

С о к р а т. Тебе, думаю, случалось уже много раз слышать вопрос: каким доказательством можно подтвердить слова того, кто исследовал бы, что теперь, в настоящую минуту, спим ли мы, и обо всем, о чем рассуждаем, рассуждаем ли во сне, или бодрствуем, и то, что между собою говорим, (с) совершается наяву?

Т е э т е т. А ведь в самом деле затруднишься, Сократ, каким тут воспользоваться доказательством; потому что все в этом случае хоть и обратно противоположно, а идет к той же цели. О чем, например, разговаривали мы теперь, о том самом ничто не мешает подумать нам, будто разговариваем друг с другом во сне; и если когда мы пересказываем какой-нибудь сон, то бывает удивительное сходство этого с тем.

163

С о к р а т. Так видишь, споры-то заводить нетрудно, когда (d) спорят и о том, во сне ли что бывает или наяву [17*], — тем более что равно и время, в продолжение которого мы спим и в продолжение которого бодрствуем, и что, как в то, так и в это душа наша старается мнения настоящей минуты представить всего более истинными; так что равное время мы считаем действительным то и это и с равною силою утверждаем одно и другое.

Т е э т е т. Без сомнения.

С о к р а т. Не то же ли надобно сказать о болезнях и неистовстве, кроме только времени, так как оно не равно?

Т е э т е т. Правильно.

С о к р а т. Что же? Долговременностью или кратковременностью определится истинное? (е)

Т е э т е т. Это было бы, во всяком случае, смешно.

С о к р а т. Чем же иным можешь ты ясно доказать, которые из этих мнений истинны?

Т е э т е т. Не представляю.

С о к р а т. Слушай же меня, что стали бы говорить об этом люди, полагающие, что что всегда кому кажется, то для того, кому кажется, истинно. Говорить начинают они, как я думаю, предложением вот какого вопроса: Теэтет! по всему другое неужели будет иметь силу ту же самую с другим? — И не дóлжно думать, что предмет, о котором спрашивается, отчасти тот же, отчасти другой, но всецело другой.

Т е э т е т. Там, конечно, нельзя быть чему-нибудь тем же ни в силе, ни в ином чем-либо, где совершенно другое. (159)

С о к р а т. Так не необходимо ли согласиться, что это будет и не подобно?

Т е э т е т. Мне кажется, да.

С о к р а т. Следовательно, если случится чему-то быть подобным либо не подобным — себе ли то или иному, — уподобляющееся мы назовем тем же, а не уподобляющееся — другим?

Т е э т е т. Необходимо.

С о к р а т. А не сказали ли мы прежде [27], что есть много, и неисчислимо много, такого, что действует, равно как и такого, что страдает?

164

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. И если при этом иное смешается с иным и иным, то родит не то же, а другое?

Т е э т е т. Конечно. (b)

С о к р а т. Давай же говорить обо мне, о тебе и о всяком — хотя бы, например, о Сократе здоровом и о Сократе больном. Этот подобен ли, скажем, или не подобен тому?

Т е э т е т. То ли ты говоришь, что целого больного Сократа сравниваешь с тем целым здоровым Сократом?

С о к р а т. Прекрасно понял. Я говорю это самое.

Т е э т е т. Так не подобен.

С о к р а т. Следовательно, как не подобен он, то и другой?

Т е э т е т. Необходимо.

С о к р а т. Скажешь то же и о спящем, видно, и обо всем, о чем мы сейчас рассуждали?

Т е э т е т. Скажу.

С о к р а т. Так всякая вещь, имеющая способность что-нибудь делать, коль скоро захватит Сократа здоровым, подействует на меня, как на другого, а когда больным, как на другого?

Т е э т е т. Почему же не быть этому?

С о к р а т. И с обеих сторон произведем мы другое — я страдающий и та действующая?

Т е э т е т. Как же.

С о к р а т. Когда я пью вино в состоянии здоровья, не представляется ли оно мне приятным и сладким?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Потому что, согласно с прежними соглашениями, (d) действующее и страдающее производят сладость и чувство, и оба эти произведения приходят в совместное движение: чувство, исходя от страдающего, делает чувствующим язык; а сладость, принадлежа вину и двигаясь вокруг него, делает то, что вино бывает и представляется здоровому языку сладким.

Т е э т е т. Прежние наши соглашения были, конечно, таковы.

С о к р а т. А когда Сократ болен, не правда ли, что вино с первого же раза застает его поистине не тем? Ведь подходит-то оно к не подобному.

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Тогда и Сократ в таком состоянии, и питье вина, (е) конечно, произведут другое: относительно к языку — чувство горечи, а относительно к вину — происходящую и движущуюся горечь; и вино будет не горечью, а горько, я же — не чувством, а чувствующим.

165

Т е э т е т. Совершенно так.

С о к р а т. И я, чувствуя так, никогда не сделаюсь иным; потому что у иного — иное чувство, а иное чувство делает измененным и иным того, кто чувствует. Да и (160) действующее на меня, сошедшись с иным чем-либо и производя то же, не останется таким же; потому что от иного рождая иное, оно сделается измененным.

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. Ни я сам для себя, ни то само для себя не будет таким.

Т е э т е т. Конечно, не будет.

С о к р а т. Ведь когда я чувствую, чувствовать-то мне необходимо что-нибудь; потому что быть чувствующим и ничего не чувствовать невозможно. Да и то бывает в отношении к чему-нибудь, что бывает или сладким, или (b) горьким, или чем-либо таким; потому что сладкому ни для чего не быть сладким нельзя.

Т е э т е т. Без сомнения.

С о к р а т. Так остается нам, думаю, если существуем, существовать, если бываем, бывать одним для другого; потому что необходимость хотя и связывает нашу сущность, однако ж связывает ее не с чем иным и не с нами самими. Следовательно, нам остается быть связанными только взаимно; так что если называют что-либо существующим или бывающим, то надобно говорить, что это существует или бывает в отношении к чему-нибудь, от чего-нибудь, для чего-нибудь; а что есть нечто существующее или бывающее само по себе — того, как показывает изложенное нами рассуждение, не следует ни самому говорить, ни от другого принимать. (с)

Т е э т е т. Без сомнения, Сократ.

С о к р а т. Так не правда ли, что действующее на меня находится в отношении ко мне, а не к иному чему-либо, и что я чувствую его действие, а не иной кто-нибудь?

Т е э т е т. Как же иначе?

С о к р а т. Следовательно, мое чувство верно для меня, потому что оно всегда принадлежит моей сущности. И я, по Протагору, судья как сущего во мне, поскольку оно существует, так и не сущего, поскольку оно не существует.

Т е э т е т. Походит на то. (d)

С о к р а т. Итак, если я не ошибаюсь и не сбиваюсь с пути мысли относительно сущего, или бывающего, то как мне не знать того, что я чувствую?

Т е э т е т. Никак нельзя не знать.

166

С о к р а т. Стало быть, ты прекрасно сказал, что знание есть не иное что, как чувство: к этому приходит оно и по Омиру [28], Гераклиту и их последователям — что все течет наподобие реки; к этому — и по мудрейшему Протагору — что человек есть мера всех вещей; к этому — и по Теэтету, (е) что если так, то познание есть чувство. Не правда ли, Теэтет? Скажем ли, что это-то — как бы вновь тобою рожденное и мною воспринятое дитя? Или как будешь говорить?

Т е э т е т. Необходимо так, Сократ.

С о к р а т. Каков бы ни был этот плод, мы, однако ж, как видно, кое-как родили его. Но после родов надобно нам своим словом по надлежащему обежать вокруг оба соединенных с ними поприща [29] и смотреть, чтобы рожденное не скрыло от нас чего-нибудь, недостойного питания, (161) чего-нибудь пустого и ложного. Или ты думаешь, что твое непременно надобно воспитывать, а не выкидывать? Будешь ли ты смотреть терпеливо, как станут испытывать его, и не рассердишься ли сильно, если отнимут у тебя этого, как бы твоего, первенца?

Ф е о д о р. Теэтет будет терпелив, Сократ; потому что вовсе не упорен. Но говори, ради богов. Неужели опять не так?

С о к р а т. Ты подлинно охотник до рассуждений и очень добр, Феодор, если думаешь, будто я какой-то мешок речей и будто мне легко вынуть из него одну и сказать, что раскрытое мнение не годится. Ты не обращаешь внимания (b) на происходящее и не замечаешь, что всякое рассуждение исходит не от меня, а от моего собеседника; я же ничего больше не знаю, кроме малости — принимать всякое слово от другого мудреца и скромно рассматривать его. Вот и теперь я буду допытываться этого от него, ничего не говоря сам.

Ф е о д о р. Ты прекрасно говоришь, Сократ; так и делай.

С о к р а т. Знаешь ли, Феодор, чему удивляюсь я в друге твоем Протагоре?

Ф е о д о р. Чему? (с)

С о к р а т. Прочее, что он сказал, мне очень нравится — что, например, всякому кажется, то и есть; но началу его слов я уди-

167

вился: почему, начиная свою Истину [30], не сказал он, что мера всех вещей есть свинья, кинокефал [18*], или иное, еще более странное из чувствующих животных. Такое начало говорило бы нам, великолепно и весьма презрительно показывая, что, тогда как мы удивляемся этому человеку за его мудрость, будто Богу, он по своему разумению не лучше не только прочих людей, но и лягушачьего (d) помета. Или как скажем, Феодор? — Ведь если для каждого истинно будет то, что представляется его чувству, и один не в силах лучше обсудить состояние другого и основательнее исследовать его мнение, правильно оно или ложно, но, как уже много раз сказано, всякий о своем будет думать только сам и все эти думы правильны и истинны, — (e) то почему, друг мой, Протагор-то был бы мудр, так что справедливо удостоился за большую цену учить других, а мы были бы невежественнее его и должны ходить к нему, когда всякий сам есть мера своей мудрости? Как не скажешь, что это говорит он в угоду народу? О себе и о моем повивальном искусстве я молчу: сколько смеху возбуждаем мы, да и весь, думаю, метод диалектический! Ведь исследовать и решаться обличать представления и мнения друг друга, когда у всякого они правильны, (162) не значит ли вдаваться в длинную и нескончаемую болтовню, если Истина Протагора — истина, если из глубины своей книги провещевал он нам не шутя?

Ф е о д о р. Сократ! Протагор действительно мне друг, как ты сейчас сказал. Поэтому я не решился бы, соглашаясь с тобою, обличать его, да не хотел бы противоречить и тебе против моего убеждения. Так возьми опять Теэтета, который, казалось, и теперь слушал тебя очень внимательно. (b)

С о к р а т. Неужели, Феодор, пришедши хоть бы в Лакедемонские [31] палестры, ты стал бы смотреть на других — обнаженных, и некоторых — худых, а сам не разделся бы и не показал зато своего вида?

Ф е о д о р. Но почему тебе кажется, что я не убедил бы их, если бы они стали предлагать мне это? Так-то думаю я убедить теперь и вас, чтобы вы позволили мне быть только зрителем, а не

168

волокли меня, высохшего в гимназии, бороться с человеком, который и моложе, и сочнее, чем я.

С о к р а т. А если тебе, Феодор, это любо, то и мне не противно [32], как говорят люди, выражающиеся пословицами. (c) Итак, надобно снова обратиться к мудрому Теэтету [33]. Скажи же, Теэтет: во-первых, как это мы сейчас рассматривали, не удивляешься ли ты вместе со мною, что вдруг явишься в мудрости нисколько не хуже не только каких бы то ни было людей, но и богов? Или Протагорова мера меньше, думаешь, принадлежит богам, чем людям?

Т е э т е т. Этого, клянусь Зевсом, я не думаю и очень удивляюсь тому, о чем ты спрашиваешь. Когда мы рассматривали, как это говорят, что кому что кажется, то и есть для того, кому кажется, тогда это положение мне (d) представлялось хорошим, а теперь вышло вдруг противоположное.

С о к р а т. Потому что ты молод, любезное дитя, и оттого живо выслушиваешь ораторство [34] и убеждаешься. Но к этому Протагор или иной кто за него скажет: «Благородные дети и старцы! Вы, сидя вместе, разглагольствуете между собою и выводите на сцену богов, которых, есть ли они или их нет, я изыму [35] из своих речей и сочинений. Слыша, что принимает толпа, вы сами говорите (e) то же: как страшно, если в мудрости никто из людей ничем не будет отличаться от какого бы то ни было скота! Но доказательства и необходимого основания не высказываете, а руководитесь правдоподобием, с которым Феодор или кто-нибудь другой из геометров, если бы захотел прибегать к нему в геометрии, не имел бы никакого значения». Смотрите же, ты и Феодор, относительно столь важных речей будете ли вы держаться вероятия и правдоподобия. (163)

169

Т е э т е т. Но несправедливо, Сократ; ни ты, ни мы не сказали бы этого.

С о к р а т. Так надобно, как видно, рассмотреть иначе, уступая твоему и Феодорову слову.

Т е э т е т. Конечно, иначе.

С о к р а т. Будем же рассматривать так: знание и чувство — одно ли и то же или отличное? Ведь к этому, кажется, направлялось все наше рассуждение и для этого тронули мы много таких странностей. Не так ли?

Т е э т е т. Без сомнения. (b)

С о к р а т. Согласимся ли мы, что все, постигаемое чувством зрения и слуха, есть вместе и знание? Например, прежде чем изучен нами язык варваров, скажем ли, что не слышим, когда они говорят, или будем утверждать, что коль скоро слышим, то и понимаем их говор? Тоже опять, не зная букв и смотря на них, будем ли настаивать, что не видим их, или, когда видим, станем говорить, что знаем?

Т е э т е т. То-то самое в них, Сократ, что видим и слышим, мы назовем знанием: то есть образ и цвет их (c) видим и знаем; высокий и низкий тон их слышим и вместе знаем. Но чему относительно них учат грамматисты и толкователи, того мы не чувствуем ни зрением, ни слухом и не знаем.

С о к р а т. Очень хорошо, Теэтет, и спорить с тобою в этом отношении, чтобы ты усовершенствовался, не следует. Но, смотри, вот подходит еще нечто, и наблюдай, как бы нам отогнать это.

Теэтет, Что такое?

С о к р а т. Следующее. Если бы спросили: возможно ли, что бы кто-то, узнав некогда что-нибудь и притом помня это (d) самое и сохраняя, тогда как помнит, не знал того самого, что помнит? Но я, кажется, многословлю. Вот мой вопрос: правда ли, что узнавший что-нибудь не знает того, когда помнит?

Т е э т е т. Да как же это, Сократ? Ты говоришь что-то чудовищное.

С о к р а т. Так не брежу ли я? Смотри-ка. Не говоришь ли ты, что видеть — значит чувствовать и зрение есть чувство?

Т е э т е т. Говорю.

С о к р а т. По сказанному сейчас, видящий что-нибудь не сделался ли знатоком того, что видел?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Что же теперь? не называешь ли ты чего-нибудь памятью? (e)

Т е э т е т. Да.

170

С о к р а т. Памятью ничего или чего-нибудь?

Т е э т е т. Конечно, чего-нибудь.

С о к р а т. Не такого ли чего-нибудь, что узнано и почувствовано?

Т е э т е т. Как же.

С о к р а т. Так видевший что-нибудь иногда помнит это?

Т е э т е т. Помнит.

С о к р а т. Хотя бы и зажмурился? Или, поступив так, забывает?

Т е э т е т. Это-то, Сократ, странно и сказать.

С о к р а т. Однако должно же, чтобы сберечь прежнее слово; а иначе убежит. (164)

Т е э т е т. Да и я, клянусь Зевсом, подозреваю то же, только не довольно понимаю. Скажи же, как?

С о к р а т. Вот как: видящий, говорим, сделался знатоком того, что видит; ибо мы согласились, что зрение, чувство и знание — одно и то же.

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Но видящий-то и сделавшийся знатоком того, что видел, если зажмурится, помнит это, конечно, однако ж не видит. Не так ли?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. А не видеть — значит не знать: если кто видит, тот и знает. (b)

Т е э т е т. Правда.

С о к р а т. Следовательно, выходит, что чего кто сделался знатоком, того тот, если не видит, не знает и тогда, когда помнит. А это, скажем, было бы чудом, если бы случилось.

Т е э т е т. Ты говоришь весьма справедливо.

С о к р а т. Так выходит явно что-то невозможное, если и знание и чувство ты назовешь одним и тем же.

Т е э т е т. Вероятно.

С о к р а т. Стало быть, то и другое надобно назвать иным.

Т е э т е т. Должно быть. (c)

С о к р а т. Чем же бы еще могло быть знание? Надобно, как видно, говорить опять сначала. А между тем, что тут будем делать [36], Теэтет?

171

Т е э т е т. Относительно чего?

С о к р а т. Мы оказываемся похожими на трусливого петуха: отскочили и поем прежде победы.

Т е э т е т. Как это?

С о к р а т. Мы походим на тех спорщиков [37], которые соглашаются между собою относительно принятого ими значения имен и таким образом в рассуждении любят брать верх. Называя себя не борцами, а философами, мы и не сознаем, что делаем одно и то же с теми сильными мужами. (d)

Т е э т е т. Я еще не понимаю, как ты говоришь.

С о к р а т. А вот постараюсь объясниться относительно того, что думаю-то. Ведь мы спрашивали, действительно ли тот, кто узнал и помнит что-либо, не знает, и, доказав, что видевший и зажмурившийся помнит, хотя не видит, заключили, что не видевший есть вместе и помнящий: а это невозможно. Таким образом, положение Протагорово и твое, что знание и чувство — одно и то же, потеряно.

Т е э т е т. Явно. (e)

С о к р а т. Но не было бы, думаю, потеряно, друг мой, если бы отец этого положения был жив: он сильно защитил бы его, а теперь над сиротою-то мы издеваемся. Да вот и оставленные Протагором попечители, из которых один — этот Феодор, не хотят помочь ему. Так, должно быть, ради справедливости, мы сами окажем ему помощь.

Ф е о д о р. Попечитель его не я, Сократ, а более Каллий [38], сын Иппоника. (165) Мы же от простых речей скоро как-то укло-

173

нились к геометрии. Впрочем, все-таки будем тебе благодарны, если поможешь ему.

С о к р а т. Прекрасно говоришь, Феодор. Вникай же в мою-то помощь. Ведь кто не будет обращать внимания на те слова, которыми мы большею частью привыкли утверждать и отрицать, тот может давать согласие на положения, еще ужаснее сейчас допущенных. (b)

Ф е о д о р. Обращайся к нам обоим, но отвечает пусть младший; потому что ошибаться ему менее неприлично.

С о к р а т. Так я предлагаю ужаснейший вопрос. Он, думаю, что-то такое: возможно ли, чтобы один и тот же человек, зная нечто, не знал того, что знает?

Ф е о д о р. Что будем отвечать на это, Теэтет?

Т е э т е т. Я-то думаю, что, вероятно, невозможно.

С о к р а т. Да, если видение-то сочтешь знанием. В самом деле, что сделаешь ты с этим неизбежным вопросом, держимый им, по пословице, будто в колодезе [39], когда какой смельчак, (c) зажав рукою один твой глаз, спросит: видишь ли ты зажатым глазом свое платье? [19*]

Т е э т е т. Не скажу, думаю, этим-то; но другим — конечно.

С о к р а т. Так правда ли, что то же самое ты видишь и не видишь?

Т е э т е т. Как-то так.

С о к р а т. Не этого требую я, скажет он, и не о том спрашиваю — как, а то ли: правда ли, то есть, что что (курсив ред.) ты знаешь, того и не знаешь? Теперь тебе представляется, что чего не видишь, то видишь. Но ты уже согласился, что видеть — значит знать, а не видеть — не знать. Заключай же из этого, что у тебя выходит. (d)

Т е э т е т. Я заключаю, что из моего положения вытекают противоречивые следствия.

С о к р а т. А ведь может быть, почтеннейший, что ты испытаешь и много таких затруднений, если кто-то спросит тебя, можно ли знать одно и то же остро и тупо, вблизи знать, а издали не знать, знать твердо и слегка, и будет предлагать другие бесчисленные вопросы, которыми этот пращник [40], вдающийся в спо-

173

ры по найму, закидает тебя из своей засады, коль скоро ты положишь, что знание и чувство — то же самое: нападая на твой слух, на твое обоняние и на прочие чувства, он будет опровергать тебя настойчиво и не отпустит, пока, связанный им, ты не удивишься многожеланной его мудрости и, попавшись (e) к нему в руки, запутавшись в его сети, не откупишься деньгами, сколько нужно будет их по твоему и его мнению. Но ты, может быть, скажешь: каким же словом Протагор поможет своим положениям? Не попытаться ли показать это?

