Платоновское философское общество
Plato
О нас
Академии
Конференции
Летние школы
Научные проекты
Диссертации
Тексты платоников
Исследования по платонизму
Справочные издания
Партнеры

МОО «Платоновское философское общество»

ПЛАТОН И СОВРЕМЕННАЯ ФИЗИКА

и. д. рожанский

Сопоставление имени Платона и физики, притом физики наших дней — XX в. — кажется, на первый взгляд, искусственным и претенциозным. Любому образованному человеку Платон известен как один из величайших философов древности, как автор учения об идеях, от которого и ведет свое происхождение термин «идеализм». Но идеализм это то направление в философии, которое представляется наименее плодотворным с точки зрения задач и методов положительного естествознания. Те, кому довелось прочесть хотя бы некоторые из наиболее популярных сочинений Платона — таких, как «Апология Сократа», «Пир», «Федон», «Протагор», «Федр», — не могут не оценить (при наличии хотя бы минимального вкуса) блестящее литературное мастерство Платона, ставящее его на один уровень с величайшими представителями мировой литературы. Перед читателями «Государства» Платон предстает как автор первой в истории человечества социальной утопии (казалось бы, именно здесь можно было бы усмотреть известную актуальность Платона для нашего времени!). И почти во всех своих сочинениях Платон ставит кардинальные вопросы этики и эстетики, обсуждает смысл и содержание понятий добродетели, справедливости, красоты, блага и ряда других. Причем же здесь физика — физика атомов и элементарных частиц, физика молекулярных явлений и агрегатных состояний вещества?

Правда, в одном из самых поздних и наиболее примечательных своих диалогов — в «Тимее» — Платон излагает свои представления об устройстве мира, заодно касаясь вопросов строения вещества. Однако развитая им в этом сочинении гипотетическая картина микромира воспринималась большинством исследователей недавнего прошлого как парадокс и не привлекала к себе достаточного внимания. Очень часто ее вообще опускали при изложении уче-

144


ния Платона или же в лучшем случае ограничивались краткой констатацией того, что Платон считал вещи состоявшими из математических треугольников. В таком изложении эта гипотеза представлялась нелепой и произвольной; не удивительно поэтому, что рассмотрению данной части учения Платона посвящено очень мало работ. Этих работ (имеются в виду те из них, которые были опубликованы за последние 70–80 лет) не более 10, что составляет резкий контраст по отношению к неисчерпаемому океану всей литературы о Платоне.

Тем более примечательным представляется нам то, что в самое недавнее время именно физики заинтересовались платоновской картиной микромира, расценивая ее как одну из наиболее важных страниц в истории античной науки. Показательны в этом смысле высказывания Гейзенберга — одного из крупнейших физиков нашего времени, который в своих философско-физических работах, особенно в автобиографической книге «Часть и целое» 1, неоднократно ссылается на платоновского «Тимея», подчеркивая большую роль, которую этот диалог сыграл в формировании его собственного мировоззрения.

Разумеется, интерес Гейзенберга к Платону можно было бы объяснить философскими симпатиями творца квантовой механики. Тяготея к идеализму, Гейзенберг, проявляя интерес к древнегреческой философии, естественно, чувствует Платона более близким себе по духу мыслителем по сравнению, скажем, с Демокритом или Эпикуром.

Однако физика Платона привлекла к себе внимание отнюдь не одного только Гейзенберга. Несколько лет назад, 16 ноября 1970 г., в Москве состоялся доклад о «молекулярной физике» Платона, прочитанный доктором физико-математических наук проф. Я. Г. Дорфманом. Этот доклад был заслушан на сессии отделения общей физики и астрономии Академии наук СССР 2.

Из этих фактов, разумеется, не следует, что физики XX в. обнаруживают у Платона нечто, могущее принести пользу в их конкретной научно-исследовательской работе.


1 См.: Heisenberg W. Der Teil und das Ganze. Gespräche im Umkreis der Atomphysik. München, 1969.
2 Содержание этого доклада было позднее воспроизведено Я. Г. Дорфманом в его «Всемирной истории физики с древнейших времен до конца XVIII века» (М., 1974, с. 49–56).

145


Ни о каком непосредственном влиянии античных натурфилософских построений на науку нашего времени говорить не приходится. Дело заключается в том, что в высказываниях Платона об элементарных структурных единицах физических тел имеются черты, в тех или иных отношениях близкие стилю мышления современных физиков. В настоящей работе ставится задача отметить некоторые из них и показать, что отмеченная близость отнюдь не сводится к чисто внешним аналогиям, а имеет значительно более глубокий характер.

Обращаясь к физике Платона, хочется прежде всего подчеркнуть ее концептуальную близость к атомистике Левкиппа-Демокрита. Это утверждение может на первый взгляд показаться неожиданным: ведь атомистическое учение, созданное названными философами, принято трактовать в качестве наиболее последовательной формы античного материализма, в то время как Платон всегда считался ярчайшим представителем объективного идеализма — направления, прямо противоположного любому роду материализма. Известно, например, о ненависти, которую Платон питал к учению Демокрита, — ненависти, доходившей до того, что он якобы скупал и уничтожал все демокритовские сочинения.

Тем не менее каково бы ни было личное отношение Платона к Демокриту (а по сути дела мы об этом отношении ничего не знаем), утверждение о близости физической теории Платона к атомистике Демокрита, безусловно, соответствует истине. В этом отношении физика Платона резко противостоит его космологии, изложенной в том же «Тимее», причем это противопоставление подчеркнуто самим автором. Космос Платона имеет божественное происхождение: он создан Творцом, Демиургом в подражание некоему идеальному образцу; в силу этого процесс космообразования является творческим актом Демиурга. Однако, переходя к теории строения вещества, Платон начинает говорить о вещах, которые существуют не в силу какого-либо высшего замысла, а возникают и гибнут по законам необходимости. Сам Платон пишет об этом так:

«Все до сих пор нами сказанное, за незначительными исключениями, описывало вещи, как они были созданы умом-демиургом.

Однако рассуждение наше должно перейти к тому, что возникло силой необходимости, ибо из сочетания ума и

146


необходимости произошло смешанное рождение нашего космоса» (Тимей 47 е) 3.

Когда Платон упоминает о необходимости (ἀνάγκη), то вспоминаются первые греческие атомисты, ибо именно у них понятие необходимости играло первостепенную роль. В единственной дошедшей до нас фразе, которая считается фрагментом сочинения Левкиппа, мы читаем, что «ни одна вещь не возникает попусту, но все (происходит)... в силу необходимости» (DK 67, В2), Правда, у Демокрита термин ἀνάγκη встречается лишь в некоторых этических фрагментах, но это объясняется исключительно лишь тем, что мы практически не располагаем цитатами из сочинений по физике Демокрита. Зато из косвенных свидетельств явствует, что понятие необходимости было одним из центральных в физике Демокрита. С другой стороны, мы знаем, что, согласно учению Левкиппа и Демокрита, все совершающееся в мире обусловлено движением и соударением атомов, а так как эти философы утверждали, что «все происходит по необходимости», то такая необходимость должна была быть у них теснейшим образом связана с поведением атомов. Это согласуется со свидетельством доксографа Аэция, который писал, что Демокрит определяет необходимость, как сопротивление толчку, движение и удар материи (т. е. атомов).

