НАЗАД К СОДЕРЖАНИЮ
МАТЕРИАЛЫ 2-Й ЛЕТНЕЙ МОЛОДЕЖНОЙ НАУЧНОЙ ШКОЛЫ с. 188
В. А. Гуторов
ИСТОКИ ПОЛИТИКИ И АНТИЧНАЯ ТРАДИЦИЯ: НЕКОТОРЫЕ
АСПЕКТЫ СОВРЕМЕННОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
Античный полис представляет собой уникальное
образование во многих отношениях. Его возникновение и
существование в классический период в качестве важнейшего
фактора, предопределившего развитие политики в
западном мире, оказало огромное влияние не столько на
эволюцию собственно политических структур Западной Европы,
сколько на характер и формы европейской рациональности.
Например, проблема возникновения европейской философии и
политической теории неотделима от исследования до сих пор
загадочного процесса рождения архаического полиса. Таким
образом, проникновение в истоки европейской
интеллектуальной традиции возможно только путем
исторически адекватной характеристики фундаментальных
принципов полисной жизни.
Английский историк Освин Мэррей во вводной статье к
сборнику "Греческий город: от Гомера до Александра", дав
определение полиса как "города разума", очевидно, не
случайно избрал в качестве эпиграфа (и исходного пункта
собственной аргументации) весьма характерное замечание
Ханны Арендт: "Полис, собственно говоря, не есть
город-государство в смысле его физического положения на
определенной местности; это организация людей, возникающая
непосредственно из их совместной деятельности и разговора
друг с другом и ее истинное пространство находится между
людьми, совместно живущими для этой цели, независимо от
того, где это происходит"[1].
На первый взгляд, такой подход позволяет, минуя
хитросплетения и сложности эволюционной теории, сразу
попытаться разрешить проблему - в какой мере возникшие
в Греции общественные и политические институты являются
следствием рационально ориентированной интерпретации
социальной реальности, ведущей к целенаправленному
сознательному творчеству в этой основополагающей сфере
жизнедеятельности.
Иными словами, задача состоит в доказательстве
следующих положений: "насколько необходимым для
функционирования полиса было его восприятие самого себя в
качестве рационально упорядоченного общества" и "почему
греческий политический опыт был рациональным, а не
историческим"[2].
Какие доводы можно выдвинуть в защиту этих, звучащих
достаточно парадоксально, тезисов? Следует предположить,
что одним из наиболее весомых доводов является
непосредственная связь полиса о "греческим чудом" и
культурным переворотом, происшедшем в I тыс. до н. э. в
различных регионах древнего мира от Китая до
Средиземноморского бассейна[3].
Специфической чертой греческого чуда было то, что,
начиная с эпохи поздней архаики (рубеж VIII-VII вв. до
н. э.), полисное коллективистско-корпоративное начало
господствует над религиозными, семейными и
родовыми связями и институтами, обусловив в конечном итоге
зависимость всех аспектов культурной жизни от политических
структур. Греки создали такой тип общества, в котором homo
politicus на определенной стадии развития полностью
поглощает homo oeconomicus со всеми вытекающими из этого
последствиями. "Тотальная ориентация на полис"[4]
предопределила, очевидно, и известное учение Аристотеля о
человеке как "политическом животном", о тождестве
природного и политического в общественной сфере и,
наконец, о политике как наиболее важной из всех наук,
изучающей "высшее благо" - конечную цель всех
человеческих устремлений (Аристотель. Никомахова этика. I
I, 1094 а 19 слл; ср.: Политика. Ш 7,1).
Такие идеи могли возникнуть только в случае абсолютной
убежденности философа в том, что политика, как образ
жизни, является "целью в себе" и в этом качестве может
влиять на все остальные потребности, желания, интересы и
ориентации, определяя как собственно гражданскую, так и
чисто человеческую деятельность.