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Все, что мы говорим с целью помочь ему, он, думаю, соберет в одно и, выражая нам презрение, скажет: (166) этот добряк Сократ — когда какой-то ребенок, испуганный его вопросом о том, возможно ли, чтобы один и тот же одно и то же помнил и не знал, от страха отвечал отрицательно, потому что не мог предвидеть следствий, — в своих рассуждениях поднял на смех меня. А это, пустейший Сократ, бывает у тебя вот как: когда ты которое-нибудь из моих положений исследуешь через вопрос и спрошенный, ответив, как ответил бы я, ошибается, тогда следуют опроверженья; коль скоро иначе — опровержен (b) сам спрошенный. Между тем согласится ли, думаешь, кто-нибудь с тобою, что память о впечатлениях удерживает впечатления такими, каковы они были, когда воспринимались, у того, кем более не воспринимаются? — Далеко не так. Или опять, усомнится ли кто-нибудь допустить, что возможно одно и то же знать и не знать? Или, если побоится этого, уступит ли когда-нибудь и признает, что изменившийся будет тот самый, каким был до изменения? Скорее ли допустим, что есть который-нибудь, а не которые-нибудь, и эти не (c) делаются бесчисленными, коль скоро происходит изменение, — если уж ловли имен-то дóлжно избегать? Нет, почтеннейший, скажет он, к тому, что я говорю, приступай честно: докажи, если можешь, что у каждого из нас не особые свои чувства; или, когда они и особые, все-таки являющееся представляется не ему одному; или, если надобно называть что-нибудь бытием, все-таки являющееся есть бытие не для него одного. А что ты говоришь о свинье и кинокефале, то не только сам свинствуешь, но и (d) слушателей своих располагаешь делать то же относительно моих сочинений, — и такой поступок твой нехорош. Конечно, я утверждаю, что истина такова, как она описана мною: то есть что каждый из нас есть мера существующего и не существующего и один от другого этим самым действительно до бесконечности отличен, так как для одного есть и является то, для другого — иное; но я далек от того, чтобы не

174

признавать ни мудрости, ни человека мудрого; напротив, того самого и я называю мудрецом, кто, если кому из нас представляется и есть зло, помогает это представляющееся и существующее превратить в добро. Притом не привязывайся в моем учении к (e) слову, но узнай еще яснее, что я говорю, вот с какой стороны. Припомни, например, что было сказано прежде: то есть что больному представляется горькою пища, которую он вкушает и что такова она и есть; а у здорового бытие и представление бывают противоположными. Мудрейшим из них не следует почитать ни того ни другого, да это и невозможно, (167) ибо нельзя произнести приговор, будто больной невежда, когда так думает, или будто здоровый мудр, когда думает иначе; но надобно изменить одно состояние, потому что другое лучше. Так и в деле воспитания — надобно переводить дитя из известного состояния в лучшее. Но врач изменяет состояния лекарствами, а софист — рассуждениями. Впрочем, имеющего какие-нибудь мнения ложные никто не заставит впоследствии держаться мнений каких-либо истинных; потому что ни несуществующего, ни другого чего, кроме того, чем кто впечатлен, нельзя ввести в мнение; а впечатленное всегда истинно. Я думаю, что у (b) людей, имеющих мнения в худом состоянии души, сродное ей мнение доброе возбуждает другие такие же, — и вот иные по неопытности называют их истинными представлениями; а я признаю одни только лучшими других, но никаких не считаю самыми истинными. И мудрецов, любезный Сократ, я называю далеко не лягушками, но относительно к телу — врачами, а относительно к растительности — земледельцами. Ведь (C) и земледельцы, когда растения их хворают, по моему мнению, вместо худых чувств доставляют им хорошие, здоровые и истинные, а мудрые-то и добрые риторы тоже городам вместо худых мнений внушают добрые и справедливые. В самом деле, что каждому городу кажется справедливым и похвальным, то и есть для него справедливое и похвальное, пока он так думает: а мудрец вместо худого существующего в нем мнения и бытия внушает ему доброе. Подобно этому и софист, имеющий силу так руководствовать воспитывающееся юношество, для воспитанных (d) им есть мудрец, достойный многих денег. Таким образом, одни становятся мудрее других, но никто не имеет понятия ложного, и ты, хочешь или не хочешь, а должен сделаться мерою, потому что так только сохраняется это учение. Если тебе угодно оспаривать его с самого начала, оспаривай — изложи свое мнение в непрерывной речи; а когда хочешь посредством вопросов, — посредством вопросов; потому что человеку умному не надобно избегать и этого способа, но дóлжно более всего пре-

175

следовать его. Делай же, пожалуй, так, но не обижай своими вопросами. Потому что весьма несообразно — говорить, будто ревнуешь (e) к добродетели, а между тем ничего не домогаться в рассуждении, кроме обиды. Обида же состоит здесь в том, когда бы кто-то вел беседу скорее как противник, нежели как собеседник: в первом случае он шутил бы и вводил, сколько может, в обман, тогда как в разговоре ему надлежало бы быть серьезным и поправлять собеседника, указывая ему только те погрешности, в которые он впал (168) сам по себе и вследствие прежней беседы. И вот если ты будешь делать так, то собеседники твои за свою опрометчивость и сомнение станут винить самих себя, а не тебя, последуют за тобою и, питая к тебе любовь, а к себе ненависть, уйдут от себя к философии, чтобы, сделавшись иными, отстать от тех, с которыми были прежде. А когда будешь делать противоположное этому, как делают многие, — с тобою случится тоже противоположное: в слушателях своих ты вместо философов воспитаешь людей, которые будут (b) ненавидеть это занятие, когда станут постарше. Так если хочешь послушать меня, исследуй, как и прежде было говорено, именно со снисходительностью — не враждебно и задорно, а благожелательно, — что мы говорим, когда заявляем, что все движется и что всякому что [курсив ред.] кажется — частный ли то будет человек или город, — то и есть; из этого-то смотри, одно ли и то же знание и чувство или иное, а не из употребления названий и имен (как делал ты сейчас), которыми многие, привлекая их к (c) чему придется по требованию случая, ставят друг друга в различные затруднения. — Эту-то, Феодор, малую от малого, по моим силам, приношу я помощь твоему другу; а если бы он сам был жив, то помог бы своим положениям гораздо сильнее.

Ф е о д о р. Шутишь, Сократ: напротив, ты очень мужественно помог этому человеку.

С о к р а т. Ты хорошо говоришь, друг мой. Скажи же мне, заметил ли ты, как сейчас говорил Протагор и порицал (d) нас за то, что мы, разговаривая с ребенком, для опровержения его положений пользуемся робостью ребенка, и, с одной стороны, отзываясь об этом как о насмешке, а с другой — величаясь мерою всех вещей, приказывал нам рассуждать о его учении серьезно?

Ф е о д о р. Как не заметить, Сократ.

С о к р а т. Что же? Прикажешь послушаться его?

Ф е о д о р. И очень.

С о к р а т. А видишь ли, что здесь все, кроме тебя, ребята? Так если послушаемся того человека, — учение его должны серьезно рассматривать я и ты, спрашивая и отвечая друг (e) дру-

176

гу, чтобы в том-то нельзя было обвинять нас, будто мы исследовали его положения, играя с детьми.

Ф е о д о р. Что же? Разве Теэтет не лучше может следовать за рассматриваемым предметом, чем многие с большою бородою?

С о к р а т. По крайней мере, не лучше тебя-то, Феодор. Так не думай, что, тогда как я должен всячески защищать умершего твоего друга, ты не должен никак; нет, (169) почтеннейший, следуй-ка немного за предметом, до тех пор пока не узнаем, тебе ли надобно быть мерою относительно геометрических чертежей, или все, так же как ты, достаточны для себя и в астрономии, и во всем, в чем состоит твое отличие.

Ф е о д о р. Сидя подле тебя, Сократ, трудно не давать отчета. Я сейчас говорил вздор, полагая, что ты позволишь мне не снимать одежды и не станешь принуждать меня, как лакедемоняне; впрочем, в тебе, кажется, больше сходства со Скирроном [41]. Лакедемоняне приказывают или (b) удалиться, или раздеться; а ты, по-видимому, делаешь дело, скорее, Антеево [42]: подошедшего к тебе не отпускаешь, пока не принудишь его раздеться и сразиться с тобою на словах.

С о к р а т. Ты, в самом деле, отлично изобразил мою болезнь, Феодор; только я крепче тех, потому что со мною встречалось уже множество Ираклов [20*] и Тезеев [43], сильных в слове, и они очень больно били меня, а я (c) все-таки не отступаю — такая страшная вселилась в меня любовь к этому занятию. Не отказывайся же и ты помериться со мною и принести пользу как себе, так и мне.

Ф е о д о р. Больше не противоречу: веди куда хочешь; опровергнутому всячески надобно в этом отношении терпеть судьбу, какую ты назначишь. Впрочем, конечно, не далее же того, чем предположено тобою, буду я в состоянии вверить себя твоему водительству.

177

С о к р а т. Довольно и этого. Но будь у меня особенно внимателен к тому, чтобы, разговаривая, не допустить нам бессознательно какого-нибудь детского рода разговоров и чтобы не стали нас опять порицать за это. (d)

Ф е о д о р. Да уж постараюсь, — по крайней мере, сколько могу.

С о к р а т. Возьмемся же, во-первых, снова за прежнее [44] и посмотрим, правильно или неправильно досадовали мы и укоряли то рассуждение, что оно по разумности делало самодавлеющим всякого, тогда как Протагор согласился с нами, что некоторые относительно лучшего и худшего превосходят других и что эти именно — мудрецы. Не так ли?

Ф е о д о р. Да. (e)

С о к р а т. И если он сам лично соглашался, а не мы, помогающие, допустили это его именем, то признанное им не следовало бы опять браться доказывать; но, может быть, кто найдет, что мы не вправе соглашаться за него. Посему хорошо будет яснее условиться касательно настоящего пункта; ибо немалое различие, так ли быть этому или иначе.

Ф е о д о р. Ты говоришь справедливо.

С о к р а т. Такое условие кратчайшим образом возьмем мы (170) не иначе как из собственных слов Протагора.

Ф е о д о р. Как?

С о к р а т. Вот как. Кажущееся всякому, говорит он, это и есть для того, кому кажется.

Ф е о д о р. Конечно, говорит.

С о к р а т. Так вот и мы, Протагор, высказываем мнения человека или, лучше, мнения всех людей и полагаем, что нет никого, кто в одном не почитал бы себя мудрее прочих, а в другом — прочих мудрее себя, и в величайших особенно опасностях, когда восстают бури, или на войне, или в болезнях, или на море, не смотрел бы на правителей в своем роде будто на богов, ожидая от (b) них спасения и приписывая им превосходство не в чем более, как в знании. Да и все человеческое полно тем, что люди ищут учителей и правителей то для себя, то для прочих животных и для поделок, в той мысли опять, что они способны и учить, способны и управлять. А во всем этом что иное, скажем, скрывается, как не то, что люди признают в себе и мудрость и невежество?

178

Ф е о д о р. Не иное.

С о к р а т. Мудрость же не почитают ли они истинною мыслью, а невежество — ложным мнением?

Ф е о д о р. Как же. (c)

С о к р а т. Что же мы сделаем, Протагор, с твоим положением? Скажем ли, что мнения у людей всегда справедливы или иногда справедливы, иногда ложны? Ведь из того и другого, вероятно, следует, что они не всегда справедливы, но что бывают те и эти. Смотри-ка, Феодор, захотел ли бы кто-нибудь из последователей Протагора или сам ты спорить, что никто не почитает другого ни невеждою, ни человеком, питающим ложное мнение?

Ф е о д о р. Невероятно, Сократ. (d)

С о к р а т. И однако ж к этой необходимости приходит положение, что человек есть мера всех вещей.

Ф е о д о р. Как же так?

С о к р а т. Когда ты, обсудив что-нибудь сам с собою, открываешь мне свое о чем-либо мнение, тогда это мнение, по положению Протагора, для тебя должно быть истинным; а нам-то, прочим, точно ли нельзя быть ценителями твоего суждения, будем ли мы судить, что твое мнение всегда верно, или множество людей противопоставит тебе собственные мнения, — в той мысли, что ты судишь и думаешь ложно? (e)

Ф е о д о р. Клянусь Зевсом, Сократ! В самом деле, нет числа таким, как говорит Омир, которые чрезвычайно обеспокоивают меня.

С о к р а т. Что же? Хочешь ли, скажем, что тогда ты, по твоему мнению, говоришь правду, а по мнению бесчисленного множества людей — ложь?

Ф е о д о р. Из твоих слов это необходимо следует.

С о к р а т. Что же для самого Протагора? Если и сам он не думал, что человек есть мера, и люди действительно так не думают, — не необходимо ли, что ни для кого нет (171) той истины, которую он написал? А когда сам-то он думал, только толпа не разделяет его мыслей, — то знаешь ли, во-первых, что чем больше тех, которым не кажется, нежели тех, которым кажется, тем больше несуществующего, нежели существующего?

Ф е о д о р. Необходимо, если скажешь, что мнением в самом деле будет соединяемо существование и несуществование.

С о к р а т. А потом вот и это великолепно. Протагор, вероятно, соглашается признавать истинными мнения всех, которые противополагают его мнению свои собственные и ими утверждают его лживость.

Ф е о д о р. Конечно.

179

С о к р а т. Так не соглашается ли он, что его мнение ложно, (b) если согласен, что говорят правду те, которые признают его ложным?

Ф е о д о р. Необходимо.

С о к р а т. Другие-то не соглашаются, что они лгут?

Ф е о д о р. Конечно, нет.

С о к р а т. А тот-то опять уступает, судя по написанному им, что и это мнение верно?

Ф е о д о р. Явно.

С о к р а т. Стало быть, со всех сторон, начиная с Протагора, возникнет сомнение, и он-то особенно допустит его. Когда будет положено, что мнение того, кто говорит противоположное, справедливо, тогда и сам Протагор согласится, (c) что ни собака, ни любой человек не есть мера ни одной вещи, которая не познана. Не так ли?

Ф е о д о р. Так.

С о к р а т. А если все будут сомневаться, то Протагорова истина ни для кого не будет истинною, — ни для иного кого-либо, ни для самого Протагора.

Ф е о д о р. Мы уже слишком, Сократ, нападаем на моего друга.

С о к р а т. А между тем неизвестно, друг мой, пройдет ли нам это даром. Ведь, по всей вероятности, он, коли старше, то и мудрее нас. Что, если вдруг покажется он (d) из земли по самую шею? — Прежде чем опять погрузится и уйдет назад, вероятно, сильно побранит и меня, говорящего вздор, и тебя, соглашающегося со мною? Так нам необходимо, думаю, воспользоваться самими собою, каковы мы ни есть, и что покажется, то всегда и говорить. Вот и теперь, иное ли что скажем, кроме следующего: кто бы то ни был, всякий согласится, по крайней мере, в том, что из людей бывает один мудрее другого, бывает и невежественнее?

Ф е о д о р. И мне то же кажется.

С о к р а т. Что ж? Устоит ли и так-то особенно то мнение, (e) которое мы изложили, помогая Протагору: то есть что многие вещи, какими кажутся, таковы и есть для каждого — теплые, cyxие, сладкие и всякие того же рода? Ведь если по отношению к чему Протагор уступит, что один человек преимущественнее другого, то, конечно, по отношению к здоровому и болезненному, охотно скажет, что ни бабенка, ни мальчишка, ни зверек, не зная, что им здоруво, не способны вылечить самих себя, и где как, а уж здесь-то один будет превосходнее другого.

Ф е о д о р. Мне кажется, так. (172)

180

С о к р а т. То же и относительно дел политических [45]: прекрасное и постыдное, справедливое и не справедливое, святое и не святое, — что из этого каждый город, по своим мыслям, полагает законным для себя, то для каждого и есть на самом деле, и в этом отношении ничем не мудрее ни гражданин гражданина, ни город города. Но в определении полезного и не полезного для себя, — если где опять, то здесь Протагор согласится, что советник превосходнее советника и одно определение города для истины (b) превосходнее другого, и не очень осмелится утверждать, будто что город по своим мыслям полагает полезным для себя, то больше всего и принесет ему пользу. А там, о чем говорю — в справедливом и не справедливом, в святом и не святом, — решаются настаивать, что по природе нет ничего, имеющего свою сущность, но все вообще бывает истинным мнением тогда, когда мнится и сколько времени мнится. И люди-то, не совсем разделяющие [46] положение Протагора, как-то так проводят свое учение. — Но у нас, Феодор, к рассуждению (c) привходит [47] другое рассуждение — к меньшему большее.

181

Ф е о д о р. А разве нам недосуг, Сократ?

С о к р а т. По-видимому. Я и в другое-таки время часто размышлял, почтеннейший, но особенно теперь думаю, что людям, после того как они много времени провели в философии, пришедши в суд, естественно казаться смешными риторами [21*].

Ф е о д о р. Как это говоришь ты?

С о к р а т. С молодости толкающиеся в судах и других таких местах против людей, воспитанных (d) в философии и в подобных занятиях, отличны по воспитанию едва ли не так же, как рабы против свободных.

Ф е о д о р. Как это?

С о к р а т. Так, что у них, как ты сказал, всегда есть досуг и они в тишине досуга рассуждают. Подобно нам, в третий уже раз теперь принимающимся за речь после речи, и они, когда привзошедшая нравится им, как и нам, больше, чем предлежащая, не заботятся, длинно или коротко говорят о ней, только бы найти истину. Но (e) говорящие всегда при недосуге — как бы увлекали их водяные часы — не позволяют себе рассуждать, о чем желали бы: тут стоит противник, со своею необходимостью [48] и с читаемым обвинением; кроме этого, ничего нельзя говорить, и это называют очною ставкою. С речью здесь обвиняемый [49] всегда обращается к господину, сидящему и держащему в руке свиток прав, и препирательств (173) никогда не бывает о стороннем, а всегда речь идет о самом деле; часто подвизаются и из-за души. В числе этих случаются люди вкрадчивые и острые, умеющие господину польстить словом и угодить делом, — души маленькие и неправые. Ведь рабство с молодости отнимает у них развитие, прямоту и независимость, заставляя их кривить и в еще нежные души вселяя великое опасение и страх; не умея совмещать этот страх и опасение cо справедливостью и истиною и тотчас обращаясь ко лжи и к обидам друг другу, они крайне искажаются и

182

портятся и таким образом, не (b) имея ничего здравого в уме, из детей становятся мужами, полными убеждения, что вместе с тем сделались они сильными и мудрыми. Эти-то таковы, Феодор; но хочешь ли, рассмотрим и людей нашего сонма? Или, оставив их, опять возвратимся к своему предмету, чтобы, как сейчас только говорили, не злоупотребить и нам слишком много свободою и изменчивостью речей?

Ф е о д о р. Отнюдь нет, Сократ, — рассмотрим. Ведь ты очень хорошо сказал, что, вращаясь в этом сонме, не мы подчиняемся речам; напротив, речи — как бы наши слуги (c) и каждая из них ожидает, пока по нашему произволению она будет доведена до конца; ибо нас, как поэтов, не укорит ни судья, ни зритель и нет власти, нам предписывающей.

С о к р а т. Будем, стало быть, если тебе так кажется, говорить только о корифеях: ибо что можно сказать о тех-то, которые худо проводят жизнь в философии? А эти с самой молодости не знают дороги ни на площадь, ни туда, где (d) находится суд, или совет, или иное какое место общественного городского собрания; законов и определений, произносимых или написанных, и не видят и не слышат; стремление же к партизанству для получения правительственной должности, сходки, ужины, пирушки с флейтистками и во сне им не грезятся. Хорошо или худо чье-нибудь состояние в городе, приключилось ли кому несчастье через предков либо от мужей или жен, это ему менее известно, чем то, сколько, по пословице, в море ведер. И он даже не знает, что всего этого не знает; потому что (e) чуждается таких познаний — не ради молвы, а оттого, что в городе находится и жительствует только его тело, а мысль почитает все это маловажным и ничтожным, и, по словам Пиндара [50], с презрением носясь всюду, измеряет глубину и поверхность земли, возлетает выше неба в астрономии и, внедряясь совершенно во всю природу каждого (174) существа, вообще не нисходит ни к чему близкому.

Ф е о д о р. Как это говоришь ты, Сократ?

С о к р а т. Ведь так же, Феодор, астрономничал и Фалес [51], когда, смотря вверх, упал в колодезь, а одна остроумная и шутливая фракийская служанка посмеялась над ним и сказала: небесное-то домогается узнать, а что перед глазами и под ногами у него, того не видит. Эта же насмешка приложима ко всем, кото-

183

рые проводят время в философии. (b) Такой человек поистине не знает ни ближнего, ни соседа — не знает не только, что он делает, но и человек ли он или какая-нибудь скотина. А между тем, что такое человек и что такой природе, преимущественно пред другими, свойственно делать или испытывать, — это он разыскивает и исследует. Понимаешь, Феодор, или нет?

Ф е о д о р. Понимаю, и ты говоришь правду.

С о к р а т. Так вот такой-то, сносясь с кем-нибудь частно или публично, друг мой, как я говорил вначале, и будучи (c) принужден, в суде ли то или в другом месте, рассуждать о предмете, находящемся под ногами или пред глазами, возбуждает смех не только в фракиянках, но и во всяком ином народе, когда по неопытности попадает в колодези и в различные затруднительные обстоятельства; и этот срам, дающий понятие о глупости, бывает ужасен. Ведь если бранят его, то он не находит в себе возможности отвечать кому-нибудь бранью, так как не знает ни за кем ничего худого, не занимавшись этим, и в безысходности своей оказывается смешным; а когда хвалятся и величаются другие, — он является не (d) притворно, а действительно смеющимся, и оттого кажется безумным поносителем. Превозносят ли тиранна или царя, — ему представляется, что слышит он ублажение одного из пастухов, например свинопаса, или овчара, или какого-нибудь волопаса, который выдаивает много молока; только думает, что животное у тех упрямее и что тем опаснее пасти и доить его: а, впрочем, такого (e) рода пастух от недосуга необходимо должен быть не менее дик и необразован, как и обыкновенные пастухи, обнесенные на своей горе стеною, будто загоном. Если же слышит он, что кто-нибудь, приобретши десять тысяч или еще более плетров земли, владеет удивительным множеством, то ему кажется, что он слышит мелочи, потому что привык смотреть на всю землю. Восхваляют ему и род, говоря, что у такого-то семь богатых дедов: но он думает, что это — похвала людей, смотрящих тупо и узко и по невежеству не могущих всегда (175) смотреть на все и сосчитать, что дедов-то и прадедов у каждого имелись несчетные мириады и что в числе их у кого бы то ни было часто являлись десятки тысяч богатых и бедных, царей и рабов, варваров и эллинов. Хвалиться же списком двадцати пяти предков и возводить их к Ираклу, сыну Амфитрионову, представляется ему чрезвычайною мелочностью; а что двадцать пятый вверх (b) от Амфитриона и пятидесятый от него самого был таким, каким быть ему пришлось, над этим он смеется, так как не могут они об этом поразмыслить и освободиться от суетности несмысленной своей души. Так этот за все подобное бывает осмеиваем

184

толпою, поскольку, с одной стороны, кажется гордым, а с другой — не знает, что у него под ногами и при всяком случае впадает в затруднение.

Ф е о д о р. Ты, Сократ, действительно говоришь быль.

С о к р а т. А когда сам-то он влечет кого-нибудь вверх, друг мой [52], и кто-либо захотел бы, вышедши из среды (c) вопросов: чем обидел я тебя или ты меня, войти в рассмотрение самой справедливости и несправедливости, что такое каждая из них и чем отличаются они от всех либо одна от другой; или, оставив вопрос, счастлив ли царь, приобретший много золота, рассудить вообще о царствовании, о человеческом счастье и бедности, каковы они и каким образом человеческой природе свойственно одно из них приобретать, а от другого убегать, — тогда, как (d) только тому малодушному, криводушному и сутяжливому человеку надобно дать отчет, он обнаруживает опять противоположное (философу) свойство. Чувствуя головокружение, вися вверху и с высоты смотря вниз, он по непривычке мучится, находится в затруднении, косноязычествует и возбуждает смех не во фракиянках и не в ином каком-либо человеке необразованном, потому что они не замечают этого, а во всех тех, которые получили воспитание, противоположное рабскому. — Таков-то характер того и другого, Феодор: один принадлежит (e) человеку, воспитанному действительно в свободе и в досуге, и этого именно называешь ты философом, а для такого казаться простоватым не составляет вины и ничего не значит, когда он бывает обязан к рабскому служению, не уметь, например, ни приготовлять дорожный вьюк, ни варить кушанье, ни произносить льстивые речи; а другой во всем этом-то может служит ловко и скоро, да не в состоянии свободно бросить плащ на правое плечо [53], равно (176) как уловить гармонию слов, чтобы правильно восхвалить истинную жизнь богов и счастливых мужей.