Здесь нужно сделать небольшое отступление. Анализ значений термина ἀνάγκη показывает, что необходимость у древних греков, вообще говоря, не совпадала с необходимостью в том смысле, в каком этим понятием пользовалась механистическая философия нового времени. В ней отсутствовал аспект жестокого детерминизма, полной обусловленности прошлого и будущего, которые были так характерны для материализма Гоббса или Лапласа. Первоначально (например, у Гомера) греческая ἀνάγκη была эквивалентна грубому физическому принуждению и не содержала никаких оттенков, которые роднили бы ее с понятиями рока, судьбы или закона. В ходе семантической эволюции этого термина он стал обрастать рядом новых смысловых оттенков. Термином ἀνάγκη стало обозначаться все то, что не зависит от воли людей, что навязано человеку извне — будь то приказ царя или воля богов, или,


3 Все цитаты из «Тимея» даются в переводе С. С. Аверинцева (Платон. Соч. в трех томах, т. 3, ч. 1–2. М., 1971).

147


наконец, закон природы. Именно в этом последнем значении употребляет Эврипид словосочетание ἀνάγκη φύσεως в «Троянках», где Гекаба обращается к Зевсу со следующими словами:

О, кто бы ты ни был, Зевс,
Закон ли ты природы, или разум смертных,
К тебе обращаюсь я
(«Троянки», 885–887).


Это — одна линия развития значений ἀνάγκη. Другая состояла в том, что с течением времени греки стали называть совершающимся по необходимости все то, что происходит не в силу чьего-либо намерения или какого-либо плана, а само по себе, слепо, беспорядочно. При этом необходимость оказалась практически отождествленной со случаем (τύχη), вследствие чего оба эти понятия начали употребляться для характеристики одних и тех же процессов. Движение отдельных атомов, по Демокриту, подобно движению пылинок, пляшущих в солнечном луче: оно случайно, непредсказуемо, беспорядочно. Но из этого беспорядочного движения «в силу необходимости» образуется мировой вихрь, приводящий к возникновению космоса со всеми его структурными компонентами.

Именно такое понятие необходимости, легко переходящей в случайность, мы находим и у Платона. С этой точки зрения особенно показательно одно место в самом позднем диалоге Платона —  в «Законах», где Платон подвергает критике космологические концепции «физиков» V в. В частности, там говорится: «Огонь, вода, земля и воздух — все это, как утверждают, существует благодаря природе и случаю: искусство здесь не причем. В свою очередь из этих (первоначал), совершенно неодушевленных, возникают тела — Земля, Солнце, Луна и звезды . Каждое из этих (первоначал) носилось по воле присущей ему случайной силы, и там, где они сталкивались, они прилаживались друг к другу благодаря некоторому сродству: теплое к холодному, сухое к влажному, легкое к твердому. Словом, все необходимо и согласно судьбе смешалось путем слияния противоположностей: так-то вот, утверждают они, и произошло все небо в целом и все то, что на нем, а также все животные и растения. Отсюда будто бы пошла и смена времен года, а вовсе не благодаря уму или какому-нибудь

148


божеству, либо искусству: они учат, повторяю, будто все это произошло благодаря природе и случаю» (Законы Х 889 b–с).

Мы видим, что здесь понятия случая и необходимости оказываются взаимозаменяемыми. В «Законах» Платон категорически и до конца отвергает концепции происхождения мира, основывающиеся на этих понятиях. В «Тимее» он поступает по-другому. Общий план мироздания он приписывает замыслу Демиурга. То же относится и ко всем небесным светилам: они были созданы с определенной целью, в соответствии с общим планом. Более того: они являют собой живые существа, связанные одушевленными узами, и свои движения они совершают сознательно, в результате уразумения порученного им дела (Тимей 38 е).

Но для необходимости и случая Платон оставляет определенную сферу бытия. Это — сфера неживой природы в нашем подлунном мире, где все процессы сводятся в конечном счете к взаимодействию и взаимопревращениям четырех элементов — огня, воды, земли и воздуха. Роль Демиурга сводится здесь к тому, что он «упорядочил эти четыре рода (элемента) с помощью образов и чисел» (Тимей 53 b); в остальном же все процессы, в которых участвуют элементы, совершаются, как и у Демокрита, в соответствии с законами необходимости. Эти законы, о которых речь пойдет в дальнейшем, вскрываются Платоном в ходе анализа ряда процессов, которые по сути дела являются не чем иным, как процессами физико-химических превращений или фазовых переходов вещества.

Но близость учений Платона и Демокрита не ограничивается чисто концептуальными предпосылками общего характера. Имеются данные, позволяющие предполагать, что Платон разрабатывал свою теорию строения вещества, будучи знаком с атомистикой Левкиппа — Демокрита и в какой-то мере находясь под ее влиянием. Об этом свидетельствует, в частности, следующее сопоставление, уже давно привлекавшее к себе внимание исследователей.

Известно, что в космогонических построениях Демокрита большую роль играл принцип «подобное стремится к подобному». По этому поводу Секст Эмпирик приводит следующие соображения Демокрита, которые можно считать если не цитатой, то, во всяком случае, довольно точным пересказом соответствующего места из какого-то демокритовского трактата.

149


«Демокрит пользуется этим рассуждением по отношению и к одушевленным, и к неодушевленным предметам. Он говорит: «Ведь и животные собираются в стаи вместе с животными одного с ними рода, например, голуби с голубями, журавли с журавлями; так же обстоит дело и с другими животными. Но то же (наблюдается) и у неодушевленных предметов, как можно видеть при сортировании семян при помощи сита или на камешках, выброшенных прибоем: в первом случае при вращении сита происходит сортировка и чечевичные зерна располагаются около чечевичных, ячменные около ячменных, пшеничные около пшеничных; во втором случае при движении волн продолговатые камешки отталкиваются в то же место, что и другие продолговатые, круглые же к круглым, как будто сходство между предметами заключает в себе нечто притягивающее их друг к другу» (DK 68, В 164).

Более коротко об этом же пишет Аэций: «Демокрит говорит, что и воздух разбивается на тела сходной формы... Ведь и «галка близ галки садится» и «равного с равным сводят всегда бессмертные боги» («Одисс». XVII, 218). И на морском берегу сходные камешки можно видеть на одном и том же месте — на одном круглые, на другом продолговатые и при сортировке семян собираются в одно место имеющие одинаковую форму, так что бобы собираются отдельно от горошин» (DK 68, А 128).

А в «Тимее» Платона имеется отрывок, поразительно напоминающий приведенные цитаты из Секста и Аэция. Платон поясняет, каким образом из первоматерии, которую он называет Кормилицей и Восприемницей всех вещей, выделились четыре элемента: огонь, воздух, вода и земля.