Разумеется, взгляд на политику как детерминирующую
силу социального бытия в целом совершенно чужд
современному европейскому менталитету, сформировавшемуся
на основе принципов практической философии Макиавелли,
Бодена и Гоббса. "Для нас политика состоит в изучении
форм господства и контроля, организации для эффективного
действия, а также конфликта между властными группами или
их примирения в интересах целого. Эти группы, как правило,
постоянны и институциализированы; они имеют историю, от
которой мы не можем убежать. Наша политика, таким образом,
состоит в конфликте и компромиссе в такой исторической
ситуации, которая удерживает нас от рациональной
деятельности: мы не можем избежать иррациональной силы
истории"[5]. Но можем ли мы считать вслед за
О. Мэрреем, что именно самоидентификадия индивида с
государственным целым, даже при наличии конфликтных
интересов, обеспечивала большее ощущение свободы в том
смысле, что древний человек, будучи приверженным целому,
мог избежать господства над ним любого частного интереса,
в то время как современное чувство свободы "создает
общество, объединенное только в своих неврозах"[6].
Подобные выводы, безусловно, основаны на идеализации
системы ценностей, возникших в результате переосмысления
древними греками предшествовавших полису исторических
традиций, что привело к созданию политической системы и
общественного климата с ярко выраженной ориентацией на
рациональную деятельность. Проверка эвристической ценности
этих выводов требует предварительной характеристики как
той традиции, на которой основываются полисные начала, так
и порожденного ими типа рациональности.
Начнем с традиции. По замечанию А. Тойнби, "традиция
передается от старших поколений к младшим и к ряду
поколений в результате процесса воспитания - если слово
"воспитание" мы употребляем в более широком и глубоком
смысле, который содержится в немецком слово Bildung
(образование) в противоположность элементарному воспитанию
(Erziehung)"[7]. Каким же был характер
"воспитательного процесса", пройденного поколениями
древних греков? На наш взгляд, несмотря на постоянно
воспроизводимые со времен Б. Констана в научной
литературе и публицистике суждения о противоположности
античного и современного понимания политической свободы,
гораздо более значимым в историческом плане оказалось
прекрасно осознанное, а в дальнейшем и теоретически
сформулированное греками противостояние демократии и
восточной деспотии. Греция микенской эпохи также дает нам
образцы бюрократической государственности, характерной для
цивилизаций Ближнего и Дальнего Востока. Вопрос состоит в
том, почему в эпоху культурного переворота Греция
пошла путем, радикально отличным от других регионов
Средиземноморья, приведшим к демократической
государственности. Утратив после гибели микенской монархии
традиции централизованного управления, освоив в
IX-VII вв. до н. э. практически заново "весь курс
политической грамоты и государственного
строительства"[8], античные греки, преодолев
сопротивление аристократической верхушки, создали
совершенно новый для того времени тип демократии на основе
реставрации норм жизни общинно-родового строя[9].
Современные исторические исследования показали, что в
процессе формирования большинства крупных греческих
полисов, таких, как Афины, Коринф, Спарта и др., решающую
роль играли не экономические факторы, но
внутриполитические и внешнеполитические (военные)[10].
В периоды трансформации общественных структур концентрация
власти и определенная свобода деятельности реформаторов
являются производными от преобладания политического
фактора как такового. В Греции эпохи "архаической
революции" (VIII-VII вв. до н. э.) демографический
взрыв и последовавшая за ним массовая колонизация
восточного и западного Средиземноморья еще больше повысили
роль законодателей-ойкистов, деятельность которых
протекала в атмосфере индивидуального и коллективного
политического творчества. Результатом этого уникального
реставраторского эксперимента было создание не государства
в нашем понимании этого слова, но городского сообщества,
лучше всего выражаемого словом "койнония".
Системообразующим принципом этого сообщества был сам
характер отношений внутри гражданского коллектива. Поэтому
основное понятие, выражающее государственное устройство
- "политейя", означало одновременно и гражданство и
собственно структуру полиса.
Всеобщее свойство политического начала проявилось, в
частности, и в противопоставлении "политического"
"частному", "личному". "Политическое" у греков
означало одновременно "общественное", т. е. относящееся
ко всем свободным гражданам. Изначально демократический и
эгалитарный смысл такого словоупотребления проявляется не
только в оппозиции полиса единоличному правлению -
деспотии: расширить правление немногих - олигархию
означает сделать ее "более политической"[11].