Ф е о д о р. Если бы ты, Сократ, убедил всех, как меня, в том, что говоришь, то между людьми было бы больше мира и меньше зла.

185

С о к р а т. Но погибнуть злу, Феодор, невозможно [54]; потому что всегда необходимо что-нибудь, противоположное добру. И не в богах утвердилось оно, а обходит по необходимости смертную природу и это место. Потому и надобно стараться как можно скорее уходить отсюда туда [55]. Бегство это (b) есть посильное уподобление Богу; а уподобляться Богу — значит делаться справедливым и мудро благочестивым [56].

Но дело очень нелегкое, почтеннейший, убедить, что не для того надобно избегать порока и преследовать добродетель, для чего говорит толпа, — что в них самих должна быть цель подвига не в том, как бы казаться не злым, но добрым; ибо это-то мне представляется, по пословице, одной болтовней старух [57]. Истинное же мы выскажем следующим образом: Бог ни в чем и никак (c) не несправедлив, но есть существо всевозможно справедливейшее; и ничто столь не подобно ему, как то, когда кто-то из нас становится опять самым справедливым. Этим поистине опре-

186

деляется как сила человека, так и его ничтожество, бессилие. Знание этого есть мудрость и истинная добродетель, а незнание — невежество и очевидное зло: прочие же кажущиеся превосходства и мудрости в гражданских правительствах бывают суетны, а в искусствах (d) корыстны. Поэтому, кто обижает и говорит либо поступает нечестиво, тому гораздо лучше не попускать быть сильным в злодействе; ибо так увеселяются укоризною и думают слышать в ней, что они не пустые люди, не лишнее бремя земли, но мужи, какие в городе должны быть сохраняемы. Итак, надобно сказать истину, что они тем более таковы, какими не почитают себя, [потому] что не почитают. Ведь им неизвестно наказание за неправду; а оно не должно быть неизвестно; потому что удары и смерти, которым иногда и не подвергаются делающие (e) неправду, по их мнению, не наказание: наказание у них то, чего нельзя избежать.

Ф е о д о р. Что же именно разумеешь ты?

С о к р а т. Тогда как в природе вещей, друг мой, есть образцы: один божественный — образец счастья, другой безбожный — образец страдания, — люди, не видящие, что это так, по глупости и крайнему безумию не замечают, что одному они несправедливыми действиями уподобляются, а (177) от другого отступают, и через это, проводя жизнь, соответствующую тому, которому уподобляются, несут наказание. И скажи мы им, что если не расстанутся они со своею способностью — по смерти, то чистое от зол место не примет их и им достанется [удел] всегда проводить жизнь, подобную здешней, — как злым, общаться со злыми: эти умники и хитрецы будут слушать такие предостережения, без сомнения, будто от каких-нибудь безумцев.

Ф е о д о р. И очень-таки, Сократ.

С о к р а т. Да, знаю, друг мой, с ними случается нечто (b) одно: если должны бывают они в частном разговоре дать и принять отчет в том, что порицают, и хотят мужественно выдерживать беседу долгое время, а не убегают малодушно, то — странно, почтеннейший, — им наконец не нравятся собственные их речи, и та риторика как-то увядает, так что они оказываются ничем не лучше детей. Но оставим это как замечание, сказанное мимоходом; потому что иначе постоянный наплыв их будет (c) удалять нас от начального предмета. Возвратимся к прежнему, если это и тебе кажется.

Ф е о д о р. Мне-то, Сократ, не неприятно слушать об этом; потому что человек моего возраста легче следует за речью. Впрочем, если тебе угодно, возвратимся.

187

С о к р а т. Слово свое мы простерли, помнится, до того места, где встретились с людьми, которые, говоря, что сущность движется и что всегда кажущееся всякому то и есть для того, кому кажется, хотят утверждать это как по отношению к прочему, так не менее и по отношению к справедливому, — то есть что какое делает город постановление как ему кажущееся, то для постановляющего, пока постановленное (d) стоит, и есть всего более справедливое. Что же касается добра, то никто еще не имеет столько мужества, чтобы осмелился настойчиво утверждать, будто город постановляет у себя что-либо и в видах пользы, и будто постановление его столько времени полезно, сколько времени стоит, разве кто-то будет, пожалуй, произносить одно имя [22*]. А это была бы насмешка над тем, о чем мы говорим. Не так ли?

Ф е о д о р. Конечно. (e)

С о к р а т. Пусть же будет у нас речь не об имени, а о деле, которое обозначается именем.

Ф е о д о р. Пусть.

С о к р а т. Но что обозначается именем, то-то, вероятно, город и постановляет, и все законы, насколько он понимает и может, дает себе как самые полезные. Или при законодательстве имеет он в виду что-то иное?

Ф е о д о р. Никак не иное. (178)

С о к р а т. Однако ж всегда ли он достигает этого или всякий [город] во многом и ошибается?

Ф е о д о р. Думаю, и ошибается.

С о к р а т. В том же самом всякий согласится еще более тогда, когда кто-нибудь спросит о всем роде, в котором содержится польза [58]. Ведь польза, вероятно, простирается и на время буду-

188

щее; потому что когда мы законодательствуем, тогда постановляем законы как могущие быть полезными во времени последующем; а это время можно правильно назвать будущим.

Ф е о д о р. Конечно. (b)

С о к р а т. Давай же спросим Протагора, или иного кого из тех, которые говорят одинаково с ним. И спросим вот как: Человек есть мера всех вещей, утверждаешь ты, Протагор, — мера белых, тяжелых, легких, не исключая никаких? Потому что, имея в себе знак их и думая, что они таковы, каковы впечатления, он полагает, что они для него истинны и действительны. Не так ли?

Ф е о д о р. Так.

С о к р а т. Но имеет ли он в себе признак, скажем, и для будущих, Протагор, — так что какими, думает, будут (c) они, такими и бывают для него, думающего? Например, касательно теплоты: когда кто-то, не знающий врачебного искусства, думает, что он получил горячку и что эта теплота у него будет, а другой, врач, думает о нем противоположное, — то по мнению ли которого-нибудь, скажем, выйдет будущее или по мнению обоих, так что он для врача будет и не тепел и не в горячке, а для себя — то и другое?

Ф е о д о р. Это было бы смешно.

С о к р а т. Но о будущей сладости и остроте вина будет, (d) думаю, уважительно мнение земледельца, а не цитриста.

Ф е о д о р. Как же.

С о к р а т. И о будущей ненастроенности и настроенности мнение учителя гимнастики не может быть лучше, чем мнение музыканта, в том, что после покажется настроенным самому учителю гимнастики.

Ф е о д о р. Никак не может.

С о к р а т. И когда кто-то готовится пировать, не зная поваренного искусства, а между тем приготовляется пир, — суждение его о будущем удовольствии не так важно, как суждение повара. Потому что мы вовсе не препираемся о том, (e) что кому теперь приятно или было уже приятно, а спрашиваем о будущем — то есть что всякому кажется, то и будет; в этом отношении всякий есть ли превосходный судья сам для себя? Или ты, Протагор, лучше предусмотришь своим мнением, что в словах каждого из нас будет для судилища убедительным, чем кто-либо из простых граждан?

Ф е о д о р. И очень, Сократ; в этом-то сильно он ручался, что превосходит всех.

С о к р а т. Да, клянусь Зевсом, любезный; иначе никто ведь (179) не беседовал бы с ним, платя ему много денег, если бы собе-

189

седников своих он не уверил, что относительно будущего, что будет и покажется, ни провещатель и никто иной не может быть лучшим судьею, чем он сам для себя.

Ф е о д о р. Весьма справедливо.

С о к р а т. Но не к будущему ли относятся и законодательства и польза, и не согласится ли всякий, что законодательствующий город часто по необходимости уклоняется от самого полезного?

Ф е о д о р. И очень.

С о к р а т. Стало быть, мы обоснованно скажем против твоего учителя, что (b) необходимо ему признать одного мудрее другого и что такой есть мера; а мне, не знающему, нет никакой необходимости быть мерою, как недавно произнесенная за него речь принуждала меня, хочешь — не хочешь, ею быть.

Ф е о д о р. Таким способом, Сократ, положение его, кажется мне, особенно уловляется, хотя оно ловится и на том, что придает вес мнениям других, между тем как открылось, что последние отнюдь не полагают его слов истинными. (c)

С о к р а т. Такое-то, Феодор, могло бы быть уловлено и иными многими способами, так как не всякое всякого мнение истинно: но что касается присущих каждому впечатлений, от которых происходят ощущения и соответственные ощущениям мнения, то эти труднее [59] обличить в неистинности. Впрочем, может быть, я не то говорю: ведь случится, пожалуй, что их и не поймаешь, а те, которые почитают их столь же ясными, как и знания, может быть, говорят дело, и мысль этого Теэтета недалека была от цели, когда он предположил, что ощущение и знание — одно и то же. Посему надобно подойти ближе, как велела произнесенная за Протагора речь, и исследовать (d) эту движущуюся сущность, постукивая [60], крепкою ли она отзывается или дребезжащею. Борьба за нее немаловажна и не между немногими.

Ф е о д о р. Далеко немаловажна, потому что чрезвычайно распространилась в Ионии, где друзья Гераклита с великим усилием проводят эту мысль.

С о к р а т. Потому-то более, любезный Феодор, и надобно исследовать ее сначала, как она предлагается ими. (e)

190

Ф е о д о р. Без сомнения. Ведь что касается этих гераклитян, Сократ, или, как ты говоришь, омиритян и даже живших еще раньше, не исключая самых ефесян [23*], которые выдают себя за людей весьма опытных, — то с ними можно разговаривать не иначе как с бешеными. Они подвижны, точно следуют в этом своим книгам; а чтобы остановиться на слове и по очереди то спокойно отвечать на вопрос, то спрашивать, — этого у них или мало, (180) или нисколько не бывает; даже больше, чем нисколько, — у этих людей нет ни на волос покоя. А если ты кого-то спросишь о чем-нибудь, они начнут вытаскивать загадочные словечки, будто стрелы из колчана, и стрелять ими; когда же захочешь потребовать отчета в сказанном — поражен будешь другим, снова переиначенным в значении словом, и никогда ни с кем из них ничего не кончишь. Да не кончают они ничего и между собою, но очень остерегаются, как бы не допустить чего-нибудь постоянного в слове или в душах своих, в той (b) мысли, как мне кажется, что через это произошла бы остановка, против которой они сильно воюют и, сколько могут, изгоняют ее отовсюду [61].

С о к р а т. Может быть, ты видел, Феодор, людей воинственных, а с мирными не встречался, так как они не были твоими друзьями. Я думаю, они так беседуют в школе с учениками, когда желают сделать их подобными себе.

Ф е о д о р. С какими (c) учениками, почтеннейший? У таких и не бывает один учеником другого; там люди образуются сами собою, когда каждому из них случается прийти в состояние воодушевления; там всякий думает, что другой ничего не знает. От этих людей, как я уже говорил, ты никогда не добьешься основания — ни по желанию их, ни против желания, и мы должны брать их слова как вопрос для последования.

191

С о к р а т. Ты метко-таки говоришь. А вопрос-то иной ли приняли мы от древних, скрывших его от черни под (d) поэтическою формою, как не тот, что начало всех вещей — реки, Океан и Тефиса и что ничто не стоит? Последующие же, как более мудрые, стали уже открыто доказывать это, чтобы и сапожники [62], слушая, понимали их мудрость и перестали глупо думать, будто одно сущее стоит, а другое движется, но, узнав, что все находится в движении, оказывали им уважение. Чуть было не забыл я, Феодор, что другие опять объявляли противоположное тому, представляя бытие неподвижное, которому имя — все. (e) — И иное многое, что, вопреки всему этому, утверждали Мелиссы и Пармениды: будто все есть одно и стоит само в себе, так как не имеет места, в котором могло бы двигаться: что же делать нам со всем этим, друг мой? Ведь, подвинувшись немного вперед, мы незаметно попадаем в средину между двух крайностей, и если как-нибудь не защитимся и не уйдем, то будем наказаны, (181) подобно детям, играющим в палестре в линию [63], когда, схваченные обоими лагерями, они бывают влекомы в противоположные стороны. Мне кажется, надобно сперва рассмотреть одних, к которым мы уже приступали — то есть текущих, — и если откроется, что они говорят дело, то будем тянуться сами на их сторону, стараясь убежать от других. А когда покажется, что истиннее мнение тех, которые останавливают целое, — уйдем к ним от этих, у которых и неподвижное приводится в движение [64]. В случае (b) же, если увидим, что ни те ни другие не говорят ничего ладного, — мы будем смутны со своею мыслью, будто, несмотря на свою слабость, нечто утверждаем, отвергнув мужей древнейших и мудрейших, так смотри, Феодор, выгодно ли нам выходить на такую опасность.

Ф е о д о р. Нельзя удержаться, Сократ, от рассмотрения, что говорят те и другие мужи.

С о к р а т. Уж когда ты так желаешь, надобно рассмотреть. (c) В вопросе о движении началом исследования представляется

192

мне то, что такое разумеют, полагая, что все движется. Я хочу сказать следующее: один ли вид движения понимают они или, как мне кажется, два? Пусть, однако, не мне только кажется это, но принимай участие и ты, чтобы нам сообща терпеть, если бы действительно пришлось. Скажи мне: называешь ли ты движением то, когда предмет переходит из места в место либо вращается в том же месте?

Ф е о д о р. Называю.

С о к р а т. Так пусть будет это один вид. Но когда, (d) находясь в том же месте, стареет он, делается либо черным из белого, либо жестким из мягкого, или изменяется иным образом, — не стоит ли назвать это другим видом движения?

Ф е о д о р. Мне кажется.

С о к р а т. Да и необходимо. Так я полагаю два вида движения: изменение и прехождение.

Ф е о д о р. И правильно полагаешь.

С о к р а т. Разделив это таким образом, будем мы теперь разговаривать с теми, которые утверждают, что все движется. и спросим: обоими ли видами, полагаете вы, все движется — стремлением и изменением или иное обоими, (e) а иное которым-нибудь одним?

Ф е о д о р. Но, клянусь Зевсом, я не могу отвечать на это. Думаю, что сказали бы: обоими.

С о к р а т. А ведь если бы не сказали, друг мой, то все представилось бы им и движущимся, и стоящим; и не более правильно было бы утверждать, что все движется, чем то, что все стоит.

Ф е о д о р. Весьма справедливо.

С о к р а т. Но так как все должно двигаться, и недвижимости нет ни в чем, то все движется всегда всяким движением. (182)

Ф е о д о р. Необходимо.

С о к р а т. Рассматривай у них еще вот что: происхождение теплоты, или белизны, или чего бы то ни было не так ли как-то, говорили мы, объясняют они, что каждое из этих свойств стремится вместе с чувством между действующим и страдающим; и страдающее бывает чувствуемым, но не чувством, а действующее — качественным, но не качеством? Может быть, качество представляется тебе именем необыкновенным и ты не понимаешь его в общем значении: так слушай в частях. Действующее не бывает ведь ни теплотою, ни белизною, (b) но бывает теплым и белым: и прочее таким же образом. Ты, вероятно, помнишь: мы в прежних рассуждениях говорили так, что одно само по себе не есть ни действующее, ни страдающее и что только из взаимного сближения обоих этих состояний происходят чувства и вещи

193

чувствопостигаемые, становясь, с одной стороны, такими или такими, с другой — чувствуемыми.

Ф е о д о р. Помню, как не помнить! (c)

С о к р а т. Пускай же прочее мы оставим — иначе или так говорят они — и, удерживая лишь то, о чем идет у нас речь, спросим: движется и течет, как вы полагаете, все — не так ли?

Ф е о д о р. Да.

С о к р а т. И обоими, какие различили мы, движениями — стремлением и изменением?

Ф е о д о р. Как же иначе? — Если движение-то будет полное.

С о к р а т. А когда бы оно состояло только в стремлении, изменения же не имело, мы могли бы, вероятно, сказать, что стремящееся течет таким-то. Или как скажем?

Ф е о д о р. Так. (d)

С о к р а т. Но поскольку и то не стоит — то есть текущее течет не белым, а изменяется, так что происходит течение и этого самого — белизны и превращение ее в иной цвет, чтобы не улавливалась она пребывающею в этом состоянии, — возможно ли назвать какой-нибудь цвет так, чтобы название его было правильно?

Ф е о д о р. Как же это возможно. Сократ? Ведь что бы ни было в этом роде — поскольку текущее, оно всегда ускользает, коль скоро произносится.

С о к р а т. А что скажем мы о каком-нибудь чувстве, например о чувствах зрения или слуха? Пребывают ли они (e) в том же состоянии зрения или слуха?

Ф е о д о р. Конечно, не должны, коль скоро все движется.

С о к р а т. Стало быть, не больше следует называть что-нибудь зрением, чем не зрением, и не больше иное чувство — чувством, чем не чувством, Если все-то непременно движется.

Ф е о д о р. Конечно, нет.

С о к р а т. И однако ж чувство-то есть знание, как сказали мы — я и Теэтет.

Ф е о д о р. Было сказано.

С о к р а т. Стало быть, вопрошающему, что такое знание, мы скажем в ответ, что оно — не более знание, чем незнание.

Ф е о д о р. Выходит, что так. (183)

С о к р а т. Прекрасно же пришлось нам поправить свой ответ по поводу нашего старания доказать, что все движется, и с тою целью, чтобы он показался верным! Оказалось, как видно, что, коль скоро все движется, и всякий ответ, о чем бы кто ни отвечал, равно правилен, поскольку полагает, что это и так и не так —

194

есть или, если угодно, бывает, — чтобы не останавливать их на слове.

Ф е о д о р. Правильно замечаем.

С о к р а т. Кроме того, только, Феодор, что сказал так и не так. Ведь и этого так говорить не следует: потому что так уже не движется, равно и не так, которое тоже (b) не есть движение. Впрочем, людям, высказывающим эту мысль, можно ли даже и употребить какое слово, если для выражения своего положения у них нет наименований, кроме одного: никаким образом? Так-то им больше пристало бы то, что называется беспредельным.

Ф е о д о р. Им, в самом деле, очень прилично это наречие.

С о к р а т. Итак, от твоего друга, Феодор, мы отделились и еще не уступаем ему, что всякий человек есть мера всех вещей, если кто не мудр. Не согласимся мы и в том, (c) будто, по методу всеобщего движения, знание есть чувство, если только этот Теэтет не понимает дела как-то иначе.

Ф е о д о р. Ты превосходно сказал, Сократ. Когда это решено, то и я, по условию, должен отделиться от тебя со своими ответами; так как речь о Протагоре доведена до конца.

Т е э т е т. Не прежде, однако ж, Феодор, пока Сократ и ты не рассмотрите, как недавно предположили, мнения тех, которые утверждают, со своей стороны, что все стоит. (d)

Ф е о д о р. Молод ты, Теэтет, чтобы учить старших поступать несправедливо, нарушая условия! Приготовляйся-ка в остальном сам ответить Сократу.

Т е э т е т. Пожалуй, если хотите. Но я с большим удовольствием слушал бы о том, о чем говорю.

Ф е о д о р. Что вызывать всадников на поприще — то вызывать Сократа на слово: спрашивай же, и услышишь.

С о к р а т. Но в том-то, Феодор, что приказывает Теэтет, я, кажется, не послушаюсь его.

Ф е о д о р. Почему же не послушаться?

С о к р а т. Ведь, стыдясь слишком жестко вести расследование против Мелисса и других, которые говорят, что все есть стоячее одно, я меньше стыжусь всех их, чем одного Парменида. Парменид представляется мне, говоря словами Омира [65], челове-

195

ком и возбуждающим к себе благоговение, и вместе странным. Я общался с этим мужем, когда был еще очень молод, а он очень стар, и мне тогда представлялась в нем чрезвычайная глубина (184) созерцания. Так, я боюсь, что мы не поймем даже и его слов, а еще больше — отстанем от того, что мыслил он, когда говорил. Самое же великое, к чему направлено рассуждение, есть дело знания, что такое оно: как бы вопрос о нем от вторгающихся насильственно речей не остался неразрешенным, если поддаваться им. Притом и поднятый теперь нами чрезвычайно широкий предмет, если исследовать его мимоходом, может потерпеть вред; а когда исследование будет достаточно длинно, — затемнится вопрос о знании. Между тем не должно быть ни того ни другого. Мы обязаны постараться повивальным своим искусством освободить Теэтета от того, чем он бременеет относительно знания. (b)

Ф е о д о р. Да, если кажется, надобно сделать так.

С о к р а т. Так относительно сказанного рассмотри, Теэтет, еще следующее. Ты отвечал, что чувство есть знание, — не так ли?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Но если бы кто-нибудь спросил [66] тебя так: чем видит человек белое и черное, чем слышит высокое и низкое? Ты сказал бы, думаю: глазами и ушами.

196

Т е э т е т. Сказал бы.

С о к р а т. Свободно употреблять имена и глаголы, не рассматривая (c) их с точностью, часто бывает, конечно, не неблагородно, и в противном этому больше рабства; однако ж и последнее иногда необходимо. Вот и теперь приходится укорить данный тобою ответ как неправильный. Смотри, который ответ правильнее: глаза — тo ли, чем видим, или то, через что видим; уши — то ли, чем слышим, или то, через что слышим?

Т е э т е т. Через что чувствуем каждый предмет — это мне больше кажется, Сократ, нежели то, чем. (d)

С о к р а т. Странно, в самом деле, было бы, дитя, если бы у нас было много каких-нибудь чувств, как у деревянных коней, и если бы все они не сходились в некоторую одну идею — в душу ли то или как ни пришлось бы назвать ее, — которою мы все чувствопостигаемое чувствуем посредством их, как бы посредством орудий.

Т е э т е т. Да, это представление мне более кажется, чем то.

С о к р а т. Но ради чего довожу я его до точности? Действительно ли чем-нибудь в нас самих одним и тем же постигаем мы: через глаза — белое и черное, а через другие (e) чувства — опять что-нибудь, и ты — [отвечая] на вопрос — все это отнесешь к телу? Впрочем, может быть, лучше будет высказать это тебе самому — посредством ответов, — чем за тебя вдаваться в соображения мне. Скажи же: то, через что чувствуешь теплое, жесткое, легкое, сладкое — все это порознь, — к телу ли относишь ты или к чему иному?