«А о Кормилице скажем вот что: поскольку она и растекается влагой, и пламенеет огнем, и принимает формы земли и воздуха, и претерпевает всю чреду подобных состояний, являя многообразный лик, и поскольку наполнявшие ее потенции (δυνάμεις) не были ни взаимно подобны, ни взаимно уравновешены, и сама она ни в одной своей части не имела равновесия, она повсюду была неравномерно сотрясаема и колеблема этими потенциями и, в свою очередь, сама колебала их своим движением. То, что приводилось в движение, все время дробилось, и образовавшиеся части неслись в различных направлениях точно так, как это бывает при провеивании зерна и отвеивании мякины: плотное и тяжелое ложится в одном месте, рыхлое и

150


легкое отлетает в сторону и находит для себя иное пристанище. Вот наподобие этого и четыре упомянутых рода (стихии) были тогда колеблемы Восприемницей, которая в движении своем являла собой как бы сито: то, что наименее сходно между собой, она разбрасывала дальше всего друг от друга, а то, что более всего сходно, просеивала ближе всего друг к другу: таким образом, четыре рода (стихии) обособились в пространстве еще до того, как пришло время рождаться устрояемой из них Вселенной» (Тимей 52d–53а).

Повторение образа сита или решета, служащего для сортировки (очистки) семян, вряд ли может считаться простым совпадением. На основе этой и некоторых других, менее выразительных, параллелей шведская исследовательница И. Хаммер-Йенсен высказала в своей статье «Демокрит и Платон», опубликованной в 1910 г. 4–5, любопытную гипотезу о происхождении физической теории Платона. Она предположила, что первоначальный текст «Тимея» был написан еще до того, как Платон познакомился с сочинениями Демокрита. Затем он прочел Демокрита и так увлекся атомистикой, что решил вставить в «Тимея» раздел, посвященный атомистической концепции строения вещества. Но он не просто перенес в свой диалог теорию Демокрита, а переработал ее в соответствии со своими собственными воззрениями. Тем не менее, по мнению И. Хаммер-Йенсен, «Тимей» дает много материала, на основании которого можно попытаться реконструировать ряд аспектов атомистики Демокрита, не нашедших отражения в других источниках.

При всем их остроумии, соображения И. Хаммер-Йенсен не встретили поддержки у большинства исследователей. И понятно почему. Несмотря на отдельные совпадения, позволяющие думать, что Платон действительно был знаком с сочинениями Демокрита, когда писал своего «Тимея», все же различия между атомистикой Демокрита и теорией Платона слишком велики, чтобы было допустимо трактовать эту последнюю как простое изложение (пусть даже в переработанном виде) первой. Теория строения материи Платона не является ни повторением, ни изложением, ни переработкой учения Демокрита; она представляет собой совершенно оригинальную физиче-


4–5 Hammer-Jensen J. Demokrit und Platon. — Archiv für Geschichte der Philosophie, 1910, v. 23, N 1, S. 92–105; 1910, N 2, S. 211–229.

151


скую теорию, гораздо более сложную, глубокую и, скажем, забегая вперед, гораздо более интересную с точки зрения физики наших дней, чем все, что мы находим в демокритовской античной атомистике.

Прежде чем перейти к изложению теории Платона, сделаем еще одно небольшое замечание. Формулируя основные положения своей теории, Платон подчеркивает их гипотетический характер. Он пишет, что «намерен здесь придерживаться... пределов вероятного и... идя от начала, сказать обо всем в отдельности и обо всем вместе такое слово, которое было бы не менее, а более правдоподобно, нежели любое иное» (Тимей 48 d). Эту мысль, которая очень импонирует нам своим антидогматизмом, Платон неоднократно повторяет в ходе своего изложения. Между тем она прямо вытекает из общих гносеологических установок Платона. Достоверное знание возможно лишь по отношению к тому, что постигается разумом, о том же, что дано нам в ощущениях, мы можем строить только более или менее вероятные предположения.

Эту второго рода реальность Платон описывает в следующих выражениях: «Ощутимое, рожденное, вечно движущееся, возникающее в некоем месте и вновь из него исчезающее, и оно воспринимается посредством мнения, соединенного с ощущением» (Тимей 52 а). Это очень четкий пример различения знания точного, идеального, математического и знания эмпирического, приближенного — различения, красной нитью проходящего через всю историю европейской науки вплоть до наших дней.

Так в чем же состоит суть, основное ядро платоновской теории строения вещества? Уже у Эмпедокла мы встречаемся с детально разработанным представлением о четырех элементах, или, как он называл их, «корнях» всего сущего — огне, воздухе, воде и земле. В эпоху Платона эти «корни» стали обозначаться термином στοιχεῖα, т. е. «буквы»; смысл этого наименования заключался в том, что все вещи состоят из элементов, подобно тому как слова состоят из букв. Аристотель добавил к четырем элементам пятый — эфир, заполнявший надлунные сферы, и в таком виде учение об элементах просуществовало, практически не изменяясь, около 2000 лет.

И вот еще до Аристотеля Платон делает очень важный шаг: он объединяет учение об элементах с атомистической концепцией строения вещества. В европейской

152


науке нового времени этот шаг был повторен — но уже из основе достижений экспериментальной химии и более глубокого представления об элементах — лишь в начале XIX в., в работах Дальтона, Авогадро и других основоположников современной атомистики.

Но это еще не все. Платон указывает, что, строго говоря, четыре элемента — огонь, воздух, вода и земля — не являются простейшими составными частями вещей:

«...Мы называем их началами и принимаем за стихии (στοιχεῖα, т. е. «буквы») Вселенной... между тем каждому мало-мальски разумному человеку должно быть ясно, что нет никакого основания сравнивать их даже с каким-либо видом слогов» (Тимей 48 b–с).

Мысль Платона становится ясной в ходе дальнейшего изложения. Сами по себе элементы не первичны. Различия между элементами определяются различиями между мельчайшими частицами, из которых элементы состоят, причем эти частицы имеют сложную структуру, могут разрушаться и переходить друг в друга; по этой причине их нельзя называть «атомами», т. е. неделимыми. Но, как и атомы Демокрита, платоновские частицы обладают разными формами и величинами, и этими «первичными» качествами определяются чувственно-воспринимаемые свойства четырех элементов. С другой стороны, наличие внутренней структуры резко отличает платоновские частицы от демокритовских атомов, по самой сути своей простых и потому лишенных какой-либо структуры, выходящей за пределы геометрической формы.

И здесь мы подходим ко второй догадке Платона, близкой науке нашего времени. Первая состояла в том, что каждому элементу сопоставлялся некоторый тип мельчайших частиц, определяющий свойства этого элемента. Вторая заключалась в допущении, что различия между этими частицами обусловлены их внутренней структурой, могущей подвергаться изменениям и перестройке. Если в связи с первой догадкой выше были упомянуты имена Дальтона и Авогадро, то вторая подводит нас непосредственно к физике XX в.