Не отвергая принципов лидерства и избрания должностных
лиц (голосованием или по жребию), полисная организация
реализовала демократию в буквальном смысле этого слова.
"Независимо от того, как мы оцениваем интенсивность
самоуправления в полисе, - отмечает Дж. Сартори, -
в любом случае различие между прямой и непрямой
демократией радикально. При их сопоставлении прямая
демократия обеспечивает постоянное участие народа в прямом
власти, в то время как непрямая
демократия в целом сводится к системе
и контроля власти. В современных демократиях имеются те,
кто управляет, и те, кем управляют; имеются, с одной
стороны, государство и граждане, - с другой... В
античных демократиях, напротив, эти различия имели очень
малое значение"[12].
Такое устройство постоянно, на протяжении веков было
объектом ностальгии и даже подражания в теории и на
практике. Нельзя, однако, отрицать и того очевидного
факта, что в современных условиях прямая демократия
возможна только в виде аномалии или редчайшего исключения.
История демократии в Греция насчитывает немногим более
двух с половиной столетий, причем большая часть этого
периода приходится на ее становление, на ее кризис и
агонию с весьма кратковременным периодом расцвета в Афинах
в эпоху Перикла. На любом из этапов стабильность
демократического правления была далеко не очевидной, в то
время как хрупкость и неустойчивость - его характерные
черты.
Аристотель, будучи, пожалуй, одновременно и наиболее
проникновенным ценителем, и критиком демократии, называл
ее господством неимущего большинства, правящего в своих
корыстных интересах, и противопоставлял ее правлению
среднего класса - политии (см.: Политика III 5, 2-3).
Хотя такая характеристика и может показаться пристрастной,
исторически она является, по существу, верной. Постоянное
прямое вовлечение в политику большинства населения привело
в очень скором времени к нарушению социального равновесия
именно в пользу неимущей массы. Конфискации имущества
богатых породили неизбежные классовые конфликты, сделавшие
эллинские полисы легкой добычей более сильного в военном
отношении соседа - Македонии.
В итоге суверенное народное собрание, на краткий
период сделавшись преемником сходки полноправных воинов
времен племенного строя, уступило место видоизмененной в
деталях традиционной форме восточной монархии[13].
Можно ли из этого сделать вывод о том, что в
историческом плане характер греческой рациональности
столь же хрупок и эфемерен, сколь и созданная
греками политическая система? Очевидно, что нестабильность
социального существования вследствие ограниченных
возможностей политических институтов является в большей
степени результатом стечения исторических обстоятельств и
лишь косвенно свидетельствует об исключительности,
достоинствах или недостатках народного менталитета.
Характеризуя греческий полис, Макс Вебер исходил из
своей концепции западной рациональности, проявляющейся,
прежде всего, в способности к дифференциации различных
сфер социальной организации - публичной и частной,
религиозной и светской, политической и экономической, в
создании теоретических методов анализа основных ее
аспектов. В соответствии с такой характеристикой, создание
греками политики было первым шагом в процессе достижения
того, что Вебер называл "формальной
рациональностью"[14].
Альтернативным веберовскому является холистский подход,
сформировавшийся на основе изучения древних и новых
примитивных обществ и основывающийся на представлении о
рациональности как внутреннем свойстве социальной системы,
проявляющемся в интеграции различных сфер деятельности
вокруг главного системообразующего признака. У одного из
основателей этой теории - Э. Дюркгейма таким стержнем
была религия[15].
Ясно, что для современных сторонников холистской
интерпретации полисной жизни главным, если не
единственным, критерием может быть только политика[16].
С этой точки зрения, функционирование полисных институтов
может рассматриваться как феномен "архаической
рациональности", выражавшийся в том, что многочисленные
традиции родо-племенной жизни - религиозные праздники,
церемонии и ритуалы, старинные названия, клановые группы
продолжали свое существование, но не могли уже вторгаться
в логику этих институтов. Более того, законодатель в своей
деятельности получает полную "свободу творчества". "Без
обращения к богам или сообществу, - отмечает
О. Мэррей, - Солон создал новый кодекс законов,
основанный на его собственном понимании
справедливости"[17].