Т е э т е т. Ни к чему иному.

С о к р а т. А захочешь ли согласиться, что чувствуемое тобою посредством одной силы не может быть чувствуемо (185) посредством другой? Например, чувствуемое через слух — через зрение, а чувствуемое через зрение — через слух?

Т е э т е т. Как не захотеть.

197

С о к р а т. Если, стало быть, ты мыслишь что-либо относительно обоих, то мыслишь уже не через особое орудие, равно как не через особое опять и чувствуешь что-либо относительно обоих.

Т е э т е т. Конечно, нет.

С о к р а т. Так, относительно голоса и цвета, не мыслишь ли ты сперва об обоих то самое, что это — оба?

Т е э т е т. Мыслю.

С о к р а т. И то, что то и другое из них есть особое в (b) рассуждении того и другого, а в рассуждении себя тождественное?

Т е э т е т. Как же.

С о к р а т. И то, что оба — два, а которое-либо — одно?

Т е э т е т. И это.

С о к р а т. Не в состоянии ли ты равным образом исследовать, сходны они между собою или не сходны?

Т е э т е т. Может быть.

С о к р а т. Но через что все это мыслишь ты о них? Ведь общего им нельзя схватить ни слухом, ни зрением. Да и вот еще доказательство того, о чем говорим: если бы можно было рассмотреть два предмета, солоны ли оба они или нет, ты, знаю, скажешь, чем будешь рассматривать, и откроется, что это не есть ни зрение, ни слух, а что-то (c) иное.

Т е э т е т. Как не иное? Это-то способность языка.

С о к р а т. Хорошо; а способность чего открывает тебе в этом и во всем общее, чем ты называешь бытие и небытие и про что теперь же мы спрашивали относительно тех предметов? Всему этому какие припишешь ты орудия, посредством которых чувствует что бы то ни было наше чувствующее?

Т е э т е т. Ты разумеешь бытие и небытие, подобие и неподобие, то же и особое, — также одно и иное относительно их число; явно, что спрашиваешь также о чете и нечете и (d) о прочем, что за этим следует, — через какое, то есть, орудие тела мы чувствуем это душою?

С о к р а т. Ты весьма хорошо идешь за мною, Теэтет: это самое и есть, о чем я спрашиваю.

Т е э т е т. Но — клянусь Зевсом, Сократ, — я не могу ничего сказать: мне только кажется, что для этих предметов решительно нет такого особого орудия, какие были для тех; душа здесь, по-видимому, сама собою рассматривает общее (e) относительно всего.

С о к р а т. Ты прекрасен, Теэтет, а не то, что безобразен, как говорил Феодор; ибо кто прекрасно говорит, тот прекрасен и добр. Мало того, что прекрасен, — ты хорошо сделал также, что изба-

198

вил меня от весьма длинного рассуждения, если тебе представляется, что душа иное рассматривает сама по себе, а иное — посредством способностей телесных. Ведь это именно было, что и мне самому казалось и что, по моему намерению, должно было показаться тебе.

Т е э т е т. Да мне-то представляется. (186)

С о к р а т. В которой же деятельности ее поставляешь ты сущность? Ведь этим-то особенно сопровождается все.

Т е э т е т. Я поставляю в том, к чему душа стремится сама по себе.

С о к р а т. Неужели также в подобном и не подобном, в тождественном и особом?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Что же? В прекрасном и постыдном, в добром и злом?

Т е э т е т. Сущность и этих предметов душа рассматривает, кажется, особенно в относительности их, соображая (b) в себе прошедшее и настоящее с будущим.

С о к р а т. Пускай. Не правда ли, что жесткость жесткого будет чувствовать она через осязание, и мягкость мягкого таким же образом?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Но судить о сущности-то и о чем-либо стоящем, также о взаимной их противоположности либо опять о существе противного пытается у нас сама душа, принимаясь за предмет много раз и сравнивая его с другим.

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Все впечатления, получаемые через тело и (c) направляющаяся к душе, не естественно ли людям и животным чувствовать тотчас по рождениии, тогда как соображения относительно тех вещей, направленные к сущности и пользе, едва достаются со временем через большие заботы и воспитание, если кому и достаются?

Т е э т е т. Без сомнения.

С о к р а т. Можно ли постигнуть истину того, что не постигается как сущность?

Т е э т е т. Невозможно.

С о к р а т. А чего истины кто не постиг, то самое будет ли когда-нибудь знать?

Т е э т е т. Как же знать-то, Сократ? (d)

С о к р а т. Стало быть, знание находится не во впечатлениях, а в умозаключении о них; потому что сущности и истины можно коснуться, как видно, здесь, а там невозможно.

199

Т е э т е т. Видимо.

С о к р а т. Так ужели то и это назовешь ты тождественными, когда между ними так много различия?

Т е э т е т. Да ведь это было бы несправедливо.

С о к р а т. Какое же дашь имя тому — то есть зрению, слышанию, обонянию, охладеванию, согреванию?

Т е э т е т. Дам имя чувствования: какое иначе? (e)

С о к р а т. Стало быть, чувствованием называешь ты все это?

Т е э т е т. Необходимо.

С о к р а т. И этим-то, говорим, нельзя коснуться истины, так как нельзя коснуться сущности.

Т е э т е т. Конечно, нельзя.

С о к р а т. Равно и знания.

Т е э т е т. Тоже нет.

С о к р а т. Стало быть, чувствование и знание, Теэтет, никогда не могут быть тождественными?

Т е э т е т. Видимо, что не могут, Сократ. И особенно теперь-то стало совершенно ясно, что чувство отлично от знания.

С о к р а т. Но не для того ведь, однако ж, начали мы разговаривать, (187) чтобы найти, что не есть знание, а что оно есть. Теперь мы дошли, по крайней мере, до того, что будем уже искать его не в чувстве, а в том имени, какое получает душа, когда вдается в рассмотрение сущего сама по себе.

Т е э т е т. А это, Сократ, называется, думаю, мнить [67].

С о к р а т. Правильно думаешь, друг мой. И смотри-ка теперь (b) опять сначала: изгладив все прежнее, более ли ты видишь что-нибудь, когда дошел до этого. Скажи снова, что такое знание?

200

Т е э т е т. Сказать, что оно есть вообще мнение, невозможно, Сократ, потому что бывают мнения и ложные: знание, должно быть, есть мнение истинное — и это пусть будет моим ответом. А если нам на пути вперед это не покажется, как не показалось теперь, то мы попытаемся сказать что-нибудь иное.

С о к р а т. Но таким-то ведь образом нужно, Теэтет, чтобы ты говорил с большим усердием, а не как прежде — отвечал нерешительно; потому что, если поступим так, достигнем одного из двух: или найдем то, к чему (c) идем, или убедимся, что меньше знаем то, чего никак не знаем; а такой наградой [68] тоже пренебрегать не следует. Итак, что говоришь ты теперь? Из двух идей мнения, одной — истинного, другой — ложного, знанием называешь ты мнение истинное?

Т е э т е т. Да; потому что теперь это опять кажется мне.

С о к р а т. Да стоит ли еще снова возвращаться к мнению?

Т е э т е т. Что это говоришь ты?

С о к р а т. Меня и теперь как-то беспокоит, и в иные времена часто беспокоило то, что я и в отношении к себе, (d) и в отношении к другому был в большом недоумении, не умея сказать, что это у нас за свойство и каким образом оно появляется.

Т е э т е т. Какое свойство?

С о к р а т. То, что кто-нибудь имеет ложное мнение. Я и теперь смотрю с недоумением, оставить ли нам этот вопрос или исследовать его иным способом, чем как исследовали немного прежде.

Т е э т е т. Почему же не исследовать, Сократ, если в cамом деле представляется, что это так или иначе нужно? Ведь вы — ты и Феодор — не худо сейчас говорили о досуге, что в занятии этого рода ничто не стесняет вас

С о к р а т. Ты кстати вспомнил. Может быть, недурно (e) было бы опять как бы напасть на готовый след; потому что лучше сделать немногое — да хорошо, чем многое — недостаточно.

Т е э т е т. Как же.

С о к р а т. Но каким образом? — Что тут сказать? Скажем ли, что мнение бывает ложно всякий раз и что таковы мы по природе, следуя которой, один из нас мнит ложно, а другой справедливо? [69]

201

Т е э т е т. Конечно, скажем.

С о к р а т. Не то ли именно свойственно нам по отношению (188) и ко всему, и к отдельному, что мы или знаем, или не знаем? А что находится в середине, между тем и другим, — то есть учиться и забывать [70], — на то в настоящее время я не обращаю внимания; так как это теперь к предмету нашего рассуждения не относится.

Т е э т е т. В самом деле, Сократ, иного-то ничего не остается относительно каждой вещи, кроме как — знать и не знать.

С о к р а т. Так не необходимо ли, стало быть, мнящему иметь мнение или о том, что он знает, или о том, чего не знает?

Т е э т е т. Необходимо. (b)

С о к р а т. Но знающему-то не знать того самого (что он знает) или не знающему знать (не знаемое) невозможно.

Т е э т е т. Как не невозможно!

С о к р а т. Посему человек, имеющий ложное мнение о том, что он знает, не думает ли, что это — не это, а нечто отличное от того, что он знает, — и, зная то и другое, не знает ни того ни другого?

Т е э т е т. Но это невозможно, Сократ.

С о к р а т. А кто не знает чего-нибудь, тот думает ли, что это есть нечто отличное от того, чего он не знает? и незнающий ни Теэтета, ни Сократа, не заберет ли себе в голову, что Сократ есть Теэтет, или Теэтет — Сократ?

Т е э т е т. Да как же это? (c)

С о к р а т. Между тем, что кто знает, того, вероятно, не почитает тем, чего не знает, а того, чего не знает, — тем, что знает.

Т е э т е т. Это будет чудовищно.

С о к р а т. Каким же образом имел бы кто-нибудь ложное мнение? Ведь вне этого мнить, вероятно, нельзя, если только мы все или знаем, или не знаем; а в этих пределах нигде, по-видимому, невозможно иметь мнение ложное.

Т е э т е т. Весьма справедливо.

202

С о к р а т. Но, может быть, не так надобно исследовать искомое — идти не к знанию и незнанию, а к бытию и к небытию? [71] (d)

Т е э т е т. Как ты говоришь?

С о к р а т. Проще сказать вот как: кто мнит о чем бы ни было то, чего нет, тот не может не иметь мнения ложного, сколько бы, впрочем, ни было у него ума.

Т е э т е т. И это опять естественно, Сократ.

С о к р а т. Как же? Что скажем, Теэтет, если спросят нас: возможно ли для кого-нибудь то, что вы говорите? Кто из людей будет мнить несуществующее — в рассуждении как предметов действительных, так и вещи самой по себе? Мы-то, как видно, дадим на это такой ответ: когда думающий будет думать, по крайней мере, несправедливо. Или как скажем? (e)

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. А бывает ли это и в других случаях?

Т е э т е т. Что?

С о к р а т. То, чтобы кто-нибудь, видя ничто, не видел ничего?

Т е э т е т. Как же это возможно?

С о к р а т. Однако ж кто видит одного, тот видит нечто существующее. Или ты думаешь, что одно есть и в несуществующем?

Т е э т е т. Не думаю.

С о к р а т. Стало быть, видящий что-нибудь одно-то видит существующее.

Т е э т е т. Явно. (189)

С о к р а т. И следовательно, слышащий что-нибудь слышит также нечто одно — слышит существующее.

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. И касающийся чего-нибудь касается именно одного — касается существующего, коль скоро одного.

Т е э т е т. И это.

С о к р а т. А имеющий мнение не одно ли нечто мнит?

Т е э т е т. Необходимо.

С о к р а т. Мнящий же нечто одно не то ли мнит, что существует?

Т е э т е т. Согласен.

203

С о к р а т. Стало быть, кто мнит несуществующее, тот ничего не мнит.

Т е э т е т. По-видимому, ничего.

С о к р а т. Но ведь ничего не мнящий-то вовсе и не мнит.

Т е э т е т. Ясно, кажется, что так. (b)

С о к р а т. Стало быть, несуществующего мнить нельзя — ни в рассуждении предметов действительных, ни в рассуждении вещи самой по себе.

Т е э т е т. По-видимому, нельзя.

С о к р а т. Значит, иметь ложное мнение есть что-то иное, чем мнить то, что не существует?

Т е э т е т. Явно, что иное.

С о к р а т. Посему мнение у нас бывает ложным и не так, и не как немного прежде рассматривали мы его.

Т е э т е т. Уж конечно, нет.

С о к р а т. Не дать ли так происходящему вот какого имени?

Т е э т е т. Какого?

С о к р а т. Мнение, оказывающееся ложным, не назвать ли (c) инопониманием [72] (ἀλλοδοξίαν), — когда кто-то, сменив в своей мысли что-либо существующее, считает его опять иным существующим? Ведь таким образом он всегда мнит хоть и существующее, однако ж одно вместо другого — и, не попадая на тот предмет, который рассматривал, справедливо может быть назван ложно мнящим.

Т е э т е т. Теперь ты сказал, кажется, весьма правильно; потому что, когда вместо прекрасного мнят постыдное или вместо постыдного прекрасное, тогда, по справедливости, мнят ложно.

С о к р а т. Ты относишься ко мне, Теэтет, с презрением, а не с осторожностью.

Т е э т е т. Почему так?

С о к р а т. Я кажусь тебе, думаю, неспособным ухватиться за твое «по справедливости ложно» и спросить: разве может (d) быть скорое медленно, или легкое тяжело, или что-нибудь другое противоположное оказываться противоположным себе — не по своей природе, а по природе противоположного? Впрочем, чтобы отвага твоя не была напрасною, я оставляю это. Так тебе нравится, говоришь, та мысль, что иметь ложное мнение — значит водиться иномнением?

Т е э т е т. Нравится.

204

С о к р а т. Стало быть, по твоему мнению, одно что-нибудь можно полагать в мысли как другое, а не как это.

Т е э т е т. Конечно, можно.

С о к р а т. Если же в чьей-нибудь мысли делается так, то не необходимо ли ей мыслить или оба, или только другое? (e)

Т е э т е т. Конечно, необходимо.

С о к р а т. Притом либо вместе, либо преемственно?

Т е э т е т. Прекрасно.

С о к р а т. Но мышлением то ли называешь ты, что я?

Т е э т е т. А ты что называешь?

С о к р а т. Беседу, которую душа ведет сама с собою, когда что-нибудь рассматривает. Вот ты видишь во мне как бы человека незнающего; в эту минуту я представляю душу свою так: мне воображается, что она, размышляя, не иное что делает, как разговаривает, — сама себя (190) спрашивает и отвечает, утверждает и отрицает. И тогда, как ею что-нибудь определено, выход из недоумения скорее или медленнее сделан, тождественное высказано и сомнения больше нет, — мы приписываем ей мнение. Поэтому мнить у меня называется говорить, мнением же я почитаю высказанное слово, — высказанное, однако ж, не другому кому-то и не голосом, а молча, себе самому. А ты что думаешь?

Т е э т е т. И я то же.

С о к р а т. Стало быть, кто одно мнит другим, тот говорит также, как видно, самому себе, что одно есть другое.

Т е э т е т. А как же. (b)

С о к р а т. Припомни же, говорил ли ты когда-нибудь самому себе, что прекрасное всего более есть безобразное, либо несправедливое — справедливое, или — и это главное — смотри, принимался ли ты когда-нибудь уверять себя, что одно всего более есть другое? Не совершенно ли напротив, ты даже и во сне никогда не осмеливался сказать себе, что нечет непременно есть чет либо что иное такое же?

Т е э т е т. Ты правду говоришь. (c)

С о к р а т. Думаешь ли, что кто-нибудь здоровый, а не сумасшедший, дерзнет серьезно говорить сам с собою и уверять себя, что бык необходимо есть лошадь или два — одно?

Т е э т е т. Клянусь Зевсом, нет.

С о к р а т. Итак, если говорить с самим собою значит мнить, то, говоря и мня оба-то представления и касаясь душою того и другого, никто не мог бы ни говорить, ни мнить, что одно есть другое. Посему и тебе надобно оставить речь о другом. Ведь я полагаю это самое так: никто не мнит, (d) что постыдное прекрасно или иное что-нибудь такое.

205

Т е э т е т. И я оставляю, Сократ; так как мне нравится, что ты говоришь.

С о к р а т. Стало быть, кто мнит оба представления, тому невозможно мнить, что одно есть другое.

Т е э т е т. Выходит, так.

С о к р а т. Мнящий же только одно-то, а никак не другое, никогда не будет мнить, что одно есть другое.

Т е э т е т. Справедливо; потому что иначе он принужден был бы касаться и того, о чем не мнит.

С о к р а т. Стало быть, иномнение невозможно ни для того, кто мнит оба представления, ни для того, кто — которое-нибудь (e) одно; следовательно, кто определял бы, что ложное мнение есть иномнение, тот не сказал бы ничего; потому что ни этим образом, ни прежним не открывается в нас ложного мнения.

Т е э т е т. Видно, что нет.

С о к р а т. Но ведь если не откроется это, Теэтет, то мы принуждены будем допустить много странного.

Т е э т е т. Что именно?

С о к р а т. Я не скажу тебе, пока не попытаюсь рассмотреть предмет со всех сторон; потому что стыдно было бы мне за нас при настоящем затруднении быть поставленными в необходимость согласиться в том, что я говорю. (191) Но если найдем и выйдем на свободу, то, уже не опасаясь возбудить смех, скажем о других, с кем это случается. А когда затруднения нисколько не преодолеем, тогда смиримся, думаю, и, подобно корабельным пловцам, предавшись слову, будем терпеть и принимать, чего бы оно ни захотело. Послушай-ка, какой еще представляется нам путь исследования.

Т е э т е т. Говори.

С о к р а т. Скажу, что мы неправильно согласились, допустив, будто тому, кто знает что-нибудь, невозможно мнить, что чего он не знает, есть то самое, — и обманываться: (b) напротив, это в некоторых случаях возможно.

Т е э т е т. Не то ли говоришь ты, что и я подозревал, когда мы полагали, что это таково: то есть что иногда я, зная Сократа, а вдали видя другого человека, которого не знаю, думал, что это Сократ, которого знаю? В этом-то ведь случае бывает именно то, что ты говоришь.

С о к р а т. Так не отказаться ли нам от этого положения, которое в том, что мы знаем, делало нас, знающих, не знающими?

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Ведь мы положим не так, а вот как — и дело (c) у нас, может быть, кое-как уладится, а может быть, и не пойдет на

206

лад. Видишь, мы в настоящем случае так поставлены, что нам необходимо испытывать предмет, поворачивая его на все стороны. Смотри же, дело ли я говорю. Возможно ли, чтобы кто-то, прежде не зная чего-нибудь, после научился?

Т е э т е т. Конечно, возможно.

С о к р а т. Потом опять другому, третьему?

Т е э т е т. Почему не так.

С о к р а т. Представь же, для ясности, что в душах наших есть [73] восковой оттиск, у одного больше, у другого меньше, (d) и воск у того чище, у этого грязнее, у того тверже, у этого мягче, а у иных он умеренный.

Т е э т е т. Представляю.

С о к р а т. Положим теперь, что этот воск есть дар матери муз, Мнемосины, и что на нем — что ни захотелось бы нам помнить из вещей видных, слышанных либо при посредстве чувств и размышления придуманных нами самими, — мы кладем знаки, отпечатлевая их, будто перстнем. И вот, что отпечатлено. мы помним и знаем, (e) пока есть образ отпечатленного; а когда оттиск изгладился или нельзя бывает сделать его, забываем и не знаем [24*].

Т е э т е т. Пусть так.

С о к р а т. Итак, знающий то, что видит или слышит, и рассматривающий это — сообрази — может ли таким образом иметь ложное мнение?

Т е э т е т. Каким, то есть?

С о к р а т. Думая, что знаемое иногда он знает, иногда нет. Ведь это-то, соглашаясь в невозможном, мы прежде нехорошо допустили.

Т е э т е т. А теперь как ты говоришь?

С о к р а т. Говоря об этом, надобно сперва различить [74] следующее: невозможно, чтобы, кто что знает, имея в (192) своей

207

душе память о том, но не чувствует того, почитал это чем-то отличным от знаемого, тогда как носит в себе тип его, только не чувствует; и опять, чтобы, кто что знает, знаемое принимал за то, чего не знает и печати чего в себе не носит; и опять, кто чего не знает, считал бы за то, чего не знает, а что знает, — за то, что знает. Невозможно также, чтобы кто-нибудь то, что чувствует, чувствовал как что-то отличное от того, что чувствует; и кто-нибудь то, что чувствует, принимал бы за то, чего (b) не чувствует, а чего не чувствует — за то, что чувствует. Но и того, если можно сказать, несбыточнее, чтобы кто-то, зная что-либо, чувствуя знаемое и имея чувственный его признак, почитал это опять чем-то отличным от того, что знает, чувствует и чего имеет тоже чувственный признак; и чтобы, кто что знает, что чувствует и чего верное изображение носит в памяти, почитал это тем, что знает, или чтобы, кто что знает и чувствует, имея такое же изображение, знал то, что чувствует; или опять, чтобы, кто чего не знает и не чувствует, знал, что не знает этого и не чувствует, или чтобы, кто чего не знает и не чувствует, знал то, чего не знает; или (c) чтобы, кто чего не знает и не чувствует, знал то, что этого не чувствует. Все это невозможностью перевешивает возможность иметь здесь ложное мнение. Итак, остается, что оно бывает, если и в иных, то, конечно, в следующих случаях.

Т е э т е т. В каких же? Не пойму ли я больше из них-то? А теперь ведь не следую за тобою.

С о к р а т. В тех, когда кто-то, зная что-нибудь, думает, что это есть нечто отличное от того, что он знает и (d) чувствует; или

208

когда кто-то не знает чего-либо, но чувствует; или когда кто-то знает и чувствует что-нибудь из того опять, что знает и чувствует.

Т е э т е т. Теперь я еще больше отстал, чем тогда.

С о к р а т. Выслушай же прежнее снова вот как: зная Феодора и имея в самом себе память о том, каков он, таким же образом и Теэтета, — не бывает ли, что я иногда вижу их, а иногда нет, иногда прикасаюсь к ним, а иногда нет; тоже и слышу или постигаю каким-нибудь другим чувством; а иногда относительно вас не имею никакого чувства, хотя тем не менее помню вас и знаю в себе?

Т е э т е т. Конечно. (e)

С о к р а т. Так пойми же, во-первых: я хочу высказать то, что можно и не чувствовать, что знаешь, можно и чувствовать.