Действительно, как представлялись атомы ученым прошлого столетия? Для них это были по-прежнему неделимые, т. е. элементарно простые частицы, которые различались между собой, во-первых, массой, а во-вторых, особым свойством соединяться с другими атомами в опреде-

153


ленных числовых отношениях. Это последнее свойство обусловило появление понятий химического сродства, химической связи, валентности, причем было ясно, что эти понятия сами по себе ничего не объясняли, а лишь служили обозначениями для некоторых чисто эмпирических фактов и соотношений. Подлинный смысл этих понятий был вскрыт лишь тогда, когда была установлена внутренняя структура атомов и были открыты законы взаимодействия между элементами этой структуры. Это — законы квантовой механики.

Разумеется, Платон не догадывался ни о планетарной модели атомов, ни о квантовой механике. Но он поставил проблему, смысл которой заключался в том, что частицы отдельных элементов (а элементами в то время считались четыре стихии — огонь, воздух, вода и земля) состоят из более мелких структурных единиц, в большей степени заслуживающих наименования элементарных, чем получающиеся из них более сложные образования. Что это за единицы, и как образуются из них частицы элементов? Мы теперь знаем, что между постановкой этой проблемы и ее окончательным решением простерся промежуток, равный примерно 2300 годам. Но уже одной постановкой этой проблемы Платон поставил себя на голову выше всех своих предшественников и современников, а также ученых многих последующих поколений (не исключая Аристотеля) .

Нет ничего удивительного, что, поставив эту проблему, Платон попытался тут же и разрешить ее — разрешить теми средствами, которые имелись в его распоряжении. Это решение имело, естественно, чисто спекулятивный характер, хотя и учитывало ряд фактов, обнаруживаемых в нашем повседневном опыте. Понятно, что с точки зрения современной науки (когда мы уже знаем правильное решение) решение Платона представляется крайне наивным и очень далеким от того, что имеет место в действительности. Но не будем торопиться с вынесением приговора. Внимательно рассмотрев спекуляции Платона по поводу строения мельчайших частиц, из которых построены четыре элемента, мы найдем в этих спекуляциях немало интересного.

Итак, придерживаясь «пределов вероятного», Платон приписывает частицам, из которых состоят элементы, формы четырех правильных многогранников — куба, тетраэд-

154


ра, октаэдра и икосаэдра, — сопоставив им соответственно землю, огонь, воздух и воду. В позднейшие времена это предположение стало казаться крайне искусственным и фантастическим, особенно же в эпоху господства ньютонианской науки, когда основными понятиями физики сделались понятия массы и силы и когда чисто структурные проблемы строения материи отступили на задний план. Наоборот, для Платона оно было совершенно естественным. Это становится очевидным, если учесть структурно-геометрический склад мышления Платона, унаследованный им от пифагорейцев и вообще свойственный древним грекам, и если принять во внимание то обстоятельство, что Платон стремился придать своим частицам наиболее совершенные формы, а такими формами могли быть лишь формы правильных геометрических тел. Надо также учесть, что правильные многогранники в своей совокупности были исследованы, по-видимому, незадолго до того, как Платон начал интересоваться физическими проблемами.

И в самом деле, если исходить из тех предпосылок, которыми руководствовался Платон и о которых уже было сказано выше, то трудно придумать альтернативную гипотезу, которая была бы более естественной, чем платоновская. Действительно, на протяжении двух тысяч лет другой такой гипотезы предложено не было. Известно, что Демокрит приписывал определенную форму лишь атомам огня (которые были у него тождественны с атомами души); эти атомы имели вид мельчайших гладких шариков, чем объяснялись их подвижность и способность проникать во все другие тела. Но уже любая из трех прочих стихий не состояла из однотипных атомов, а представляла собой «панспермию», т. е. смесь атомов всевозможных форм и размеров. Различия между этими тремя стихиями имели, так сказать, статистический характер и определялись преобладанием в одних случаях атомов более мелких и гладких (воздух), а в других — более тяжелых и шероховатых (земля).

Другую гипотезу о форме мельчайших частиц, из которых состоят элементы, через две с лишним тысячи лет после Демокрита выдвинул Декарт (в трактате «О свете»). Декарт не называл эти частицы атомами, ибо они у него не были неделимыми: он именовал их «корпускулами». Частицы земли, по Декарту, были более крупными и тяжелыми, чем частицы других элементов, и имели углова-

155


тую, неправильную форму. Частицы воздуха и воды (Декарт не различал эти две стихии) были мельче, имели закругленную форму и оказывались поэтому более подвижными. Наконец, частицы огня вообще не имели фиксированной формы; они были гибкими и заполняли промежутки между частицами других элементов (напомним, что Декарт отрицал возможность существования пустого, не заполненного материей пространства). О внутренней структуре всех этих частиц у Декарта не было и речи. Представления Декарта были очень характерны для механистического склада мышления нового времени. Механистический материализм XVII–XVIII вв. не допускал и мысли, что микрочастицы или атомы могли иметь геометрически завершенные формы типа правильных многогранников, обладать симметричной структурой, быть красиво и гармонично построенными. Для сторонников подобного мировоззрения эти частицы ассоциировались скорее с мельчайшими камешками или с пылинками, которые представляют собой осколки, обладающие самыми разнообразными и почти всегда неправильными формами. Представителям науки этого типа были гораздо ближе и понятнее представления античной атомистики Демокрита — Эпикура — Лукреция, допускавшей существование атомов всевозможных форм, в том числе атомов неправильных, крючковатых, снабженных всевозможными выступами и зацепками (ибо эта атомистика не представляла себе другого способа соединения атомов, кроме чисто механического сцепления). От платоновских представлений о мельчайших структурных единицах материи, обладающих геометрически правильными, совершенными формами, все это было очень далеко.

В наше время гипотеза Платона о правильных многогранниках представляется, может быть, и наивной, но, во всяком случае, далеко не столь нелепой, какой она могла казаться 200–300 лет назад или даже в прошлом столетии. В современных нам концепциях о строении материи проблемы геометрической структуры и связанные с ними проблемы симметрии имеют первостепенное значение. Кристаллография, структурная химия, рентгеноструктурный анализ, свойства симметрии молекул, атомов и элементарных частиц и связанная со всем этим разработка теоретико-групповых математических методов — вот важнейшие этапы развития науки, выдвинувшие на первый план

156


вопросы структуры. Напомним также о резко возросшей роли структурных представлений и методов в других разделах знания, о появлении таких направлений, как структурализм, системный анализ и т. д. В свете этих особенностей современной науки гипотеза Платона об элементарных правильных многогранниках представляется гораздо более естественной, чем классическая атомистика, допускавшая существование атомов бесконечно разнообразных и в подавляющей своей части совершенно неправильных форм. Мы теперь знаем, что реальный микромир не таков: он построен гораздо экономнее, правильнее и красивее.