Еще более впечатляющей в этом плане может выглядеть
реформа Клисфена в Афинах, полностью заменившего родовую
организацию территориальной[18]. Эти реформы
способствовали окончательной консолидации рациональных
полисных принципов и формированию "коллективного
сознания", проявляющегося, в частности, в том, что
"политическая жизнь в городе развивается как структура
ритуальной практики, связанной с принятием
решений"[19].
Но если концепция архаической рациональности допускает
столь радикальное отличие древнегреческой политики от
современной, можно ли защищать тезис о полной свободе
реформаторов от старых традиций в обществе, где любая
формальная процедура на государственном уровне так или
иначе была связана с освященным традицией ритуалом?
Политическая практика как на рубеже V-IV вв. до
н. э., когда полисная демократия достигла расцвета, так и
в эпоху кризиса греческой государственности
свидетельствует, скорее, об обратном. Как правило,
принятие и проведение новых законов осуществлялось в
рамках "консервативной юридической фикции", т. е. под
видом возвращения к древнему закону и справедливости,
несмотря на очевидные противоречия между старыми и
утверждающимися новыми нормами [20].
Проблема однако заключается в другом: само стремление
греков в области философии и политической теории осознать
до предельных оснований свое всецело опосредованное
политикой бытие привело к появлению "нового измерения" в
истории человеческой мысли[21]. Созерцание современным
человеком элементов архаического синкретизма в греческой
поэзии, философии и архитектуре рождает совсем иной ряд
ассоциаций, органически соединяющихся с любым стилем
культурной и интеллектуальной жизни и весьма далеких от
чисто научных теорий античного рационализма.
Владимир Александрович
- докт. филос. наук, проф., зав. кафедрой теории и
философии политики философского факультета СПбГУ
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] H. The Human Condition. Chicago,
1958, P. 198.
[2] O. 1) History and Reason in the
Ancient City // Papers of the British School at Rome.
1991. Vol. LIX. P. 3; 2) The Cities of Reason // The Greek
City from Homer to Alexander / Ed by Oswyn Murray and
Simon Price. Oxford, 1990.
[3] См. подробнее: А. И. Культурный
переворот в Древней Греции VIII-V вв. до н. э.
Л., 1985.
[4] Chr. The Greek Discovery of
Politics. Cambridge(Mass); London, 1990. P. 21.
[5] O. The Cities of Reason. P. 21.
[6] O. Life and Society in Classical
Greece // Oxford History of the Classical World. Oxford,
1986. P. 210.
[7] A. Tradition und Instinkt // Vom
Sinn der Tradition / Hrsg. Von Leonhard Reinisch.
Munchen, 1970. S. 35.
[8] Ю. В. Античный полис и восточные
города-государства // Античный полис / Отв. ред.
Э. Д. Фролов. Л., 1979. С. 20.
[9] См. подробнее: В. А. Античная
социальная утопия: вопросы истории и теории. Л.,
1989. С. 26
слл.
[10] См. об этом подробнее: Ю. В.
Историческая специфика греческой урбанизации // Город и
государство в античном мире. Проблемы исторического
развития. Л.,
1987. С. 4-34.
[11] Chr. The Greek Discovery of
Politics. P. 13.
[12] G. The Theory of Democracy
Revisited. Chatam; New Jersey, 1987. P. 280.
[13] Ibid. P. 281-282; ср.: Chr.
The Greek Discovery of Politics. P. 21-22;
А. И. Культурный переворот в Древней
Греции..., С. 32.
[14] M. Wirtschaft und Gesellschaft.
Koln; Berlin, 1964.
[15] См.: Э. О разделении
общественного труда. Метод социологии. М., 1991,
С. 162 слл.
[16] O. History and Reason...
P. 5.
[17] Ibid. P. 10.
[18] См.: С. Я. История Греции.
Санкт-Петербург, 1993, С. 210 слл.
[19] См.: O. Cities
of Reason. P. 19.
[20] См. подробнее: С. Я. История
античной общественной мысли. М; Л.,1929, С. 13 слл.
[21] Ж.-П. Происхождение
древнегреческой мысли. С. 158.
©СМУ, 2003 г.
НАЗАД К СОДЕРЖАНИЮ