Т е э т е т. Правда.

С о к р а т. Но не правда ли, что чего кто не знает, того часто может и не чувствовать, а часто — только чувствовать?

Т е э т е т. Возможно и это.

С о к р а т. Смотри же, более ли теперь будешь следовать. Сократ знает Феодора и Теэтета; но не видит никоторого, (193) и в отношении к ним нет у него никакого иного чувства: ведь он не стал бы мнить сам в себе, что Теэтет есть Феодор. Дело ли говорю я или нет?

Т е э т е т. Да, совершенную правду.

С о к р а т. Так вот смысл тех слов, которые сказал я прежде.

Т е э т е т. Действительно, было сказано.

С о к р а т. Затем и второе положение: что одного из вас зная, а другого не зная, и никоторого не чувствуя, я никак опять не подумал бы, что кого я знаю, есть тот, которого не знаю.

Т е э т е т. Правильно.

С о к р а т. Третье же то, что, никоторого не зная и не чувствуя, (b) я не подумал бы, что кого не знаю, тот есть кто-то иной в отношении к тем, которых не знаю. Представляй, что ты по порядку снова слышал и все прочие прежде сказанные случаи, в которых я о тебе и Феодоре не буду иметь ложного мнения, обоих ли вас знаю или не знаю или одного знаю, а другого не знаю. То же самое и о чувствах. Следуешь ли теперь?

Т е э т е т. Следую.

С о к р а т. Итак, ложно мнить остается в том случае, когда, зная тебя и Феодора и на том воске имея как бы знаки ваших перстней, а между тем, смотря на обоих (c) вас издали и недостаточно, я стараюсь собственным зрением приписать каждому из вас принадлежащий ему знак, привязать и приладить к нему оставшийся во мне самом его след, чтобы вышло узнавание; но,

209

не достигая этого и, как бы при обуванье, перемешивая сапоги, воззренье на того или другого отношу к знаку чужому, либо — что бывает, когда смотришься в зеркало, — правую сторону вижу (d) на левой и под влиянием такого впечатления ошибаюсь. Тогда-то случается ложно мнить или иметь иномнение.

Т е э т е т. В самом деле, Сократ, свойство мнения чрезвычайно подходит к тому, что ты говоришь.

С о к р а т. Бывает еще и то, что, зная обоих вас, одного не только знаю, но и постигаю чувством, а другого нет, и знание другого у меня не согласно с чувством. Это говорил я тебе прежде; но тогда ты не понимал меня.

Т е э т е т. Действительно, не понимал.

С о к р а т. Между тем то-то и разумел я, когда сказал, (e) что знающий одного и чувствующий и имеющий знание, согласное с чувственным на него воззрением, никогда не подумает, что этот один есть кто-то иной между теми другими, которых он знает и чувствует и знание свое тоже подтверждает чувством. Не так ли было говорено?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. И оставалось-то, кажется, то, что говорим теперь, — оставался случай, в котором мы полагаем проявление ложного мнения, то есть когда зная обоих вас и обоих (194) видя или постигая иным чувством, я приписываю обоим знаки не по одному и тому же чувственному воззрению на того и другого, но поступаю, как плохой стрелок, пускающий стрелу не в ту цель и не попадающий, — что и названо ложью.

Т е э т е т. Естественно.

С о к р а т. Итак, мышление всячески ошибается, когда одному знаку чувство присуще, а другому нет, и когда знак чувства отсутствующего приноровляется к присущему. Одним словом, чего кто не знает и никогда не чувствовал, в отношении к тому нельзя, как видно, ни лгать, (b) ни иметь ложное мнение, если мы говорим что-нибудь здравое. Мнение, как ложное, так и истинное, вращается и быстро движется вокруг того, что мы знаем и чувствуем: то есть если сродные впечатления и типы сводит оно соответственно и прямо, то бывает истинным; а когда стороною и косо, — ложным.

Т е э т е т. Не хорошо ли это говорится, Сократ?

С о к р а т. А услышав еще нечто, ты скажешь то же еще скорее. Ведь мнить истину прекрасно, а лгать постыдно.

Т е э т е т. Как же не постыдно.

С о к р а т. Но отсюда происходит, говорят, вот что. Когда в чьей-нибудь душе воск глубок, обилен, легок и благоприлично

210

выработан, так что идущее через чувства запечатлевается в сердце души, — как сказал Омир, намекая на подобие воска, — тогда знаки, отпечатавшись в нем чисто и будучи довольно углублены, сохраняются (d) долгое время, и такие люди бывают, во-первых, очень понятливы, потом памятливы, поскольку знаков чувства не меняют, но мнят истину; ибо так как эти знаки ясны и положены на просторе, то скоро все порознь распределяются по своим печатям, носящим имена вещей. И вот кто называются мудрецами. Или тебе не кажется?

Т е э т е т. Чрезвычайно.

С о к р а т. Затем, когда сердце космато, — что восхвалил во (e) всех отношениях мудрый поэт [25*], — или когда оно грязно и наполнено нечистым воском, либо слишком мягко или жестко, тогда, у кого оно мягко, тот хотя бывает и понятлив, но забывчив; а у кого жестко, тот напротив. Косматые же и каменные, носящие в себе множество земли или грязи, имеют отпечатки неявственные. Неявственны также они и у людей с сердцем жестким, потому что в них нет глубокости; неявственны они и у мягкосердых, так как в них знаки сливаются и оттого скоро становятся темными. (195) А когда, сверх всего этого, знаки в них от тесноты совпадают между собою, что бывает в чьей-либо душонке маленькой, тогда оказываются еще менее явственными, чем те. Так вот все эти способны питать мнения ложные; потому что, видя, слыша или мысля что-нибудь, но не будучи в состоянии скоро распределять отдельные знаки по отдельным вещам, они бывают медлительны и, приписывая им чужое, часто и видят, и слышат, и мыслят ложно, а потому называются заблуждающимися относительно сущего и невеждами. (b)

Т е э т е т. Ты говоришь справедливее, чем сказал бы кто-нибудь, Сократ.

С о к р а т. Положим ли, стало быть, что у нас есть мнения ложные?

Т е э т е т. Непременно.

С о к р а т. Тоже и истинные?

Т е э т е т. И истинные.

С о к р а т. Так, думаем, достаточно допущено, что всего более имеем мы те и другие?

Т е э т е т. Чрезвычайно достаточно.

С о к р а т. Досадное, Теэтет, и поистине неприятное должно быть существо человек болтливый.

Т е э т е т. Что так? К чему это сказал ты? (c)

С о к р а т. Сказал в досаде на свою тупость и подлинно болтливость: ибо какое иное имя дать тому, кто тянет свою речь туда

211

и сюда [75], по медлительности не убеждаясь ни в чем и с трудом отрываясь от каждого положения?

Т е э т е т. Так тебе-то что же досадовать?

С о к р а т. Не только досадую, но и боюсь, что не в состоянии буду отвечать, когда спросят меня: Сократ, ты нашел, что ложное мнение не бывает по взаимном отношении (d) ни чувств, ни мыслей, а появляется в соприкосновении чувства с мыслью? Я подтвержу это, думаю, с видом самодовольства, как если бы мы нашли что-то прекрасное.

Т е э т е т. Мне, по крайней мере, кажется, Сократ, что доказанное теперь и не постыдно.

С о к р а т. Поэтому, скажут, ты говоришь, что человека, которого только мыслим, а не видим, мы никогда не сочтем за коня, которого также и не видим, и не касаемся, а только мыслим, и ничего более относительно него не чувствуем? — Да, говорю: это будет, думаю, мой ответ.

Т е э т е т. Да и правильно.

С о к р а т. Что же? скажут: число одиннадцать, которое (e) можно не более как мыслить, нельзя поэтому никогда счесть за число двенадцать, которое также только мыслится? Ну-ка, отвечай на это ты.

Т е э т е т. Я буду отвечать, что, когда видишь или осязаешь, можно принять одиннадцать за двенадцать; но, пока эти числа держишь только в мысли, о них нельзя иметь такого мнения.

С о к р а т. Что же? думаешь ли, никто никогда не брался за исследование пяти и семи самих в себе — говорю не о пяти и семи (196) человеках, или о чем другом, а о самих числах пять и семь, что мы называли тогда знаками на печати и говорили, что в отношении к ним не бывает ложного мнения? Этого самого не исследовал ли уже когда кто-нибудь из людей, говоря сам себе и спра-

212

шивая, сколько составится из них, — и не думал ли один, что выйдет одиннадцать, а другой — что двенадцать? Разве все говорят и думают, что сумма их — двенадцать? (b)

Т е э т е т. Нет, клянусь Зевсом; многие — и одиннадцать; и чем больше раcсматриваемое число, тем скорее ошибаются. Ведь я думаю, что ты говоришь о всяком числе.

С о к р а т. И правильно думаешь. Всмотрись же, иное ли что бывает тогда, кроме того, что самое это «двенадцать» представляется на печати как одиннадцать?

Т е э т е т. Вероятно.

С о к р а т. Поэтому не возвращаемся ли мы к прежним речам? Ведь кто испытывает это, тот, что знает, почитает отличным от всего, что также знает; а это, сказали мы, невозможно и принуждены были положить, (c) что в этом отношении ложного мнения не бывает, чтобы не поставить себя в необходимость утверждать, что знающий есть вместе и не знающий.

Т е э т е т. Весьма справедливо.

С о к р а т. Итак, надобно постановить, что ложное мнение есть что-нибудь другое, а не принятие мысли за чувство. Ведь если бы оно было это, то в самих помыслах мы никогда не обманывались бы: а теперь-то — либо нет ложного мнения, либо что кто знает; того может и не знать. Что изберешь ты из этого?

Т е э т е т. Трудный выбор предлагаешь ты, Сократ. (d)

С о к р а т. Однако ж того-то и другого вместе раcсудок, должно быть, не допустит. Впрочем, надобно на все отваживаться: что, если бы мы решились бесстыдничать?

Т е э т е т. Как?

С о к р а т. Захотевши сказать, что такое значит — знать.

Т е э т е т. Да какое же в этом бесстыдство?

С о к р а т. Ты как будто и не замечаешь, что все с самого начала рассуждение наше клонилось к изысканию знания, так как мы не знаем, что такое оно.

Т е э т е т. Нет, замечаю.

С о к р а т. И тебе кажется не стыдно, не зная знания, заявлять, каково знание. Да, Теэтет, давно уже беседа наша (e) полна нечистоты. Тысячекратно доселе повторяли мы слова: знаемое и не знаемое, знаем и не знаем, как будто понимая друг друга, — тогда как не знаем еще, что называется знанием! Если угодно, вот и теперь опять мы употребляем слова не знать и понимать, как будто следует употреблять их, когда нет у нас знания.

Т е э т е т. Но каким образом будешь ты разговаривать, Сократ, обходя их?

213

С о к р а т. Никаким, пока только я есмь я. Когда бы, (197) конечно, был я спорщиком, или когда бы такой человек находился теперь между нами, — без сомнения, сказал бы, что они должны быть обходимы, и очень укорял бы нас за то, что я говорю. А так как мы люди плохие, то — хочешь ли, я осмелюсь сказать, что такое знание? Мне представляется, что это будет сказано кстати.

Т е э т е т. Осмелься, ради Зевса. А что ты не будешь обходить тех слов, в том получишь совершенное прощение.

С о к р а т. Слыхал ли ты, что ныне называют знанием?

Т е э т е т. Может быть; однако ж в эту минуту не припомню .

С о к р а т. Знание, говорят, есть имение знания. (b)

Т е э т е т. Правда.

С о к р а т. А мы немного переиначим и скажем: владение знанием.

Т е э т е т. Какое же различие найдешь ты между этим и тем?

С о к р а т. Может быть, никакого: но, что покажется, слушай и вместе со мною испытывай.

Т е э т е т. Если только буду в состоянии.

С о к р а т. Так вот, владеть и иметь, мне кажется, не одно и то же. Положим, например, кто-нибудь, купивши платье и владея им, не носит его: мы не сказали бы, что он имеет это платье, а сказали бы, что он владеет им.

Т е э т е т. И правильно. (c)

С о к р а т. Смотри же, нельзя ли так, и приобретши знание, не иметь его, подобно тому, кто, наловив диких птиц, голубей или других животных, питает их в построенной дома голубятне. Ведь мы некоторым образом, вероятно, могли бы сказать, что он всегда имеет их потому именно, что приобретает. Не так ли?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. А другим-то образом не имеет ни одного, и относительно них принадлежит ему только власть: так как он заключил их и сделал подручными в собственной (d) своей ограде, то владеет правом, поймав которое угодно, брать их и держать, когда захочет, и опять отпускать; и это может делать, сколько раз ему ни вздумается.

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. И опять, как прежде мы приготовляли в душах какое-то, не знаю, восковое изображение, так теперь построим в каждой душе некоторые голубятни для различных птиц, из которых одни везде, где случится, летают особо от прочих стадами, другие — в небольшом числе, а некоторые — поодиночке. (e)

Т е э т е т. Пусть будут построены. Что же из этого?

214

С о к р а т. Пока мы в детстве, это помещение, надобно сказать, бывает пусто; а вместо птиц дóлжно мыслить знания. И кто, приобретши какое-то знание, запер его в своей ограде, о том следует говорить, что он научился или нашел дело, к которому относилось это знание, и это называется знать.

Т е э т е т. Пусть так. (198)

С о к р а т. Потом опять, когда вздумается ловить знания, брать их, держать и снова отпускать, смотри, какие требуются имена: те ли, какие употреблялись прежде, когда знание было приобретаемо, или другие? — Ты яснее поймешь, что я говорю, вот из чего. Признаешь ли ты искусство арифметическое?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Представь же, что это есть ловля знаний относительно всякого чета и нечета.

Т е э т е т. Представляю.

С о к р а т. Этим-то, думаю, искусством и сам он знания о числах держит в подчинении и другим передает их, которые передает. (b)

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. И передающий-то, говорим, учит, а принимающей учится; тому же, кем они приобретены и содержатся в той голубятне, приписываем знания.

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Так вникни теперь, что отсюда следует. Знающий в совершенстве арифметику иные ли имеет знания, как не знания всех чисел? Ведь в душе его есть знания о всех числах.

Т е э т е т. Как же. (c)

С о к р а т. Но такой не будет ли считать что-нибудь, либо находящееся в нем самом, либо иное нечто вне его, что определяется числом?

Т е э т е т. Как не считать.

С о к р а т. А считать-то есть не иное что, положим мы, как рассматривать, сколь велико какое-нибудь число.

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. Стало быть, рассматривающий то, что он знает, представляется как бы не знающим, хотя мы согласились, что ему известны все числа. Ты, вероятно, слышишь иногда такие несообразности?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Посему, уподобляя это приобретению и ловле голубей, (d) мы скажем, что ловля бывает двоякая: одна — до приобретения, чтобы приобресть; другая — после приобретения, чтобы взять и держать в руках то, что некогда приобретено. Та-

215

ким образом, человек, давно уже посредством учения получивший знание чего-нибудь и узнавший это, может изучать опять то же самое, снова принимаясь за знание известной вещи и держа его, как давно приобретенное, только в уме. кстати, не возбуждавшееся.

Т е э т е т. Правда. (e)

С о к р а т. Об этом-то я сейчас спрашивал, хотя надобно употреблять имена, говоря о знаниях, когда арифметист будет считать или грамматист читать. Знающий станет ли в таком случае, снова учиться у себя тому, что узнал?

Т е э т е т. Но это странно, Сократ.

С о к р а т. Так, скажем, они не знают того, что читают и считают, (199) — тогда как мы уступили им знание всех букв и чисел?

Т е э т е т. И это несообразно.

С о к р а т. Ну, хочешь ли, положим, что об именах нечего нам беспокоиться, кому куда ни заблагорассудилось бы направлять слова познавать и учиться, коль скоро мы определили, что иное дело — приобрести знание, и иное — иметь его, и коль скоро невозможно, говорим, чтобы кто не приобрел того, что приобрел, — отчего никогда никому и не приходится не знать, что он знает, хотя получить ложное (b) об этом мнение можно? Ведь есть возможность — не иметь об этом знания, а принять одно за другое, когда, ловя которое-нибудь из летающих вокруг знаний, по ошибке берешь одно вместо другого, когда, следовательно, одиннадцать считаешь двенадцатью, принимая знание одиннадцати за знание двенадцати, как бы ловя в себе дикого голубя за ручного.

Т е э т е т. Это сообразно.

С о к р а т. А когда которое намерен взять, то и берешь, тогда лжи нет, — ты мнишь действительное: таким-то образом бывает мнение истинное и ложное, и нам ничто не мешает в том, на что прежде мы досадовали. (c) Подтвердишь это или как поступишь?

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. Стало быть, от положения: что знаешь, того не знаешь, — мы отделались; ибо, приобретши нечто, никогда не случается не приобрести этого, ошиблись ли мы в чем или не ошиблись. Страшнее, по-видимому, представляется мне другое положение.

Т е э т е т. Какое?

С о к р а т. Если обмен знаний будет ложным мнением.

Т е э т е т. Да как же?

С о к р а т. Страшно, во-первых, то, что имеющий знание о (d) чем-нибудь не знает этого самого — не знает не незнанием, а

216

своим о себе знанием; во-вторых, опять мнить, что другое есть это, а это — другое. — Как невелика несообразность — полагать, что, когда знание привходит, душа не имеет никакого знания, но все не знает? Из этого основания ничто не препятствует заключить, что и привзошедшее незнание заставляет нечто знать и слепота — видеть, если знание заставит иногда кого-нибудь не знать.

Т е э т е т. Может быть, нехорошо мы положили, Сократ, (e) понимая птиц только как знания: надлежало представлять, что вместе с ними летают в душе и незнания и что ловец, хватая иногда знание, иногда незнание относительно одной и той же вещи, мнит ложно незнанием, а справедливо — знанием.

С о к р а т. Нелегко, конечно, не хвалить тебя, Теэтет, однако рассмотри опять, что ты сказал. Пусть будет так, как говоришь: взявший-то незнание будет, полагаешь, иметь ложное мнение? Не так ли? (200)

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Не думая, впрочем, что он ложно мнит.

Т е э т е т. Как же.

С о к р а т. А справедливо — и будет в том убеждении, что он знает то, в отношении к чему солгал.

Т е э т е т. Почему не так.

С о к р а т. Следовательно, будет думать, что он поймал знание, а не незнание.

Т е э т е т. Явно.

С о к р а т. Поэтому, долго ходя вокруг, мы опять пришли к прежнему недоумению. Ведь тот обличитель засмеется (b) теперь и скажет: полагаете ли вы, почтеннейший, что знающий то и другое — знание и незнание — думает, что знаемое им есть нечто отличное от всего, что он знает? Или не знающий ни того ни другого мнит, что незнаемое отлично от всего, чего он не знает? Или, это зная, а того не зная, знаемое принимает он за незнаемое, а незнаемое — за знаемое? Или снова скажете мне, что по отношению к познаниям и незнаниям есть опять знания, приобретший которые запер их в других каких-то смешных голубятнях или восковых слепках и знает, пока приобрел, (c) но не имеет их в душе под рукою? Так-то вы, не делая больше ничего, принуждены тысячекратно возвращаться к тому же! Что будем отвечать на это, Теэтет?

Т е э т е т. Но — клянусь Зевсом, Сократ, — я не нахожу, что тут говорить.

С о к р а т. Так не хорошо ли укоряет нас исследование, дитя, показывая, что мы неправильно ищем ложного мнения (d) прежде

217

знания, которое оставили? Ведь первое невозможно знать, пока не возьмешь по-надлежащему знания, что такое оно.

Т е э т е т. В настоящем случае необходимо думать так, как ты говоришь.

С о к р а т. Что же будет знание? — спросит кто-нибудь опять. Ведь мы, вероятно, не будем же отказываться от этого вопроса?

Т е э т е т. Всего менее, если только ты-то не откажешься.

С о к р а т. Скажи же, как нам лучше отвечать, чтобы всего менее противоречить самим себе?

Т е э т е т. Как мы взялись прежде, Сократ; потому что я (e) не представляю ничего другого.

С о к р а т. Как?

Т е э т е т. Сказать, что истинное мнение есть знание. Ведь истинное-то мнение безошибочно, и что бывает согласно с ним, все то хорошо и прекрасно.

С о к р а т. Проводник через реку говорит, Теэтет: вода сама [76] покажет. Так-то и мы: если будем исследовать предмет на ходу, исследуемое скоро само откроет, в чем (201) заключается препятствие; а когда будем стоять, ничто не откроется.

Т е э т е т. Ты правильно говоришь; пойдем же и будем рассматривать.

С о к р а т. Но тут-то коротко рассматривание: целое искусство [77] удостоверяет тебя, что истинное мнение не есть знание.

Т е э т е т. Как так? Что это за искусство?

С о к р а т. Искусство великанов в мудрости, которых называют риторами и дельцами в судах. Ведь они своим искусством убеждают не уча, а заставляя мнить, что им угодно. Разве это, думаешь, какие-то такие сильные учители, что немного утечет воды, как они удовлетворительно докажут истину событий даже тем, которые и не (b) видели ограбленных или испытавших иное насилие?

Т е э т е т. Никак не думаю; но убеждать — убеждают.

С о к р а т. А убеждать не значит ли, говоришь, заставить мнить?

218

Т е э т е т. А как же.

С о к р а т. Но не правда ли, что когда судьи справедливо бывают убеждены в том, что можно знать только видевшему, (c) а иначе нельзя, тогда, судя о деле по слуху и получив истинное мнение, они, при своем праве на убеждение, судят без знания, если судят хорошо?

Т е э т е т. Без сомнения.

С о к р а т. А если бы истинное мнение и знание были одно и то же, друг мой, то судья совершенный никогда не мнил бы право без знания. Видно, они отличны одно от другого.

Т е э т е т. Теперь пришло мне на мысль то, Сократ, что я слышал от кого-то, но забыл было. Он сказал, (d) что истинное мнение с умом есть знание [78], а без ума — отлично от знания. И в чем не представляется ума, то не познаваемо, — так называл он это, — а в чем представляется, то познаваемо.

С о к р а т. Ты говоришь очень хорошо. Но скажи, как различаются у тебя познаваемое и не познаваемое: одинаково ли слышали об этом я и ты?

Т е э т е т. Не знаю, в состоянии ли буду раскрыть это. Но если бы говорил кто-то другой, то, думаю, следовал бы.