Из математики нам известно, что существует пять и только пять правильных выпуклых многогранников. Доказательство того, что их больше пяти быть не может, содержится в «Началах» Эвклида, причем автором этого доказательства считается Теэтет. Мы знаем, что в течение нескольких лет Теэтет состоял в Академии и был близок к Платону, и этой близостью можно объяснить то обстоятельство, что Платон оказался знакомым с новейшими в то время открытиями в области стереометрии.

Итак, правильных многогранников Платон знал пять, а число элементов (стихий), по его представлениям, было равно четырем. Следовательно, из пяти многогранников надо было выбрать четыре, которые можно было бы сопоставить со стихиями. Какими соображениями руководствовался при этом Платон? Прежде всего тем, что некоторые элементы, как он считал, могли переходить друг в друга. Преобразование одних многогранников в другие могли быть осуществлены путем перестройки их внутренней структуры. Но для этого в данных телах нужно было найти такие структурные элементы, которые были бы для них общими. Из внешнего вида правильных многогранников явствует, что грани трех многогранников — тетраэдра, октаэдра и икосаэдра — имеют форму равносторонних треугольников (рис. 1). Если подобрать эти тела таким образом, чтобы грани их имели одинаковую площадь (т. е. чтобы ребра их были равными по длине), то тогда нетрудно будет получить соотношения, по которым одни многогранники будут переходить в другие.

157


При таких перестройках равносторонние треугольники, образующие грани этих тел, играют роль простых структурных деталей, не подлежащих каким-либо изменениям. Два оставшихся многогранника — куб и додекаэдр — построены: первый — из квадратов, а второй — из правильных пятиугольников, поэтому они не могут преобразовываться ни друг в друга, ни в рассмотренные три тела. Как бы мы ни делили квадрат, являющийся гранью куба, мы никогда не сможем разбить его на равносторонние треугольники. То же относится и к пятиугольникам, образующим грани додекаэдра. Это означало, что если мы придадим частицам трех стихий формы тетраэдра, октаэдра и икосаэдра, а частицы четвертой стихии будем считать кубами или додекаэдрами, то эта четвертая стихия не сможет переходить в три других, а всегда будет оставаться сама собой. Платон решил, что такой стихией может быть только земля и что мельчайшие частицы, из которых земля состоит, должны быть кубами. Тетраэдру, октаэдру и икосаэдру были сопоставлены соответственно огонь, воздух и вода.

Что касается пятого многоугольника — додекаэдра, то он остается не у дел. По поводу него Платон ограничивается в «Тимее» замечанием, что «его бог определил для Вселенной и прибегнул к нему, когда разрисовывал ее и украшал» (55 с). Эта идея позднее усиленно разрабатывалась неоплатониками. В «Послезаконии» («Эпиномис») — диалоге, автором которого многие исследователи считают ученика Платона Филиппа Опунтского, — вводит-

158


ся пятый элемент, эфир, частицам которого придается форма додекаэдра.

Отсюда вытекает, что в качестве элементарных структурных единиц мира вещей Платон мог бы взять равносторонние треугольники и квадраты, служащие гранями четырех правильных тел, выбранных им в качестве мельчайших частиц четырех элементов. Он, однако, поступает по-другому: эти фигуры представляются ему недостаточно элементарными. Он еще дальше разбивает данные треугольники на шесть прямоугольных треугольников, стороны которых относятся друг к другу, как 1:1/2:√З/2, а квадраты — на четыре_равнобедренных треугольника с отношениями сторон 1:√2/2:√2/2 (рис. 2). Именно эти два типа треугольников, не сводимых друг к другу, и являются, по Платону, предельными элементами, или «буквами», мира вещей.

Это предположение, пожалуй, в большей степени, чем что-либо другое, сделало платоновскую теорию микромира предметом насмешек со стороны представителей «здравого смысла» всех последующих эпох. Весь мир у Платона состоит из математических треугольников — разве это не нелепо?!

Действительно, с точки зрения здравого смысла, носителем которого, в частности, можно считать позитивистскую науку XIX в., рассуждения Платона по поводу элементарных треугольников представляются нелепыми. Но с точки зрения того же здравого смысла не менее нелепыми

159


должны казаться многие идеи современной физики, на первый взгляд очень странные, а порой почти абсурдные, которые, однако, доказали свою плодотворность и прочно вошли в арсенал принятых физических представлений.

В качестве примера таких «полуабсурдных» идей назовем гипотезу кварков, в течение ряда лет находящуюся в центре внимания физиков, работающих в области теории элементарных частиц. Как известно, кварками американский физик К. Гелл-Манн назвал гипотетические простей-

шие структурные единицы материи, из которых построены все прочие так называемые элементарные частицы. Хотя сами кварки никем и никогда не наблюдались, тем не менее гипотеза кварков оказалась весьма полезной, так как позволила внести известный порядок в теперь уже огромное множество элементарных частиц и объяснить существование ряда групп или семейств частиц, обладающих сходными свойствами. В качестве любопытного совпадения укажем на то, что у кварков имеются некоторые черты, в чем-то сближающие их с платоновскими элементарными треугольниками. И те и другие не существуют отдельно, самостоятельно. Платоновские треугольники являются лишь частью структуры правильных многогранников: как только эти последние разрушаются, треугольники тут же перестраиваются, образуя новые многогранники. Кварки, по-видимому, тоже имеют смысл лишь как часть структуры более сложных частиц: несмотря на все усилия экспериментаторов, их пока не удалось обнаружить в изолированном состоянии и неясно, будет ли это когда-либо сделано. Как и свойства треугольников, свойства кварков в значительной степени определяются числом три: во-первых, существует всего три рода кварков (если не считать антикварков, которым у Платона нет соответствия); во-вторых, электрический заряд кварка равен одной трети заряда электрона, т. е. минимального встречающегося в

160


природе заряда; в-третьих, барионный заряд кварка также равен одной трети и т. д.

Это, конечно, чисто внешняя, случайная аналогия, которой нельзя придавать серьезного значения. Мы говорим об этом лишь потому, что с точки зрения науки, основывающейся на здравом смысле, гипотеза кварков может показаться таким же «вздором», как и гипотеза платоновских треугольников.

У исследователей, занимавшихся платоновской теорией микромира, дебатировался следующий вопрос: следует ли считать элементарные треугольники Платона чистыми математическими формами или же он понимал их как вещественные образования, возникшие из первичной материи, Восприемницы и Кормилицы всего сущего?

По мнению В. Гейзенберга, представляя элементы мира вещей в виде многогранников, которые в свою очередь распадались на треугольники двух родов, Платон сводил материю к математическим формам, что, впрочем, по мнению того же Гейзенберга, делает и современная физика 6. С другой стороны, Я. Г. Дорфман 7 полагал, что треугольники Платона следует считать материальными и субстанциальными. Это явствует хотя бы из свойства весомости, которое им приписывает Платон (Тимей 58 b). А это означает, что они в отличие от математических треугольников должны обладать некоей конечной толщиной, о которой Платон, по-видимому, не считал нужным говорить, так как считал ее исчезающе малой по сравнению с линейными размерами самих треугольников.