С о к р а т. Выслушай же один сон вместо другого. Я, кажется, (e) тоже слышал от кого-то, что первые как бы стихии, из которых сложены как мы, так и все прочее, не имеют ума; потому что можно наименовать отдельно каждую стихию только саму по себе, а прибавить, что такое она есть или не есть, ничего нельзя; можно приписывать ей (202) существование или несуществование, а поставлять ее в отношение не дóлжно, если говорится о ней одной, поскольку не должно быть прилагаемо к ней ни это, ни то, ни отдельное, ни одно, ни таково, ни многое другое подобное. Ведь это бегучее относится ко всему и отлично от того, к чему прилагается; а между тем, если бы возможно было говорить о самой стихии и иметь соответствующее ей выражение, — надлежало бы говорить без всего другого. Но теперь из первых стихий словом ничего обозначить нельзя, ибо сюда ничто не идет, кроме имени: стихия имеет только (b) имя, а вещи, сложенные из стихий, как сами переплетены, так и имена их переплелись и стали речью; ибо сущность речи есть сплетение имен. Таким образом,

219

стихии не умственны [79] и не познаваемы, но чувствопостижимы; а слоги познаются, выражаются и доступны истинному мнению. Поэтому кто принимает истинное мнение о чем-нибудь (c) без ума, того душа относительно этого предмета держит, конечно, истину, однако ж не знает его: ибо человек, не могущий ни дать, ни принять отчета в известном предмете, — не знаток того предмета; а кто присоединяет ум, тот может все это знать и совершенно способен к знанию. Так ли слышал ты это сновидение или иначе?

Т е э т е т. Точно так.

Сократ, Что же? нравится ли тебе и положишь ли так, что знание есть истинное мнение с умом?

Т е э т е т. Очень охотно.

С о к р а т. Ужели же, однако, теперь, в этот день, Теэтет, (d) приобрели мы то, чего многие мудрецы давно уже искали и, прежде чем нашли, состарились?

Т е э т е т. Мне, по крайней мере, кажется, Сократ, что теперь сказанное сказано хорошо.

С о к р а т. Да походит, что так и есть; ибо что за знание было бы без ума и правильного мнения? Впрочем, в том, что сказано, одно мне не правится.

Т е э т е т. Что именно?

С о к р а т. Кажется, слишком отважно — говорить, будто стихии (e) непознаваемы, а род слогов познаваем.

Т е э т е т. А разве это неправильно?

С о к р а т. Да надобно узнать. Ведь на примеры, которыми сказавший все это пользовался, мы смотрим как на ручательство за положение.

Т е э т е т. На какие примеры?

С о к р а т. На стихии и слоги грамоты. Разве говоривший то, что мы говорим, смотрел, думаешь, на иное, что так сказал?

Т е э т е т. Нет, на это.

С о к р а т. Возьмемся же за них снова и испытаем, а особенно испытаем самих себя, так или не так понимаем мы грамоту. Ну-ка, сперва это: действительно ли слоги заключают в себе нечто умственное, а стихии не умственны?

Т е э т е т. Может быть.

С о к р а т. Конечно; так и мне представляется. Если бы, по крайней мере, кто-нибудь о первом слоге Сократа спросил так: Теэтет! скажи, что такое Со, — как отвечал бы ты?

Т е э т е т. Отвечал бы, что — С, О.

220

С о к р а т. И не указал ли бы в этом умственную сторону слога?

Т е э т е т. Указал бы. (b)

С о к р а т. А ну-ка, скажи так и об умственной стороне С.

Т е э т е т. Да как же спрашивать [80] о стихии стихии? Ведь С-то, Сократ, относится к числу безгласных; это — только шум свистящей гортани; а вот в опять — ни звук, ни шум, ни состав из многих стихий. Поэтому весьма хорошо называть их неумственными, и из них семь, самые выразительные, имеют только звук, а умственности — никакой.

С о к р а т. Стало быть, это-то, друг мой, мы правильно постановили относительно знания.

Т е э т е т. Очевидно.

С о к р а т. Что же теперь? То-то правильно ли доказали мы, (c) что стихия непознаваема, а слог познаваем?

Т е э т е т. Вероятно.

С о к р а т. Постой-ка: слогом обе ли стихии называем мы — и все, если таких стихий будет больше двух, — или одну какую-то идею, происшедшую из соединения их?

Т е э т е т. Мне кажется, все вместе.

С о к р а т. Смотри же на две стихии: С и О. Обе они составляют первый слог моего имени. Правда ли, что кто знает этот слог, тот знает обе их?

Т е э т е т. Почему не так. (d)

С о к р а т. Следовательно, он знает С и О.

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Что же? Стало быть, не знает ни той ни другой и, никоторой не зная, знает обе?

Т е э т е т. Но это странно и несообразно, Сократ.

С о к р а т. Однако ж если уж необходимо знать ту и другую тому, кто будет знать обе, то намеревающемуся узнать некогда слог необходимо знать наперед все вместе стихии; и таким образом прекрасное наше положение убежит бегмя.

Т е э т е т. И притом еще вдруг. (e)

С о к р а т. Потому что мы нехорошо бережем его. Может быть, слогом-то надобно почитать не стихии, а составившийся из них один какой-то вид, имеющий одну собственную свою идею, отличную от стихий.

221

Т е э т е т. Конечно; и это должно быть гораздо вернее, чем то.

С о к р а т. Надобно рассмотреть и не выдавать так малодушно положения великого и важного.

Т е э т е т. Да, не выдавать.

С о к р а т. Пусть же будет так, как теперь говорим. Слог (204) есть одна идея, составившаяся из отдельных, сгармонизированных между собою стихий; пусть будет так и в грамоте, и во всем ином.

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Но та идея не должна иметь частей.

Т е э т е т. Почему же?

С о к р а т. Потому что в чем были бы части, в том целое необходимо состояло бы из всех частей. Разве ты не говоришь, что и целое, составившееся из частей, есть один некоторый вид, отличный от всех их?

Т е э т е т. Говорю.

С о к р а т. А всем-то и целым то же ли называешь ты или отличное одно от другого? (b)

Т е э т е т. Ясно я, конечно, не представляю этого; но так как ты велишь с готовностью отвечать, то отважно говорю, что — отличное.

С о к р а т. Готовность-то, Теэтет, права; а прав ли и ответ, — посмотрим.

Т е э т е т. Да надобно-таки.

С о к р а т. Итак, целое, как говоришь ты теперь, отлично от всего?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Что же будет? Различаются ли между собою «все части» и «все»? Когда, например, мы говорим: один, два, три, четыре, пять, шесть и опять: дважды три, или трижды два, (c) или четыре и два, или три, два и один, — всеми этими числами то же ли высказываем или отличное?

Т е э т е т. То же.

С о к р а т. Иное ли что, чем шесть?

Т е э т е т. Не иное.

С о к р а т. Поэтому каждым выражением высказываем все шесть?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. С другой стороны, высказывая все части, мы ничего не говорим?

Т е э т е т. Необходимо.

С о к р а т. То есть ничего более, как шесть?

Т е э т е т. Ничего.

222

С о к р а т. Стало быть, в том-то, что состоит из числа, (d) словами: «все» и «все части» называется то же?

Т е э т е т. Видимо.

С о к р а т. Мы говорим об этом именно так: число [, обозначающее] плетр и [сам] плетр — то же. Не правда ли?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Таким же, конечно, образом и стадии?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Даже число войска и войско и все подобное? Потому что все число есть все существо каждого числа.

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. А число отдельностей, вероятно, не иное что, как части?

Т е э т е т. Не иное.

С о к р а т. Стало быть, все имеющее части состоит из частей?

Т е э т е т. Видимо.

С о к р а т. Но мы согласились, что все-то части суть все, если и все число будет все.

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. Следовательно, целое не состоит из частей; потому что, будучи всеми частями, оно было бы все.

Т е э т е т. Видно, что не состоит.

С о к р а т. Но часть есть ли часть чего иного, что есть, или целого?

Т е э т е т. Часть всего-таки.

С о к р а т. Мужественно, право, борешься ты, Теэтет. (205) Все же не тогда ли есть это самое «все», когда из него ничто не убыло?

Т е э т е т. Необходимо.

С о к р а т. А целое не то же ли будет, от чего ничто никак не отступает? Когда же от чего что отступило, — не будет ни целого, ни всего, так как они — то же и из того же вместе происходят.

Т е э т е т. Мне кажется теперь, что все и целое ничем не различаются.

С о к р а т. Разве не говорили мы, что, в чем есть части, в том целое и все будут все части?

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. Так возвратимся к тому, за что я сейчас взялся: если слог не есть стихии, то не необходимо ли, чтобы (b) он заключал в себе стихии не в значении своих частей, — а иначе, будучи одно и то же с ними, он, подобно им, не будет познаваем?

Т е э т е т. Так.

223

С о к р а т. Не для того ли, чтобы не было этого, и положили мы, что слог отличен от стихий?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Что же? Если стихии не суть части слога, то можешь ли указать на что иное, что служит-таки частями слога, — и однако ж это не стихии его?

Т е э т е т. Никак не могу. Ведь если бы, Сократ, я допустил в нем частицы, то смешно было бы, оставив стихии, обратиться к иным стихиям. (c)

С о к р а т. В самом деле, Теэтет; по смыслу настоящего рассуждения выходит, что слог есть одна какая-то идея, не имеющая частей.

Т е э т е т. Вероятно.

С о к р а т. Помнишь ли, друг мой, немного прежде мы признали за хорошее слово и согласились, что первое, из чего слагается прочее, не имеет стороны умственной, так как отдельное само по себе несложно, и что правильно нельзя приписать ему ни бытия, ни качества, так как эти слова отличны от него и чужды ему, — и эта-то причина делает его неумственным и непознаваемым?

Т е э т е т. Помню. (d)

С о к р а т. И иная ли какая, кроме нее, причина тому, что то первое одно видно и не имеет частей? Ведь я не вижу иной.

Т е э т е т. Да и не представляется.

С о к р а т. Итак, слог-вид, если он не имеет частей и есть одна идея, не совпадает ли в одно с тем первым?

Т е э т е т. Совершенно.

С о к р а т. Стало быть, если слог есть много стихий и нечто целое, которого они — части, то и стихии и слоги, коль скоро все части оказались то же с целым, равно познаются и выражаются.

Т е э т е т. И очень. (e)

С о к р а т. А когда он — одно и не имеет частей, в нем видна равным образом стихия неумственная и непознаваемая; потому что та же причина сделает их такими.

Т е э т е т. Иначе сказать не могу.

С о к р а т. Следовательно, мы не примем слов того, кто говорил бы, что слог познается и выражается, а стихия — напротив.

Т е э т е т. Не примем, если следовать за ходом речи.

С о к р а т. Что же опять? Говорящего противоположное не будешь (206) ли ты более принимать, основываясь на своем сознании в изучении грамоты?

Т е э т е т. На каком?

224

С о к р а т. Когда учился, ты ничего более не делал, как и зрением и слухом старался различать стихии, каждую саму по себе, — чтобы положение их не сбивало тебя ни в письме, ни в речи.

Т е э т е т. Ты говоришь весьма справедливо.

С о к р а т. У цитриста же совершенно научился, думаю, не иному чему, как уметь следовать за каждым звуком, от (b) какой струны происходит он: а эти звуки не счел ли бы всякий стихиями музыки?

Т е э т е т. Не иным чем.

С о к р а т. Стало быть, если от тех стихий и слогов, в которых мы сами опытны, должно заключать и к иным, то род стихий, скажем, может быть познаваем гораздо яснее и тверже, чем род слога, относительно совершенного изучения каждой науки. Поэтому, кто сказал бы, что слог познаваем, а стихия по природе не познаваема, тот, подумали бы мы, волею-неволею шутит.

Т е э т е т. Без сомнения. (c)

С о к р а т. Впрочем, на это можно, мне кажется, привести и другие доказательства; но предполагаемое не забудем направлять к поверке того, какую силу имеют повторяемые иногда слова, что умственность, привходящая в истинное мнение, бывает совершеннейшим знанием.

Т е э т е т. Да, надобно смотреть.

С о к р а т. Давай же. Что считается у нас умственностью? Мне кажется, из трех значений она имеет одно.

Т е э т е т. Из которых трех? (d)

С о к р а т. Первое будет то, когда кто-то свою мысль выражает голосом посредством глаголов и имен, изображая мнение потоком устной речи, как бы в зеркале или воде. Или тебе не кажется, что такая умственность (λόγος) бывает?

Т е э т е т. Кажется. Ведь именно того, кто так делает, мы называем умствователем (λέγειν).

С о к р а т. И это-то скорее или медленнее может делать всякий — может давать понять, что кажется ему относительно каждого предмета, кроме разве немого или глухого от рождения. А таким образом все, имеющие о чем-нибудь (e) правильное мнение, окажутся мнящими это с умом, и правильное мнение нигде не будет появляться без знания.

Т е э т е т. Правда.

С о к р а т. Поэтому не будем пока легкомысленно порицать человека, произнесшего рассматриваемое теперь определение знания, будто он ничего не сказал. Ведь, может быть, говоря, он не это говорил, но на вопрос о чем-либо отдельном — что такое оно — дал вопрошающему ответ (207) посредством стихий.

225

Т е э т е т. Как бы это, например, Сократ?

С о к р а т. Например, и Исиод говорит [26*] о колеснице, что она построена из ста деревянных частей. Этих частей я не мог бы перечислить, да, полагаю, и ты тоже; однако ж, кто спросил бы нас, что такое колесница, мы довольны были бы своим ответом, если бы могли указать на колеса, на оси, на кузов, на парапеты, на ярмо.

Т е э т е т. Конечно.

С о к р а т. А тот-то, может быть, нашел бы нас смешными, что отвечаем посложно, как если бы отвечали на вопрос о твоем имени, хотя мы думаем и говорим, (b) что говорим правильно, и почитаем себя грамотными, умея грамотно произносить слово, служащее Теэтету именем. Между тем ни о чем нельзя говорить с знанием, пока не будет ограничен предмет посредством стихий при истинном мнении, о чем уже сказано было и прежде.

Т е э т е т. Да, сказано.

С о к р а т. Так-то и о колеснице мы имеем, конечно, правильное мнение; но кто может разложить ее сущность на (c) те сто частей, тот, взяв это и к истинному мнению присоединив умственность, вместо искусственного мнителя, по определении целого стихиями, становится знатоком относительно сущности колесницы.

Т е э т е т. И это, тебе кажется, хорошо, Сократ?

С о к р а т. Если кажется тебе, друг мой, и если умственность принимаешь ты как путь стихии отдельного предмета; а о неумственности в слогах или в еще больших сочетаниях скажи мне, чтобы нам рассмотреть это.

Т е э т е т. Но я вполне принимаю.

С о к р а т. Почитаешь ли ты знатоком кого бы то ни было, когда ему кажется, что то же относится иногда к тому же, иногда к другому, — или, когда тому же, по его мнению, принадлежит иногда одно, иногда другое?

Т е э т е т. Нет, не почитаю, клянусь Зевсом.

С о к р а т. Так ты не помнишь, что при начальном изучении грамоты делали то же и ты, и другие?

Т е э т е т. Не на то ли указываешь ты, что стихиею того же (e) слога мы почитали иногда одну, иногда другую букву, и ту же стихию полагали относящеюся иногда к одному, иногда к другому слогу?

С о к р а т. На это самое.

Т е э т е т. Клянусь Зевсом, не помню, да и не думаю, что такие знают.

226

С о к р а т. Так что же? Когда в то время пишет кто-нибудь Θεαίτητος, полагая, что надобно писать Θ и Е, так и (208) будет писать, а намереваясь написать Θεόδωρος, думает, что надобно писать Т и Е, да так и напишет, — скажем ли, что он знает первый слог ваших имен?

Т е э т е т. Но мы сейчас согласились, что такой еще не знает.

С о к р а т. А препятствует ли ему что быть таким относительно и второго, и третьего, и четвертого слога?

Т е э т е т. Ничто не препятствует.

С о к р а т. Не тогда ли будет писать он имя Θεαίτητος с правильным мнением, соответственно употреблению стихии, когда будет писать по порядку?

Т е э т е т. Это-то явно. (b)

С о к р а т. Значит, еще не имея познания, а имея, как говорим, правильное мнение?

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. С правильным мнением показывая тоже и умственность; потому что писал, держась пути стихии, а это признали мы умственностью?

Т е э т е т. Правда.

С о к р а т. Стало быть, есть, друг мой, правильное мнение с умственностью, которого еще не следует называть знанием.

Т е э т е т. Должно быть.

С о к р а т. Так, мы были богаты, как видно, во сне, когда думали, что имеем самое верное понятие о знании. Или не будем еще обвинять себя. Может быть, иной не так определит его, но из трех видов возьмет остальной, из которых один какой-то, говорили, брал он в (c) расчет, определяя знание как правильное мнение с умом.

Т е э т е т. Ты правильно вспомнил; в самом деле, остается еще одно. Первое было как бы изображением мысли в голосе; второе, высказанное сейчас, — путем стихии к целому; а под третьим что разумеешь ты?

С о к р а т. Что будут разуметь и многие: то есть показание какого-нибудь признака, которым отличается от всего то, о чем спрашивается.

Т е э т е т. Каким и от чего взятым объяснишь ты мне это примером?

С о к р а т. Для примера, если хочешь, я нахожу достаточным (d) указать тебе на солнце именно с той стороны, что оно есть самое светозарное из небесных тел, движущихся вокруг земли,

Т е э т е т. Конечно.

227

С о к р а т. Возьми-ка [81], для чего это сказано. Бывает, как мы сейчас говорили, что, коль скоро берешь ты разницу отдельного предмета, которою отличается он от других предметов, ты возьмешься, как некоторые говорят, за ум (λόγον); а пока касаешься чего-нибудь общего — у тебя будет ум относительно того, что представляется тебе в общности. (e)

Т е э т е т. Понимаю; и, мне кажется, ты хорошо называешь это умом.

С о к р а т. Итак, кто к правильному мнению о какой-нибудь вещи присоединяет разницу ее от прочих вещей, тот будет знатоком ее, тогда как прежде был ее мнителем.

Т е э т е т. Говорим-то, конечно, так.

С о к р а т. Но теперь, Теэтет, приблизившись к этому положению, я точно будто стал подле перспективной картины, — ровно ничего не замечаю: а пока оно находилось вдали, по-видимому, говорило мне что-то.

Т е э т е т. Это что еще? (209)

С о к р а т. Я скажу, если буду в состоянии. Имея о тебе правильное мнение, да если присоединю твой ум, — я действительно знаю тебя; а когда нет, — руковожусь одним мнением.

Т е э т е т. Да.

С о к р а т. Но ум-то был истолкованием твоего отличия.

Т е э т е т. Так.

С о к р а т. Посему, руководясь только мнением, не правда ли, я не касался своею мыслью ни одного из признаков, которыми ты отличаешься от других?

Т е э т е т. По-видимому, нет.

С о к р а т. Стало быть, я мыслил что-то общее, что принадлежит не больше тебе, как и другим.

Т е э т е т. Необходимо. (b)

С о к р а т. Объясни же, ради Зевса: как это в таком случае я мнил больше тебя, чем другого кого-нибудь? Положим, в самом деле я размышлял бы: это Теэтет; он — человек, у него есть нос, глаза, рот, — и таким образом пересчитал бы поодиночке все твои члены. Такое размышление заставило ли бы меня представлять больше Теэтета, чем Феодора, или, по пословице, последнего из мизинцев? [82]

228

Т е э т е т. Как можно!

С о к р а т. А если я буду мыслить о человеке, что у него не просто есть нос и глаза, но что нос его туп, а (c), глаза выкатившиеся, то мое мнение будет ли больше о тебе, чем обо мне, или о других таких же?

Т е э т е т. Нет.

С о к р а т. И не прежде, думаю, устоится в моем мнении Теэтет, как тогда, когда эта тупость отпечатлеется в моей памяти признаком, отличающим ее от других тупостей, которые видал я, равно как и прочие принадлежащие тебе черты; так, чтобы она, если я встречусь с тобою завтра, напомнила мне о тебе и заставила относительно тебя составить правильное мнение.

Т е э т е т. Весьма справедливо.

С о к р а т. Стало быть, правильное мнение о каждом предмете вращается около различия. (d)

Т е э т е т. Очевидно.

С о к р а т. Итак, прилагать ум к правильному мнению — что еще будет? Ведь если бы приказывали иметь мнение о том, чем отличается нечто от другого, то это приказание было бы смешно.

Т е э т е т. Почему?

С о к р а т. Потому что оно предписывало бы нам иметь правильное мнение о предметах, как отличаются они от других предметов, тогда как мы получили уже правильное о них мнение, если находим, в чем состоит их отличие от других. А отсюда вышло бы поворачивание скиталы либо песта — вышла бы, по пословице, просто болтовня; и о таком приказании нельзя было бы ничего (e) сказать, а можно бы справедливее назвать его приказанием слепого. Ведь приказывать взять то, что уже держим, для изучения того, о чем уже имеем мнение, поистине свойственно человеку темному.

Т е э т е т. Скажи же, о чем хотел ты говорить, предложив мне сейчас свой вопрос?

С о к р а т. Если приложением ума, дитя, предписывается знание, а не мнение о различии, то это приятное дело будет прекраснейшим из всех положений о знании. Потому что знать, вероятно, есть получить знание. Не так ли?

Т е э т е т. Да. (210)

С о к р а т. Итак, на вопрос, что есть знание, это положение, как видно, будет отвечать: правильное мнение от знания отлично; ибо в силу этого в том-то и должно состоять принятие ума.

Т е э т е т. Вероятно.

С о к р а т. А ведь вполне глупо, ища знания, называть его правильным мнением со знанием или различия, или чего бы то ни

229

было. Стало быть, знание, Теэтет, не есть ни (b) чувство, ни истинное мнение, ни ум, соединенный с истинным мнением.

Т е э т е т. Вероятно, не есть.

С о к р а т. Так ужели мы еще беременеем чем-нибудь и терпим относительно знания родильные боли, друг мой, — или все выродили?

Т е э т е т. Но, клянусь Зевсом, благодаря тебе я сказал больше, чем сколько во мне имелось.

С о к р а т. И повивальное наше искусство не признало ли все это за фальшивое порождение, не стоящее воспитания?

Т е э т е т. Совершенно так.