Нам представляется, что ни та, ни другая точка зрения не может считаться верной, ибо она подходит к вопросу с позиции антитез нашего времени. Разумеется, конкретные единичные треугольники, являющиеся простейшими элементами чувственно-воспринимаемого мира вещей, подчиняющихся законам необходимости, не были для Платона идеальными формами, хотя и уподоблялись им. В этом смысле их можно считать вещественными, откуда, впрочем, не следует, что они обязательно должны обладать конечной толщиной (это для греков того времени


6 См.: Гейзенберг В. Физика и философия. Перевод с немецкого И. А. Акчурина и Э. П. Андреева. Общая редакция и послесловие М. Э. Омельяновского. М., 1963.
7 См.: Дорфман Я. Г. Всемирная история физики с древнейших времен до конца XVIII века. М., 1974.

161


могло и не быть необходимым атрибутом вещественности). Кроме того, не забудем, что в данном случае речь идет о микромире — о крайних, далее неразложимых, элементах сущих вещей. Представляется вполне вероятным, что Платон не приписывал этим элементам («буквам») тех свойств, которые присущи вещам, воспринимаемым нашими органами чувств.

Не так ли обстоит дело и в микромире современной теоретической физики? Мы знаем, что пространственно-временное описание частиц этого микромира может быть осуществлено лишь в достаточно жестких пределах, устанавливаемых так называемыми соотношениями неопределенности. А по мнению некоторых теоретиков (например, Чу), физика вообще должна отказаться от попыток приписывать элементарным частицам какие-либо пространственно-временные характеристики. И тем не менее эти элементарные частицы являются мельчайшими структурными единицами вещей, существующих в пространстве и времени. Здесь опять-таки имеет место аналогия, и притом, возможно, гораздо более глубокая, чем это представляется на первый взгляд.

В этой связи весьма интересен вопрос о взаимоотношении платоновских треугольников (и образующихся из них многогранников) и первоматерии — Кормилицы и Восприемницы. Сам Платон уклоняется от ответа на этот вопрос. О первоматерии он говорит с величайшей осторожностью, называя ее таким видом (εἶδος), который труден для понимания. Именно поэтому он и пользуется образными, описательными выражениями: восприемница, кормилица. Она может принимать все формы (растекаться влагой, пламенеть огнем и т. д.), не являясь ни одной из них. Она — что-то неуловимое, незримое и бесформенное.

Мы можем сказать, что здесь мы присутствуем при зарождении понятия материи, и именно поэтому высказывания Платона так осторожны и неопределенны. Но попытаемся спросить себя: далеко ли мы ушли от Платона в понимании материи? В философском плане мы говорим, что материя — объективная реальность, существующая независимо от нашего сознания и данная нам в наших ощущениях. Но что такое материя в физическом плане? В прошлом столетии физикам было гораздо легче ответить на этот вопрос: с точки зрения научных представлений того времени материей называлось все то, что имело

162


массу и вес, что состояло из атомов и молекул. Правда, для объяснения некоторых явлений к этому добавлялась еще невесомая материя — эфир. Но и эфир обладал рядом сугубо материальных свойств: упругостью, способностью передавать энергию, быть увлекаемым (или не быть увлекаемым) весомой материей. Теперь же, в XX в., когда физика оперирует такими понятиями, как виртуальные частицы, состояния с отрицательной энергией (и, следовательно, совершенно парадоксальным поведением частиц, занимающих эти состояния), гравитационные волны, как те же неуловимые кварки, о которых говорилось выше, понятие физической материи стало гораздо более неопределенным, и физики могут отнестись с невольной симпатией к словам Платона о том, что «обозначив ее как незримый, бесформенный и всевосприемлющий вид, чрезвычайно странным путем участвующий в мыслимом и до крайности неуловимый, мы не очень ошибемся» (Тимей 51а–в).

Вернемся теперь к четырем элементам, мельчайшими структурными единицами которых служат четыре правильных многогранника. Какими соображениями руководствовался Платон, приписывая частицам огня форму тетраэдра, частицам земли — форму куба и т. д.? Здесь он учитывает чувственно-воспринимаемые свойства соответствующих стихий. Огонь — наиболее подвижная стихия, он обладает разрушительным действием, проникая в другие тела (сжигая или расплавляя, или испаряя их); при соприкосновении с ним мы испытываем чувство боли, как если бы мы укололись или порезались.

Какие частицы могли бы обусловить все эти свойства и действия? Очевидно, наиболее подвижные и легкие частицы, и притом обладающие режущими гранями и колющими углами. Из четырех многогранников, о которых может идти речь, этим условиям в наибольшей степени удовлетворяет тетраэдр. Поэтому, говорит Платон, образ пирамиды (т. е. тетраэдра) и должен быть, в согласии с правильным рассуждением и с правдоподобием, первоначалом и семенем огня (Тимей 56в). Наоборот, земля выступает в нашем опыте как самая неподвижная и устойчивая из всех стихий. Поэтому частицы, из которых она состоит, должны иметь самые устойчивые основания. Из всех четырех тел этим свойством в максимальной мере обладает куб. Поэтому мы не нарушим правдоподобия, если припишем частицам земли кубическую форму (Ти-

163


мей 56а). Аналогичным образом с двумя прочими стихиями мы соотнесем частицы, обладающие промежуточными свойствами.

Мы видим, каким образом принцип правдоподобия сочетается у Платона с использованием данных повседневного опыта. Любопытно, что Платон почти не касается других, чисто спекулятивных, мотивов (например, связанных с теорией пропорций), которые играли решающую роль в построении его космологической концепции и которые могли оказать влияние и на некоторые аспекты его теории строения вещества. Не упоминает он также и своих предшественников в этой области, хотя такие предшественники, несомненно, должны были быть 8.

Правда, сам Тимей, выступающий в данном случае в качестве профессора, читающего лекцию об устройстве мироздания, является, по всем данным, представителем пифагорейской школы. Однако до сих пор неясно, существовал ли Тимей как историческая личность или же он был фиктивным персонажем, придуманным Платоном для того, чтобы не делать автором космологических и физических теорий его обычного героя — Сократа, ибо это слишком не вязалось бы с образом последнего. Во всяком случае, другие философы того времени (например, Аристотель и его ученики — Феофраст, Эвдем и пр.) ничего о Тимее не сообщают. Сочинение же «О мировой душе», которое начиная со II в. н. э. приписывалось Тимею, представляет собой всего лишь сокращенное и малокомпетентное изложение платоновского «Тимея», составленное в позднеэллинскую эпоху и не имеющее самостоятельного значения.