С о к р а т. Итак, если после этого ты возьмешься, Теэтет, (c) обременеть чем-нибудь иным и будешь рождать, то благодаря нынешнему исследованию окажешься полным плодов лучших; а когда останешься празден, то будешь менее тяжел для тех, с которыми общаешься, и сделаешься благоразумно-кротким, не думая, что знаешь то, чего не знаешь. Вот это только и есть, что может мое искусство, — больше ничего; и ничто мне не известно из того, что известно нынешним и прежде бывшим великим и дивным мужам. Это бабничанье как я, так и мать моя, получили от богов — она в пользу женщин, а я — в пользу юношей, людей благородных и всех красавцев. (d) Но теперь пора мне идти в портик царя по случаю доноса, который сделал на меня Мелит. Завтра поутру, Феодор, я опять приду сюда [27*].

(230)

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Эвклид, знаменитый основатель школы мегарской, или эристической, принадлежал к числу известнейших учеников Сократа (Diоg. Lаеrt. II, 7, 106; Сicer. Acad. II, 42) и еще в юношестве для слушания его уроков хаживал в Афины из Мегары. Когда Сократ умер, ученики его, боясь тридцати тиранов, оставили Афины и многие из них, а в том числе и Платон, удалились в Мегару к Эвклиду, который принял их с любовью (Diоg. Lаеrt. II, 160; III, 6). Преданность его Сократу видна и из того, что он находился при смерти своего учителя (Platon. Phaedon, 59b). В этом же месте указывается причина, почему Платон заставил его разговаривать с Терпсионом. Терпсион был также весьма любим Сократом и в последний день его жизни слушал беседу его с учениками. Впрочем, о Терпсионе нигде больше не упоминается, имя его передал потомству один Платон. У Платона представляется он жителем деревни, находившейся близ Мегары, откуда случалось ему хаживать в город. Безуспешно искавши теперь Эвклида на мегарской площади, Терпсион случайно встретился с ним на обратном пути его из Афин, куда проводил он афинского юношу Теэтета. Идучи с Терпсионом домой, Эвклид вспомнил об одной беседе, происходившей между Сократом и Теэтетом. Терпсион пожелал узнать ее содержание, но Эвклид сказал, что она изложена им на бумаге. Поэтому, когда пришли они в дом Эвклида, рукопись о той беседе дана была для прочтения Эвклидову слуге и он прочитал ее вслух. назад
[2] Тотчас набросал памятную записку, а потом… раскрывал, — по-гречески употреблен один и тот же глагол, только в различных залогах: ἐγραφάμην, ἔγραφον. На особое значение того и другого из них в этом слове указывает сам Эвклид; записал он разговор для собственного употребления, с целью помочь памяти, и тот же самый разговор отделываем был им для передачи другим. назад
[3] То есть Терпсион с некоторого времени жил в деревне, откуда иногда хаживал в город. А так как ему известно было о книге Эвклидовой, то всякий раз, бывая в городе, он нарочно долго оставался в нем в надежде случайно встретиться с Эвклидом в каком-нибудь публичном месте и вместе с этим иметь повод попросить его, чтобы он показал ему свою книгу. назад
[4] Место под этим именем напоминало афинянам о похищении Прозерпины Плутоном. См.: Pаusan. I. Р. 19, 31, 36, 38, 92. назад
[5] Феодор Киринейский, по свидетельству самого Платона (145а), был геометром, астрономом, логиком, а также педагогом. Поэтому неудивительно, что он вводится как лицо говорящее в три диалога — в «Теэтет», «Софист» и «Политик». Но, предавшись исключительно наукам математическим, требующим серьезного хода речи, он не так был способен к ведению беседы сократической и оказывался медлительным. Поэтому Платон заставляет его больше слушать, чем говорить. Впрочем, познания его в философии были весьма обширны; только он держался больше взгляда Протагорова и защищал его мнения, так что наконец Сократ должен был опровергать — и опроверг — его. Как математик, он был человек суровый (145е), — шутка, читаем, была не в характере Феодора. Но это не могло охладить к нему чувств Платона, потому что Платон высоко ценил достоинства сего человека, и притом сам так уважал науки математические, что признавал их лучшим средством к приобретению мудрости. Кроме того, Диоген Лаэрций рассказывает (II, 8, 103), что Платон, находясь в Киренах, слушал у Феодора математику. О том же свидетельствует и Апулей (De Habit. Doctr. Plat. Р. 2, ed. Elm.). И это весьма правдоподобно, потому что математика хоть и была ему знакома еще в Афинах, но, изучая потом философию пифагорейцев, он убедился, что некоторые ее части не могут быть поняты без знания высших математических законов, а потому и обратился к Феодору. назад
[6] Прекрасное уподобление Теэтетовой ревности к учению, то есть, что она походит на непрестанно, но ровно и без шума текущее масло, повторяемо было потом, в подражание Платону, многими писателями, как замечает это Ruhnkenius ad Longini, 1с. назад
[7] Из этого видно, что разговор происходил в какой-то гимназии; та же сцена разговора есть в «Хармиде» и в некоторых других диалогах Платона. Сократ имел обыкновение часто бывать в таких местах (см.: Charmid, 153a-b; Euthyphr. 2а). О том, что палестры или гимназии были окружены портиками, можно прочесть у Витрувия (Architect. V, II, снес. Mercurial. Gymn. I, 9). Δρόμοι (Dromoi), или портики, были поприщами не только для состязания в беге, но и для прогулок. назад
[8] Сократу не было никакой причины заботиться о дружеском сближении Феодора и Теэтета и прочих, немых в диалоге лиц, так как Феодор был учителем Теэтета, a другие юноши принадлежали к товарищам последнего. Но сам он действительно желал, чтоб они принимали участие в его беседе, особенно когда сказал (145d), что теперь больше ради него надобно предпринять исследование природы знания. назад
[9] Явно, что при определении знания Теэтет точно так же погрешает, как в других случаях обличаемы были в погрешностях софисты и их ученики. То есть требовалось общее понятие о знании, а он исчисляет некоторые отдельные части и формы знания, которые, по бесконечному различию предметов познаваемых, без сомнения, численностью своею могут простираться в бесконечность. назад
[10] Это тот самый Сократ младший, который в «Политике» разговаривает с элейским иностранцем. Он, как видно, был в дружеской связи с Теэтетом, а Платон здесь не без причины упоминает о нем, насколько можно заметить это, читая в «Софисте» (218). назад
[11] О потенциях первых и вторых, или квадратах, см: «Послезаконие», 991а; Euclid, XIII, 13 sqq.; Theon Smyrn. De music. C. 17 al. Видя, что отношения этих потенций многоразличны, юноши вздумали при- вести их к некоторым определенным родам. Это значило охватить их одним общим понятием, которым могли бы быть обозначены все они. Они заметили, что потенций есть два рода: одни они определили как долготу, другие назвали собственно потенциями. Таким образом, всякое число распалось у них на два класса и представило два рода сложных величин. Явно, что здесь дело шло о числах рациональных и иррациональных числах квадратных корней. Основания их объясняются так, что названия для них заимствуются из геометрии, как делается это и теперь в той части арифметики, которая рассуждает о числах квадратных и кубических. Помня это, мы легко объясним себе смысл настоящего места. Выраженное числами, это будет иметь такой смысл: квадратный корень числа троичного или пятеричного будет число иррациональное. Итак, разобравши дело, юноши поняли сами, что одни потенции суть совершенные квадраты, как, например, 9 = 3 x 3; 4 = 2 x 2, которые по протяжению соизмеримы, потому что стороны их равны; другие, напротив, не совершенно квадраты, так как рождены одною потенциею и производятся неравными факторами, например 12 = 6 x 2 или 2 x 6, — они сходны не относительно протяженности, а только относительно потенции, и потому называются eteromaekeis. Это самое можно возвести к очевидности геометрическими чертежами. Возьмем линию с в один фут: с. Квадрат ее будет:

a

Но отношением чисел 9 = 3 x 3 выражается фигура. Итак, начертим трехфутовую линию ab и на ней опишем abed. Таким образом, ab будет to maekos

квадрата. Если теперь квадрат а сравним с abcd, то найдем, что первый столько раз содержится в последнем, сколько раз число единицы охватывается числом девятеричным, и отсюда выходит фигура, справедливо называемая tetragonos, isopleuros, epipedos, — и все эти имена Теэтет весьма верно перевел в числа. Из этого очевидно, что они значат 16 = 4 х 4; 25 = 5 х 5; 36 = 6 х 6. Итак, числа, соразмеримые не только по потенциям, но и по сторонам, у юношей получили название чисел, определенных относительно к протяжению, поскольку они — совершенные квадраты. Но не такими, полагали они, должны выйти фигуры, построенные только потенциально, без отношения pros to maekos. Это будут фигуры продолговатые, и, так как долгота у каждой своя, они называются eteromaekeis. Долгота своя — то есть свои числа, в которых факторы, следовательно, стороны, не равны, например 12 = 2 x 6. Переведем эти самые числа на чертежи. Возьмем линию с в один фут: с; потом протянем линию ab в два фута:

соответствующую фактору меньшему — 2. К этим присоединим еще третью линию, которая имела бы 6 футов долготы, следовательно, соответствовала бы фактору числа шестеричного; такая линия будет

Подготовив это, из линий ab и cd построим прямолинейный четырехугольник abcd:

Потом из футовой линии с возьмем квадрат и будем сравнивать его с прямолинейным четырехугольником: откроется, что он столько раз входит в четырехугольник, сколько раз единица содержится в двенадцати. Но фигура, обусловленная этими отношениями, не имеет равенства сторон, а выходит продолговатою. Стало быть, числа 12 = 6 x 2 соразмеряются не maekei, a dyamei. назад
[12] Филологи затрудняются здесь при переводе слова βλοσυρός, которое означает человека и жестокого или строгого, и такого, который вызывает уважение к себе. Говорят, что Сократ, как добрый сын, не мог приложить к матери такого оскорбительного эпитета. В худом также смысле понимал это слово Атеней и порицал за него Платона. Но под этим именем Сократ, конечно, разумел женщину строгую, которая самою строгостью возбуждала к себе уважение. назад
[13] С этим местом хорошо соотнести «Менон» (79е), где раскрывается то же самое сравнение с некоторою обстоятельностью и выразительностью. Удовлетворительно объясняет его и Plutarch (Quaest. Plat. Р. 1000). назад
[14] Об этом месте рассуждает Плутарх (см.: Quaest. Plat. II, 999), где спрашивается, что такое разумел Сократ под именем Бога. Этот вопрос действительно стоит исследования. В отношении к нему многое высказал писатель диалога, носящего имя «Феаг», но высказал к своему вреду, потому что Богом в показанном месте почитал Сократова гения, который, по его мнению, не только в Сократе, но и во всяком человеке, кто с ним общается, может производить вещи дивные, чудесные. Потому-то, между прочим, писателем «Фeaга» мы и не признали Платона, который о гении своего учителя нигде не передает подобных мыслей. Говоря вообще о Боге, Сократ разумеет не гения своего, так как последнего ясно отличает от Бога словами (151а): «Живущий во мне даймон», Бога же признает попечителем о повивальном его искусстве, который равно помогает и его труду, и собеседникам-рождателям. назад
[15] Об Аристиде см.: Lachet. 178а. О нем говорит с обыкновенными своими прикрасами и писатель «Фeaгa» (130). Подобное читаем в «Пире» (213d). назад
[16] Сократ, очевидно, говорит здесь о различных способностях учеников и о том или другом настроении их душ. Предполагается в молодом человеке невозможность беременности для философии, которая требует углубления в предмет и рассматривания его в формах всеобщих, тогда как он, по легкости своих способностей, любит держаться только на поверхности предмета — изучать его, например, с точки зрения филологической или исторической. Таких молодых людей Сократ отсылал то к Продику, тогдашнему филологу, то к иным мудрецам, которых называет этим именем, конечно, не без иронии. назад
[17] Это — первое определение знания. Оно принадлежит Протагору, и Платон сперва сам тонко объясняет его, а потом (от 161а) подвергает критическому исследованию и опровергает. Об этом мнении Протагора см.: Seхt. Еmp. Pyrrh. Hyp. I, 216–219, Advers. mathem. VII, 59–64; Diоg. Lаert. IX, 51; Сicer. Acad. II, 46. назад
[18] Об этом мнении Протагора, которое Платон колко разбирает также в «Кратиле» (385е), с большею подробностью говорится (Legg. IV, 716с) и в «Протагоре». Протагор отверг в человеке способность познавать что-нибудь абсолютно и объективно и все поставил в отношение к собственным для каждого усмотрениям и представлениям, говоря, что чем кому представляется, то таково и есть. Поэтому все усмотрения равно верны. назад
[19] Знание, по мысли Платона, особенно тем отличается от мнения, что последнее неточно и не достигает существующего, тогда как первое относится к тому, что существует само по себе и содержит в себе истинную силу и природу всякой вещи. Правда, и чувствованию, говорил Платон, должно также нечто подлежать, что существовало бы: но это существующее, каково бы оно ни было, поскольку будут рассматривать его протагоровски, не будет твердым, постоянным, но будет зависеть от внешнего, изменяться, оразноображиваться и может быть названо, скорее, бывающим, чем существующим. назад
[20] Парменид, как известно, почитал истинным целое сущее, вечное, и, имея его в виду, к нему относил всякое свое рассуждение (Karsten. De Parmenide. Р. 178 sqq). От его мнения далеко отступили физики, которые старались все объяснить непрестанною изменяемостью вещей, а суждение об истине совершенно отвергли. Из них особенно стоит упоминания Гераклит, учивший: «Все течет, как река» (Diog. Laert. IX, 8. Sext. Emp. Hypot. III, 115 al.). Ему следовал и Протагор, их соединяет и Аристотель (Mеtaph. III, in). В сопутники им прибавляется и Эмпедокл, который материю вещей составлял из земли, воды, воздуха и огня и причинами над ними ставил дружбу и вражду, поэтому в основание всякого рождения необходимо должен был положить также движение (Sext. Emp. Adv. mathem. VII, 115 sqq.; IX, 10; X, 317). Кроме этих, упоминается еще Эпихарм, древнейший комический поэт и философ, по мнению которого вещи так изменчивы, что бывшее вчера ныне уже не существует (De Epicharmo comoediamm scriptore; Theосrit. Epigr. 17, I). К этим присоединяется и Омир [10*], приведенный здесь стих которого взят из «Илиады» (XIV, 201, 302). Причину, по которой Платон называет его отцом трагедии, см.: Resp. X, 595b и 598d. назад
[21] Об употреблении пословицы к этому месту, кроме Схолиаста, см.: Strab. XIV, 952; Ruhnken. ар. Heusdium Spec. crit. Р. 33 etc. Платон этою формулою воспользовался также в «Эвтидеме» (301е), «Законах» (II, 673d, 674c). Употребляли ее и римляне, прилагая это выражение к тому, кто довел дело до конца. Но вместо epititheis Сократ у Платона здесь берет слово prosbibazon, так как для окончания исследования считает нужным некоторое насилие и упоминает о золотой цепи, о которой идет речь у Омира («Илиада», VII, 17 и далее). Между тем ясно, что Платон вносит сюда мысль о золотой Омировой цепи, имея в виду показать превратное понятие физиков, которые воображали, что в этом месте у Омира таится какое-то глубокое знание природы вещей. Оттого произошло, что он и сам писателями позднейшего времени, которые не поняли его насмешки, безрассудно введен в общение с этим превратным представлением; ибо позднейшие платонисты долго и настойчиво прославляли эту Платонову цепь (см.: Creuzerus ad Procl. Institut. Theolog. Plat. Р. 142; Hermann ad Lucian. De histor. conscrib. Р. 56). назад
[22] Смысл речи такой: ни вещи, представляющиеся извне, ни чувства наши и мнения, если бы имели в себе свойства, не испытывали бы никакой перемены или замены другими свойствами, а между тем опыт показывает, что действительно бывает так. назад
[23] Указывается на известный стих Эврипида (Hyppolit. 612; Сicer. De officiis, III, 29; Hug. Grotius. De jure belli et pacis, LII, 13). назад
[24] Философ весьма искусно пользуется словами Гесиода в «Теогонии» (780) и применяет их к своему предмету, придавая им совсем не тот смысл, какой был в уме поэта. Так, кстати, Ириду, посланницу богов, называет он философиею и почитает ее дочерью Тавманта! назад
[25] Платон, очевидно, разумеет здесь атомистов, которые не допускали ничего, кроме пустоты и атомов, и потому все ставили в отношение только к телесным чувствам. Согласно с таким представлением, они, по словам Платона, не верят ничему, чего не могут «плотно сжать рукой» или «ухватить», как говорится также в «Софисте» (247с). назад
[26] Платон объясняет здесь учение Протагора, вероятно, так, что пользуется доказательствами, не слишком далекими от доказательств, приводимых самим Протагором. Но вот теперь могут, в опровержение его теории, указать на сновидения, болезни, сумасшествие, в которых чувства, очевидно, обманывают нас. Это возражение разрушается Платоном так. Каков я, говорит он, который чувствует, таковы и мои ощущения. Если в болезни или сумасшествии вино кажется мне горьким, то оно в эту минуту таково и есть, каким представляется, ибо быть и казаться — одно и то же. Ведь ничем нельзя доказать, что представления спящих или сумасшедших ложны; да и нет очевидных признаков, которыми можно было бы отличить состояние бодрствующего от состояния спящего. Здесь нет основания в пользу истины. Основание же суждения о ней по меньшей продолжительности болезней недостаточно. назад
[27] Доказательство идет так: что совершенно отлично от другого, то ни с которой стороны не может быть тем же, что другое. Но деятельные начала бесчисленны, равно как и страдательные; следовательно, примешивающееся к тому или этому произведет не то же, а различное. Например, нечто деятельное, встречаясь с Сократом в здоровом его состоянии, породит что-либо иное, чем если бы встретилось оно с Сократом больным. назад
[28] См.: 152d–e. назад
[29] Пятый день по рождении младенца у греков считался торжественным. Тогда женщины, исполнявшие должность повивальных бабок при родильнице, очистив руки торжественным обрядом, носили младенца около очага. На девятый же день новорожденным давали имена. См.: Snidas in v. Ἀμφιδρόμια; Athenaeus. Deipn. IX, 2. Р. 370 sq. Поэтому Сократ, приняв на себя должность повивальной бабки, теперь говорит, что ему следует совершить «обход слова». назад
[30] Слово «Истина» мы означили прописною буквою, ибо не сомневаемся, что здесь указывается на сочинение Протагора, озаглавленное словом Ἀλήθεια, что подтверждает и Схолиаст. Это же доказывается и местом в «Кратиле» (386с sqq.), и следующими ниже (162а) словами в «Теэтете». назад
[31] «Лакедемоняне первые обнажались и, вышедши на средину, для гимназических упражнений жирно намазывались» (Thucyd. 1, 6). Этого предмета Платон касается также в «Государстве» (V, 452с). назад
[32] Пословица, встречающаяся также у Аристенета (Epist. XXI, 98). назад
[33] Причина, по которой Сократ называет Теэтета мудрым, видна из следующих далее слов. Кто относит знание к чувственным впечатлениям, тот, естественно, не уступит никому имени мудреца, потому что, владея собственными чувствами, он поэтому такой же мудрец, как и все, и никому не даст отчета в своей мудрости. назад
[34] Сократова речь называется здесь «демегория», потому что произносящим ее представляется Протагор, чтобы показать себя и снискать благоволение народа. Так обыкновенно поступали народные ораторы. назад
[35] Протагор о бытии и природе богов писал в выражениях, сильно обличавших его сомнение в этом отношении. По-гречески передают это Секст Эмпирик (Adv. mathem., 329) и Диоген Лаэртский (IX, 51). назад
[36] Когда, по-видимому, было уже опровергнуто мнение тех, которыми чувство и знание принимаемы были за одно, — Сократ вдруг велит поостеречься, чтобы не позволить cебе торжествовать прежде победы: в деле доказательства против этого учения, может быть, можно опровергнуть или, по крайней мере, ослабить. В самом деле, перестав опровергать Протагорово мнение, Сократ опять переходит на сторону своих противников и показывает, каким образом дело их может быть поддержано. Обычай греков, особенно же афинян, воспитывать петухов и пускать их в бой известен всякому (см.: Plat. Hypp. Maj. 295d; Lysid. 211е; Legg. VII, 789b; Aristoph. Acharn. 166. Avv. 70 etc.). назад
[37] Мы походим, говорит Сократ, на тех рьяных и изворотливых спорщиков, которые, условившись между собою в значении имен, двузнаменательностью их опровергают мнение противника. Кто таковы ἀντιλογοικοὶ, объяснено в «Федоне» (101е). Еще же яснее ставятся здесь на вид Эвтидем и Дионисиодор, которые пускались в разные словесные хитрости, хватаясь то за то, то за другое значение слова. Итак, Сократ показывает, что протагорейцы могут помочь своему мнению тогда, когда с известными словами будут соединять иное значение. назад
[38] О Каллии, афинском богаче, который из тщеславия давал в своем доме приют Протагору и другим софистам, см.: Платон. Протагор, 311а; Кратил, 391а. назад
[39] Пословица: «Держать связанным в колодезе» — применяется к тем, которые поставлены в такие затруднения, что высвободиться из них никак не могут (см. 174с). назад
[40] Ловкий тот спорщик сравнивается с легко вооруженным наемным воином. Здесь, очевидно, разумеется софист, который, пуская в ход свое остроумие, будто какой-нибудь торгаш, приманивает к своему учению других и обещает им важную пользу. назад
[41] Скиррон низвергал путешественников со скалы, пока сам не был убит Тезеем, отправлявшимся из Трезены в Афины (см.: Plutarch. Thes. 3; Diodor, IV, 61; Ovid. Met. VII, 446). назад
[42] Антей некогда жил в ливийской пещере и всех иностранцев, приходивших в ту страну, вызывая с собою на бой, умерщвлял. Но наконец он и сам был схвачен и задушен Геркулесом, когда последний, похитив Герионовых быков, прибыл в Ливию. назад
[43] [Платон] разумеет софистов, сильно нападавших на Сократа: таковы были Эвтидем и Дионисиодор, описанные в диалоге, озаглавленном именем Эвтидема; таков Тразимах, изображенный в книгах о «Государстве», таков Калликл, выставленный в «Горгии», и другие подобные им. назад
[44] То самое положение Протагора, которое Сократ доселе так прекрасно объяснял и так тонко защищал, теперь снова вызывается на обсуждение, чтобы сказать против него все что можно. Теперь признается нужным прежде всего исследование: правильно или нет Протагор полагает, что человек есть мера вещей. назад
[45] По мнению Протагора, и общества, постановляющие что-либо для себя, в той мысли, что это полезно для них, постановляют не в самом деле полезное и спасительное; даже надобно уступить ему, что между людьми, публично советующими что-либо или не советующими относительно пользы, велико различие. Мнение Протагора, как мы видели, было таково, что мудрецы не тем превосходнее других, что знают истину лучше народа, а больше тем, что в состоянии верным суждением отличить полезное от бесполезного и вредного. назад
[46] То есть люди, не совсем согласные с Протагором, что человек есть мера вещей, полагают, однако ж, что нет ничего по природе святого, справедливого, честного, и всякую добродетель и честность поставляют в одном мнении. Таким образом, философ показывает, что и другие также не лучше думают о добродетели, хотя и не соглашаются с суждением Протагора об истине. назад
[47] Как только произошла мысль об управлении государством, говорит Сократ, материя для рассуждений увеличилась; ибо вместе с этим приходят ему на мысль философы и ораторы, до крайности неспособные к несению общественных обязанностей. По этому поводу здесь в виде эпизода излагается сравнение политиков и философов. Во-первых, Сократ описывает рабское состояние народных ораторов и низость их чувствований; так как, применяясь единственно к обстоятельствам времени, они не могут свободно заниматься делами или рассуждать о вещах, достойных знания. Философы же, и притом лучшие, чуждаются дел общественных, за что народ не имеет к ним никакого уважения и даже обвиняет их. С тем местом, где говорится о неумении философов нести общественные обязанности, хорошо сравнить то, что излагается в «Горгии» (484с sqq.) и «Государстве» (Vl, 487; VII, 517d). Ораторы и философы сравниваются также в «Эвтидеме». назад
[48] Необходимостью (ananke) Cократ называет, может быть, водяные часы, которыми определялось время для произнесения речи. При изложении просьбы надлежало смотреть особенно на то, что относилось к главному вопросу, а делать отступления не позволялось. Этот закон особенно имел силу при решении дел уголовных (Lysias с. Sim. Or. 3.46). назад
[49] Обвиняемый — тот, который защищает себя; а господин — судья. Отсюда судьи вообще назывались καθήμενοι. См.: Thucyd. V, 55. Так как от воли судьи зависело весьма многое, то он именовался господином ссорящихся. назад
[50] Указывается на отрывок, разобранный Бекком (Тоm. II. Р. II. Р. 668 sq.). Смысл Пиндаровых слов передают: Clem. Al. V, 707; Еuseb. Рrаераr. Ev. XII, 672 et al. назад
[51] Рассказ об этом можно читать у Диогена Лаэртского (I, 34). назад
[52] Влечь кого-либо вверх приписывается философу, который, отвлекая чью-либо мысль от рассматривания жизни ежедневной, возносит ее к созерцанию вещей высших, так как и сам он всегда занят созерцанием божественного и к этому стремится свободно, без всякого принуждения. назад
[53] Плащ, по обычаю людей благородных, клали на левое плечо и потом накидывали его на правое, где он и завязывался; напротив, перекидывать его справа налево почиталось признаком деревенщины и необразованности. назад
[54] Известно положение Платона, что никакое зло не происходит от богов, но всякое имеет свой источник в слабости человеческой природы. См.: Tim. 47d–e; 69а sqq.; De Rep. X, 613a; Legg. X, 906 sqq.; Politic, 268e sqq. назад
[55] Это положение Платона во все века переходило из уст в уста, из книги в книгу, так что в древности почти нельзя указать писателя, который бы не цитировал его. Доказано же и объяснено оно больше самим философом (De Rep. VI, 501b–c; X, 613a аl.). Нет сомнения, что Платон заимствовал его у пифагорейцев, после же Платона оно усвоено было стоиками и позднейшими платонистами, даже христанскими. Усиленно следовал ему и Плотин (Enn. I. 2. 1. 12а и 3. 13с). назад
[56] Мудро благочестивым, ὃσιον μετὰ φρονήσεως. Природа добродетели у Платона такова, что всецело основывается на мудрости (см.: Phaedon, 69b). Поэтому без мудрости, по его мнению, невозможны ни справедливость, ни рассудительность, ни мужество. Философ вышел из того знаменитого Сократова положения, по которому добродетель должна была состоять в знании. Отсюда в книгах «Государство» и «Законы» и в других диалогах он рассуждает о добродетели так, что ко всем видам ее постоянно прибавляется μετὰ φρονήσεως, — в той мысли, что добродетель есть произведение не самого чувственного стремления, а разумной, сознательной деятельности. назад
[57] Добродетель должна быть предметом всеобщего благоговения не за видимую или внешнюю ее честность, а за то, что она ближайшим образом подходит к справедливости Божества. Человек называется здесь справедливым не в том смысле, в каком этот предикат прилагается к нему на народной площади, а в смысле справедливости совершенной, какова δικαιοσύνη в книге «Государство», где завершаются и восполняются ею все прочие возможные для человека добродетели. назад
[58] Доказательство идет следующим образом. Протагорейцы добровольно соглашаются, что общество о добром и полезном не может постановить ничего определенного. Что это так, еще яснее можно видеть из понятия о том, что называется полезным. Полезное, в чем бы оно ни состояло, относится еще ко времени будущему. Итак, государство, излагая и постановляя законы, имеет в виду пользу на время будущее. А отсюда следует, что если человек есть мера всех вещей, то эту меру надобно прилагать и ко времени будущему, так как мы судим не о настоящем только, но и о будущем. Но в этом отношении никаким образом нельзя заметить, что кто-нибудь, соотнося вещи между собою, произносит суждение вернее, чем человек не знающий. Это доказывается примером самого Протагора. Он утверждал, что о будущем результате судебных речей может говорить лучше и вернее всех, — и, судя по множеству его учеников, ему верили в этом. Стало быть, Протагор должен был согласиться, что не всякий, а только мудрец, может быть мерою вещей. назад
[59] Гораздо труднее было бы, говорит [Платон], доказать, что неверны настоящие чьи-то впечатления, ощущения и мнения. Даже, может быть, и вовсе нельзя обличить их в обмане и заблуждении, если только верно положение гераклитян, что все течет, как река. Итак, это положение их надобно подвергнуть испытанию, хотя, по темноте их рассуждений, испытание едва ли возможно. назад
[60] Постукивая — метафора, взятая от способа пробовать глиняную посуду, крепка она или нет. назад
[61] Это место особенно замечательно. Здесь весьма обстоятельно говорится о способе рассуждений, которому следовали гераклитяне того времени. Они обвиняются, во-первых, в непостоянстве, потому что не хотели ни на минуту остановиться, чтобы внимательно разом открыть настоящую материю рассуждения; во-вторых, в том, что пользовались какими-то темными остротами, которые имеют свой источник, вероятно, в прославленной темноте речей самого Гераклита (о которой см.: Сiсеr. De nat. deor. I, 26, III, 14; De finib. II, 5; Diоg. Laert. IX, 6; Aristot. Rhet. III, 5). Гераклит, по-видимому, оттого впадал в темноты, что любил в своих мнениях остроумничать, старался, чтобы они производили на слушателей эффект, поражали, и для того употреблял иногда «загадочные словечки»; любил также вводить в свою речь слова в новых значениях. которые сам выдумывал (см.: Phileb, 45а; Sophist, 252а). назад
[62] Как образец самых глупых людей взяты здесь сапожники, потому что между мастеровыми, во мнении народа, они стояли на последней ступени невежества, так что вошли в пословицу (см.: «Хармид», 163b; «Государство», V, 456d; «Менон», 90с аl.). назад
[63] Упоминаемая здесь детская игра состояла, кажется, в том, что дети составляли из себя два строя или ряда и между этими двумя рядами проводима была черта. Кто из одного которого-либо ряда подбегал к этой черте, того сторона противная старалась схватить и увлечь к ceбе. назад
[64] «И неподвижное приводится в движение» — это выражение имело силу пословицы и прилагалось к тем, которые двигали самые алтари, жертвенники и отваживались на все виды нечестия. назад
[65] Указываются «Илиада», I, 172 и «Одиссея», III, 122. Философ удивляется Пармениду потому, что он не злоупотреблял, подобно другим, своею способностью к науке и своим остроумием, чтобы похвастаться ученостью, но искал мудрости по искренней любви к истине и способность рассуждать соединял со скромностью и достоинством. Поэтому в «Софисте» (237а) он называется «Великий Парменид». Платон не только здесь, но и в «Пармениде» (127, 136d) и в «Софисте» (217с) заставляет Сократа рассказывать, что он в детстве слушал Парменида. Но на эти рассказы еще древних навели сомнение, например, Athenаeus (IX, 15), Маcrobius (Saturn. I, 1) — по мнению которых Парменид был настолько древнее Сократа, что детство последнего едва ли могло встретиться со старостью первого. Объяснить эту несообразность недавно старались Карстен (Parmеnidis Reliqq. Р. 4 sqq.), Вrandis (Gеschichte d. griech.rom. Phllos. Р. 375). Все они полагают, что Парменид приходил в Афины около LXXX олимп. А если это справедливо, то Сократ мог слушать его, будучи не более пятнадцати лет от роду. назад
[66] Отсюда начинается другое доказательство, что в чувственных впечатлениях не заключается знание. Мы чувствуем окружающие нас предметы, если захотим выразиться точнее, не самими чувствами, а скорее через чувства; потому что чувства суть только некоторые орудия, пользуясь которыми, мы постигаем внешние предметы. А отсюда должно заключить, что, кроме чувств, есть в нас иная сила или способность, которою, что ни встретилось бы нам, мы понимаем и познаем. И эта сила находится в нашем уме. Это высказывается следующим умозаключением: всякому чувству подчинены некоторые роды вещей, так что постигаемое слухом недоступно для зрения. Но впечатления отдельных чувств мы обыкновенно сравниваем между собою и судим, что во многих есть общее, что — их сущность, чем они различаются. Все это, очевидно, обсуждается уже не чувствами, а одним умом; потому что те общие и от самих вещей отвлеченные понятия находятся не в чувствах, а только в душах. И отсюда уже ясно, что между знанием и впечатлениями чувств есть большое различие; но к этому идет еще и другое замечание. Впечатления чувственные начинают производиться тотчас, как только мы родились, а понятия умственные мы получаем иногда в позднейшем уже возpacте, что, конечно, было бы иначе, если бы знание и чувственное ощущение были безразличны. назад
[67] Теэтет, отвергнув прежнее положение, теперь утверждает, что знание усматривается в правильном мнении. Потом об этом предмете рассуждение устанавливается так, что касается того известного, возбуждаемого софистами противоречия, будто невозможно, чтобы кто-нибудь высказывал несуществующее или говорил ложь. См.: «Евтидем», 284а, 286с; «Кратил», 429d; «Государство», V, 478; Diоg. Laert. III, 35; IX, 8, 53. При этом надобно, однако ж, заметить, что, как в других диалогах, например в «Евтидеме» и «Меноне», Платон выставлял Сократа преследующим противников колкою насмешкою и опровергающим их тем самым, что в своих рассуждениях пользуется их же оборотами и софизмами, как делает он и здесь. То есть полагавшие знание в правильном мнении опровергаются так, что осмеиваются самими своими хитросплетениями и приводятся к сознанию своего заблуждения. Это надобно твердо помнить, а иначе нелегко определить, каково было об известном предмете мнение самого Платона, и нетрудно навязать ему ни к чему не годные софистические тонкости. назад
[68] То есть надобно почитать некоторою наградою незнания, немалою выгодою то убеждение, что ты не представляешь себя понимающим и знающим то, чего на самом деле не знаешь. назад
[69] Нет нужды показывать, в чем именно скрывается ложь излагаемого здесь умствования. Теперь вызывает нас на замечание только шуточный способ философа утвердить положение Протагора, что человек есть мера всех вещей, пока сам же не опроверг его. Кто не обратит на это внимания, тот, конечно, не поймет, к чему относится эта часть рассуждения. назад
[70] Впрочем, касательно учения и забывания была тогда в ходу тоже софистическая мысль, которую легко было привнести и сюда. Говорили именно так, как излагает это «Пир» (208а). назад
[71] Здесь излагается второе доказательство, что ложных мнений нет. Ведь если то, что мы мним, относится к тому, что есть, то быть не может, чтобы то самое, чего нет, каким-нибудь образом подлежало мнению. А отсюда следует, что ложно мнить нельзя, так как мнящий необходимо мнит что-нибудь. назад
[72] Следует третье доказательство, что ложного мнения нет. Ведь если ложным мнением должно быть какое-то иномнение, в котором вещи сменяются одна на другую, то, по словам Сократа, такая смена не может иметь места, об одной ли из тех вещей мыслим мы или об обеих. назад
[73] Неизвестно, откуда взял Платон понятие о восковом оттиске в нашей душе. Но, по всей вероятности, оно заимствовано у кого-нибудь из тогдашних умствователей, которые здесь осмеиваются. Впоследствии стоики и другие позднейшие философы мысль о восковом оттиске перенесли на мозг и приложили ее к объяснению природы памяти и суждения. назад
[74] Намереваясь показать начала и источники, из которых может проистекать ложное мнение, философ вслед за своим замечанием касательно возможности, зная что-либо, мнить о существовании только знаемого и не знаемого, перечисляет отчетливо, математически, все случаи, в которых может быть или не может быть смешение чувственных усмотрений и умственных понятий. На первое место ставит он одно понятие ума без чувства, потом одно чувство без понятия ума, чтобы исследовать, сколько может быть поводов к смешению чувственных усмотрений. За этим следует третий способ происхождения заблуждений, когда знание и ощущение соединяются между собою. Здесь, или на которой-либо одной стороне, или на обеих, полагаются ясные и отчетливые понятия ума и чувственные ощущения, так что один образ соответствует другому и понятия умственные бывают согласны с усмотрениями чувств. Поэтому сюда заблуждение не может иметь доступа. Философу кстати было бы прибавить к этому: кто что хорошо знает, тот не станет оспаривать того, что ясно усматривается чувством. Но это он благоразумно оставляет, так как мы все-таки можем ошибаться, коль скоро представятся нам подобные признаки вещей. Философ хочет напомнить только о тех условиях, которые совершенно выводят нас из опасности ошибаться. Эти же случаи раскрываются потом и со стороны отрицательной. Итак, мы видим, что заблуждение, по словам философа, может иметь место в тех случаях, когда на которой-либо из сторон чувств возникает ощущение не довольно отчетливое или когда прежнее познание оказывается малоудовлетворительным. назад
[75] Сократ очень остроумно обвиняет себя за неповоротливость и медлительность своих способностей, так как все еще не может успокоиться на том положении, которое уже доказано, но снова начинает сомневаться в нем. Причиною этого была, конечно, не медлительность его ума, а сила соображения, которая каждый предмет измеряла со всех сторон. Поэтому нельзя не удивляться здесь ловкости Сократовой иронии. Теперь Сократ говорит, что ложное мнение не довольно отчетливо признано происходящим из смешения чувственных усмотрений и понятий, если только и сами понятия ума без участия чувств могут изменяться. Итак, ложное мнение надобно определить иначе, и опыт этого определения делается так, что доказывается несмешиваемость самих знаний, откуда опять следует, что нет у нас места обманам заблуждения и что, следовательно, знание и мнение — одно и то же. назад
[76] «Вода сама покажет» — так отвечает проводник через реку, ведущий кого-нибудь вброд, когда с берега кричат ему: «Глубоко, вода высока!» Этим сравнением Сократ хочет выразить ту мысль, что постепенное раскрытие предмета само покажет, что в нем есть истинного или ложного. назад
[77] Сократ говорит, что искусство ораторское и судебное показывает, как несходны между собою правильное мнение и знание; ибо часто случается, что судья, не совсем наученный оратором, а только ослепляемый искусными оборотами речи, дает правильные приговоры. назад
[78] Здесь Теэтет предлагает третье, и последнее, определение знания, говоря, что знание есть истинное мнение с «умом». Cократ рассматривает это определение и особенное внимание обращает на прибавочный термин — μετὰ λόγου. назад
[79] Стихии не умственны, ἄλογα, т. е. λόγον οὔκ ἔχοντα, — не принимают никакого определения. назад
[80] Платон делил буквы на гласные, согласные и полугласные. Первые называются (foonaenta) φωνήεντα, cогласные — ἄφθογγα или (aftona), ἄφωνα, а полугласные — ἡμίφωνα («Кратил», 424с); φωνήεντα μεν οὔ («Филеб», 18с). Итак, в этом месте сигма есть ἄφωνον, но не ἄφθογγον. назад
[81] Сократ заключает свое рассуждение так: λόγος есть определение, которым описываются частные качества известной вещи и показывается, чем она отличается от других подобных вещей. Напротив, δόξα никогда не имеет в виду чего-либо частного, но всегда направляется к общему. назад
[82] «Последний из мизинцев» — пословица, прилагаемая к человеку самому ничтожному. назад

ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКТОРА

[1*] Пагинация, обычно размечающая текст на полях, проставлена в самом тексте в скобках. назад
[2*] Сохранены те же орфография и пунктуация, что и в переводе В. Карпова, кроме тех случаев, когда прямо нарушаются современные правила грамматики. назад
[3*] Афины, будучи союзниками Спарты, вступили в 369 г. до н. э. в многолетнюю Коринфскую войну против Фив. назад
[4*] Очевидно, в то время лагерь афинян поразила эпидемия дизентерии. назад
[5*] Суния — место на юге Аттики. назад
[6*] Игра в мяч, описанная, как считают А. Ф. Лосев и А. А. Тахо-Годи, у Гомера (Одиссея, VIII, 371–376):
Взяли тотчас они пурпурный мяч превосходный<…>
Мяч тот, откинувшись сильно, один под тенистые тучи
Быстро бросал, а другой, от земли подскочивши высоко,
Ловко ловил его прежде, чем почвы касался ногами.
(Пер. В. В. Вересаева). назад
[7*] Сократ в шутку называет Феодора «свидетелем» в рассуждении об истинном знании, как в суде. Заметим, что в диалогах зрелого Платона непременно участвуют несколько человек, причем «третьи» лица молча присутствуют при разговоре спрашивающего и отвечающего до того момента, пока им не представится возможность продолжить полемику при новом повороте дела. назад
[8*] Богиня Артемида была девственницей и считалась помощницей при родах. назад
[9*] Продик из Кеоса (род. ок. 470 до н. э.) принадлежит к старшему поколению софистов. Занимался главным образом филологией, и в частности синонимикой. Известен его аллегорический софизм о Геракле, который на распутье делает выбор между добродетелью и пороком, и где первое оказывалось кратчайшим путем для достижения истинной выгоды (Ксенофонт. Воспоминания. II, 1, 21–34). Относительно всех софистов, пожалуй, только о Продике высказывания Сократа не носят откровенно язвительного характера. Например, в «Кратиле» говорится о небольшом уроке, который «успел» взять Сократ у этого учителя мудрости. Упоминается он и во многих диалогах Платона: «Апология Сократа», «Феаг», «Менон», «Протагор», «Федр» и др. назад
[10*] Омир — в современном прочтении Гомер. назад
[11*] В современном звучании: Океан и Тефия [например, по современному изданию под ред. А. В. Лебедева «Фрагменты ранних греческих философов» М., 1989. Ч. 1). В древнегреческих теогонических представлениях Океан заменял или же персонифицировал вечно текущий первобытный хаос. назад
[12*] Имеется в виду золотая цепь между небом и землей, которой владеет Зевс (Гомер. «Илиада», VIII, 18–22). Платон несколько критически относится к поэмам Гомера и позволяет себе некоторые замечания в его адрес (например, в «Федре» истолковывает слепоту поэта как наказание богов за пренебрежительное отношение к Елене, похищенной троянцами). Здесь комментарий В. Н. Карпова следует непосредственно сказанному в тексте, отсекая последующие толкования этого места; тогда как в неоплатонической традиции Платона принято считать восстановителем «истинного» философского благочестивого отношения к мифологической традиции в целом и к древним толкователям в частности. Золотая цепь, упоминаемая Платоном, становится метафорой эманативного ряда нисхождения единого во многое, связанное по-прежнему силой онтологического закона [см. по этому поводу коммент. А. Ф. Лосева к § 97 «Первооснов теологии» Прокла в примеч. к «Теэтету» во 2 т. Собр. соч. Платона (М., 1993)] . назад
[13*] Ира — очевидно, имеется в виду богиня-вестница Ирида («Радуга»). назад
[14*] В одноименной трагедии Ипполит клянется языком, но не сердцем. назад
[15*] В этом месте в примечаниях у Карпова приводится по-гречески цитата (которую мы опускаем) об удивлении как начале философского мышления (см.: Аристотель. Метафизика, I. 2, 983a 10–20). назад
[16*] Сократ, по замечанию Карпова, довольно произвольно трактовал смысл имен богов в «Теогонии» Гесиода. У последнего читаем: «Быстрая на ноги дочерь Тавмонта Ирида…» назад
[17*] Невозможность опереться на чувственный опыт в вопросе выбора правильного и постоянного основания знания сходным образом описывается и новоевропейской философией, например у Декарта (в «Размышлениях о первой философии» и др.). Существенное отличие в том, что последний разворачивает систему метафизических взглядов из своего собственного «я» вне диалога. Отсюда, пожалуй, и проистекают проблемы понимания онтологического статуса «другого» в философской мысли последних веков. назад
[18*] Кинокефал — собакоголовая порода обезьян. назад
[19*] Сами по себе чувства никогда не составляют знания, но неизбежно связаны с неким суждением о них, которое, если исходит из них, то становится мнением (δόξα). Далее Сократ подробно разбирает последствия такого утверждения. назад
[20*] Иракл — в современном чтении Геракл. Упоминаемые здесь герои греческой мифологии Геракл и Тезей являются образцами силы, мужества и смекалки. назад
[21*] В этом месте легко прочитывается намек на предстоящий неправый суд, в котором Сократ будет осужден. Платоном в качестве оправдания приводятся причины предстоящей трагедии. назад
[22*] Перечеркнуто — «разве кто будет пожалуй произносить одно имя», и надписано: «если только не произносить одно пустое имя». назад
[23*] Имеются в виду под именем гераклитян последователи Протагора, под именем омиритян — Гомера, а под именем ефесян — поздние, современные Сократу, толкователи Гераклита. назад
[24*] Мнемосина — муза памяти. Пример с воском имел продолжение в «Размышлениях о первой философии» Декарта в доказательстве отличий идеи разума от чувственного обмана. назад
[25*] Имеется в виду «косматое сердце» Ахиллеса:
…могучее сердце
В персях героя власатых менее двух волновалося мыслей.
(«Илиада», I, 189; пер. Н. Гнедича). назад
[26*] «Но ведь в тексте-то сотня частей» (Гесиод. Труды и дни, 456). назад
[27*] Сократ должен был предстать перед судом базилевса по доносу Мелета. Суд над ним описан в «Апологии Сократа». назад

назад к содержанию