Дальнейшее рассмотрение платоновской теории четырех элементов выявляет ее своеобразие, резко выделяющее ее из числа прочих учений древности, базировавшихся на тех или иных представлениях об элементах. Выше цитировалось заявление Платона, что четыре так называемые


8 Указание на наличие таких предшественников имеется в аристотелевском трактате «О небе». Разбирая различные точки зрения по поводу элементов, Аристотель останавливается на учении, согласно которому огонь признавался единственным первоначалом всех вещей. Некоторые сторонники этого учения, говорит он, полагали, что огонь состоит из мельчайших частичек, имеющих форму пирамиды (т. е. тетраэдра). Аристотель приводит аргументы этих мыслителей, не называя, однако, их имен (О небе III, 5, 304а, 10–18).

164


«буквы» (стихии) не следовало бы относить даже к категории слогов. И это действительно так, причем не только потому, что частицы четырех стихий не могут считаться простыми, далее неразлагаемыми и неделимыми единицами, но и потому, что частицы одного и того же рода отнюдь не всегда тождественны друг другу. Это происходит по той причине, что из одинаковых треугольников можно построить правильные многогранники, во всем подобные друг другу, но отличающиеся только размерами.

Разумеется, на построение больших многогранников пойдет значительно большее число элементарных треугольников, чем на построение малых, тем не менее эти относительно большие тела будут все же достаточно малыми, чтобы находиться ниже границы, за которой вещи становятся чувственно воспринимаемыми. А раз так, то могут существовать частицы огня, имеющие различную величину; то же относится к частицам земли, воды и т. д.

Каждая стихия является, таким образом, не одним качественно-определенным веществом, смешивающимся с другими качественно-определенными веществами в тех или иных пропорциях (как это имеет место, например, у Эмпедокла), а, скорее, целым классом веществ, обладающих некоторыми общими свойствами, но в чем-то могущих существенно отличаться друг от друга.

Не случайно, излагая свою теорию строения вещества, Платон никогда не называет четыре стихии терминами στοιχεῖα или ἀρχαί , а говорит о четырех родах тел (σωμάτων, τέτταρα γένη или просто τὰ γένη). Эти четыре рода не тождественны огню, воздуху, воде и земле в обычном, общепринятом понимании: правильнее было бы их обозначить как классы соответственно огнеподобных (или огнеобразных), воздухоподобных, водоподобных и землеподобных веществ. С точки зрения современной физики четыре рода Платона аналогичны четырем агрегатным состояниям вещества; в конкретных примерах, которые затем разбирает Платон, эта аналогия становится особенно разительной.

Какие же разновидности выделяет Платон в каждом из четырех классов? Он указывает, например, что существует несколько видов огня. Во-первых, это само пламя, которое и жжет, и светит. Во-вторых, истечение пламени, которое не жжет, но доставляет глазам свет; это то, что мы назвали бы теперь лучистой энергией. В-третьих, одним

165


из видов огня Платон считает то, что после угасания пламени остается в горячих углях. Это — тепло, понимаемое как вещественная субстанция (теплород!). Таким образом, и пламя, и свет, и тепло являются, по Платону, различными видами огня, или различными представителями класса огнеобразных веществ.

Как и огонь, воздух также имеет несколько разновидностей. Прозрачнейшую из них Платон называет эфиром, следуя традиции, идущей еще от Гомера и воспринятой потом Эмпедоклом (в отличие от Анаксагора, у которого эфир отождествлялся с огнем). Другая разновидность воздуха — более мутная — именуется им туманом и мглой.

Большой интерес с точки зрения физики представляет рассмотрение разновидностей воды (Тимей 58d–59с). Прежде всего вода делится на два рода — жидкий и плавкий; первый из них охватывает всевозможные жидкости, а второй — твердые тела, способные плавиться под действием огня (прежде всего это, конечно, металлы).

Различия в свойствах обоих этих родов водоподобных тел определяются их микроструктурой. Первый жидок потому, что состоит из частиц воды, обладающих разной величиной: в силу своей неоднородности эти частицы не могут плотно скрепиться и легко перемещаются друг относительно друга — как сами по себе, так и под воздействием внешних причин. Наоборот, второй род состоит из крупных и однородных частиц; «он устойчивее первого и тяжел, ибо однородные частицы крепко сплачиваются между собой. Однако от вторжения огня и его разрушительного действия он теряет свою однородность, вследствие чего обретает большую причастность к движению, а раз став подвижной, эта вода под давлением окружающего воздуха распространяется по земле. Каждый из этих процессов получил свое название: когда твердая масса разрушается, о ней говорят, что она плавится, а когда она затем расходится по земле — что она течет. Но если огонь снова вытесняется наружу, он уходит, разумеется, не в пустоту, а потому окружающий воздух оказывается сдавлен и сам давит на плавкую и пока еще подвижную массу; последняя вынуждена заполнить промежутки, оставленные огнем, и увеличить свою концентрацию. Сжатая таким обзом, она снова становится однородной — ведь огонь, этот виновник неоднородности, ушел... Уход огня мы называем охлаждением, а чтобы обозначить наступившее после него

166


уплотнение, мы говорим, что масса «застывает» (Тимей 58е–59а).

В приведенной цитате мы позволили себе немного отойти от перевода С. С. Аверинцева, допустив известную модернизацию некоторых терминов и оборотов (разумеется, с сохранением их общего смысла). При этом физический стиль мышления Платона, когда он говорит о процессах, связанных с перестройкой микроструктуры вещества, выступает особенно отчетливо.

Далее Платон называет некоторые разновидности плавкого рода водообразных тел: золото, которое состоит из самых мелких и однородных частиц воды и потому имеет наибольшую плотность, далее сталь (именуемая в тексте Платона «адамантом») и, наконец, медь. Последняя содержит в себе небольшую примесь земли; когда эта примесь отделяется и становится видимой, мы именуем ее ржавчиной.

Что касается воды в узком смысле слова, то, будучи жидкой, она представляет собой смесь частиц воды с частицами огня. При удалении последних вода застывает и становится либо льдом (градом), либо снегом — в зависимости от того уплотнения, которое она при этом претерпевает. Из других видов водообразных тел, содержащих в себе огонь и потому жидких, Платон останавливается на соках, образующихся в растениях. Он перечисляет четыре вида жидкостей, обладающих специфическими свойствами: вино, разогревающее душу, а вместе с ней и тело; прозрачные, блестящие и лоснящиеся масла (к которым относятся смола, касторовое масло, елей и др.); мед, расширяющий суженные поры рта и вызывающий этим ощущение сладости; наконец, щелочь, характеризующаяся способностью разъедать плоть и пениться.

К разновидностям земли Платон относит камень, горшечную глину, соль, стекло, воск и т. д. Различия между ними обусловлены как величиной входящих в их состав частиц земли, так и наличием в них примесей прочих стихий, главным образом воды. Твердые камни (минералы) образуются в результате полного удаления частиц воды и воздуха; при этом частицы земли занимают образовавшиеся пустоты и настолько уплотняются, что между ними уже не остается промежутков, куда могли бы проникать частицы обеих удаленных стихий. Если камень состоит из равных и однородных частиц земли, он дает прозрачные

167


и красивые разновидности; в противном случае получаются менее красивые, непрозрачные камни. Твердые камни могут быть разрушены только под действием огня, частицы которого, будучи мелкими и подвижными, способны проникать в небольшие промежутки, имеющиеся между частицами земли в камне. Менее плотные разновидности земли могут подвергаться разрушению и под действием двух других стихий. Некоторые из них представляют собой смеси частиц земли и частиц воды, причем одни из них содержат меньше воды, чем земли, — таковы все виды, родственные стеклу, а также так называемые плавящиеся камни. Другие, напротив, содержат больше воды — это, например, мягкие тела из ряда восков и благовонных курений. Платон подробно останавливается на превращениях, которые претерпевают те или иные землеподобные тела под действием частиц прочих стихий. Однако для нас представляют интерес не столько его соображения по поводу частных случаев превращений, сколько те общие закономерности, которые он при этом формулирует.

Самая возможность превращений и изменений вещества обусловлена у Платона взаимодействием разнородных частиц в этом веществе. Если тело состоит из однородных и равновеликих частиц и при этом не подвергается никаким воздействиям извне, то в нем не может происходить никаких процессов. Коротко говоря, «внутри того, что однородно, движения быть не может» (Тимей 57е). Это положение можно выразить в терминах современной физической химии: однофазная однородная система находится в устойчивом состоянии 9.

Другое дело, когда вещество представляет собой смесь частиц нескольких, скажем, двух родов («двухфазная система»). В этом случае между разнородными частицами начинается борьба, которая в конце концов заканчивается либо обособлением частиц каждого рода, либо же разрушением и перестройкой более слабых или малочисленных частиц. Наиболее бурные процессы имеют место в тех случаях, когда одним из компонентов смеси оказывается огонь, ибо миниатюрные подвижные частицы огня обла-


9 Сопоставление превращений вещества у Платона с фазовыми превращениями в современной физико-химической науке было проведено Я. Г. Дорфманом (Дорфман Я. Г. Всемирная история физики с древнейших времен до конца века. М., 1974).

168


дают, по Платону, особой агрессивностью. Будучи снабжены режущими ребрами и острыми, колющими углами, тетраэдры огня проникают в промежутки между частицами другого рода, рассекают их и рассеивают. Если частицами другого рода оказываются кубические частицы земли, то осколки последних, рассеченные огнем, носятся либо в самом огне, либо в воздушной или водяной сфере (если им доведется там оказаться) до тех пор, покуда они не повстречаются друг с другом и снова не соединятся в виде частиц земли (того же или иного размера), ибо принять другую форму, кроме кубической, осколки частиц земли не могут.

В качестве двухфазной системы другого типа рассмотрим смесь частиц огня и воды, В этом случае осколки рассеченных частиц воды могут перестроиться и образовать частицы как воздуха, так и огня. Частицы воздуха в свою очередь подвергнутся воздействию частиц огня и в случае преобладания последних сами расщепятся на частицы огня согласно следующей реакции:

1 частица воды (1 икосаэдр)—>

2 частицы воздуха (2 октаэдра) + 1 частица огня (1 тетраэдр) —> 5 частиц огня (5 тетраэдров).

В конце концов, если огонь одержит верх, все частицы воды, находившиеся в смеси, перейдут в частицы огня, и тогда установится равновесие. Но возможен и другой вариант: в тех случаях, когда частицы огня окажутся захваченными большими массами воды, суммарная реакция пойдет в противоположном направлении и в результате частицы огня вынуждены будут перестроиться в частицы воды. Разумеется, некоторые из частиц, оказавшихся в меньшинстве, могут «спастись бегством», выделившись из смеси и соединившись с родственными им частицами, находящимися в другом месте. Аналогичная борьба будет происходить и в системах огонь — воздух и воздух — вода.

Суть этой борьбы, описанной Платоном с подлинно художественной выразительностью (Тимей 56 а–57 в), может быть резюмирована в форме следующего положения: в системе, состоящей из смеси частиц двух родов, количественно преобладающие и более устойчивые частицы в конце концов уничтожат частицы другого, более слабого рода, либо разрушив их и заставив перестроиться, либо же вытеснив их за пределы системы.

169


Руководствуясь такого рода общими положениями, Платон рассматривает ряд процессов, взятых из повседневного человеческого опыта, делая в заключение следующее замечание:

«Было бы не слишком сложным делом перебрать таким образом все прочие примеры этого рода, продолжая следовать идее правдоподобных рассуждений. Тот, кто отдыха ради отложит на время беседу о непреходящих вещах ради этого безобидного удовольствия — рассматривать по законам правдоподобия происхождение вещей, — обретет в этом скромную и разумную забаву на всю жизнь» (Тимей 59 с–d).

Для Платона это было лишь безобидным удовольствием, скромной и разумной забавой. Он не предвидел, да и не мог предвидеть, что с течением времени «рассмотрение происхождения вещей» коренным образом изменит весь строй человеческой жизни и станет всем, чем угодно, но только не безобидной забавой.

И все же мы, люди XX века, не можем не поражаться интуиции ученого-естествоиспытателя, которую обнаруживает Платон в своих «правдоподобных рассуждениях». Мы имели возможность убедиться, что в этих рассуждениях, изложенных на небольшом числе страниц всего лишь одного сочршения — «Тимея», неожиданно появляются идеи, нашедшие развитие в ряде областей науки, о которых античность не имела ни малейшего представления: в атомной физике, молекулярной химии, теории элементарных частиц, теории фазовых превращений... Не удивительно поэтому, что исследователи, писавшие о физических воззрениях Платона, озаглавливали свои работы самым различным образом. Это и «Строение и разрушение атома согласно «Тимею» Платона» (П. Фридлендер) 10, и «Химия Тимея» (Е. Брейнс) 11 и «Молекулярное учение Платона» (Я. Дорфман) 12. А что касается Гейзенберга, то он особенно подчеркивает близость концепций Платона современным


10 См.: Friedlaender P. Structure and destruction of the atom accop-ding to Plato's Timaeus. Univers. of California Press. Berkeley and Los Angeles, 1949.
11 См.: Bruins Ε. M. La chimie du Timée. — Revue de métaphysique et de morale, 56 année (1951), Ν 3.
12 См.: Дорфман Я. Г. Всемирная история физики с древнейших времен до конца XVIII века. М., 1974.

170


тенденциям развития теории элементарных частиц 13. На самом же деле в «Тимее» заключены идеи (догадки?), имеющие отношение и к тому, и к другому, и к третьему, и к четвертому.

Атомистическая концепция, изложенная в «Тимее» Платона, не только стоит особняком в античной науке: она представляет собой поразительное, уникальное и в каких-то отношениях провидческое явление в истории европейского естествознания.



 

13 См.: Гейзенберг В. Физика и философия. Перевод с нем. И. А. Акчурина и Э. П. Андреева. Общ. ред. и послесл. М. Ю. Омельяновского. М., 1963.

171


назад к оглавлению