Платоновское философское общество
Plato
О нас
Академии
Конференции
Летние школы
Научные проекты
Диссертации
Тексты платоников
Исследования по платонизму
Справочные издания
Партнеры

МОО «Платоновское философское общество»

НАЗАД К СОДЕРЖАНИЮ

МАТЕРИАЛЫ 2-Й ЛЕТНЕЙ МОЛОДЕЖНОЙ НАУЧНОЙ ШКОЛЫ с. 188

В. А. Гуторов

ИСТОКИ ПОЛИТИКИ И АНТИЧНАЯ ТРАДИЦИЯ: НЕКОТОРЫЕ
АСПЕКТЫ СОВРЕМЕННОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ

Античный полис представляет собой уникальное образование во многих отношениях. Его возникновение и существование в классический период в качестве важнейшего фактора, предопределившего развитие политики в западном мире, оказало огромное влияние не столько на эволюцию собственно политических структур Западной Европы, сколько на характер и формы европейской рациональности. Например, проблема возникновения европейской философии и политической теории неотделима от исследования до сих пор загадочного процесса рождения архаического полиса. Таким образом, проникновение в истоки европейской интеллектуальной традиции возможно только путем исторически адекватной характеристики фундаментальных принципов полисной жизни.

Английский историк Освин Мэррей во вводной статье к сборнику "Греческий город: от Гомера до Александра", дав определение полиса как "города разума", очевидно, не случайно избрал в качестве эпиграфа (и исходного пункта собственной аргументации) весьма характерное замечание Ханны Арендт: "Полис, собственно говоря, не есть город-государство в смысле его физического положения на определенной местности; это организация людей, возникающая непосредственно из их совместной деятельности и разговора друг с другом и ее истинное пространство находится между людьми, совместно живущими для этой цели, независимо от того, где это происходит"[1].

На первый взгляд, такой подход позволяет, минуя хитросплетения и сложности эволюционной теории, сразу попытаться разрешить проблему - в какой мере возникшие в Греции общественные и политические институты являются следствием рационально ориентированной интерпретации социальной реальности, ведущей к целенаправленному сознательному творчеству в этой основополагающей сфере жизнедеятельности.

Иными словами, задача состоит в доказательстве следующих положений: "насколько необходимым для функционирования полиса было его восприятие самого себя в качестве рационально упорядоченного общества" и "почему греческий политический опыт был рациональным, а не историческим"[2].

Какие доводы можно выдвинуть в защиту этих, звучащих достаточно парадоксально, тезисов? Следует предположить, что одним из наиболее весомых доводов является непосредственная связь полиса о "греческим чудом" и культурным переворотом, происшедшем в I тыс. до н. э. в различных регионах древнего мира от Китая до Средиземноморского бассейна[3].

Специфической чертой греческого чуда было то, что, начиная с эпохи поздней архаики (рубеж VIII-VII вв. до н. э.), полисное коллективистско-корпоративное начало господствует над религиозными, семейными и родовыми связями и институтами, обусловив в конечном итоге зависимость всех аспектов культурной жизни от политических структур. Греки создали такой тип общества, в котором homo politicus на определенной стадии развития полностью поглощает homo oeconomicus со всеми вытекающими из этого последствиями. "Тотальная ориентация на полис"[4] предопределила, очевидно, и известное учение Аристотеля о человеке как "политическом животном", о тождестве природного и политического в общественной сфере и, наконец, о политике как наиболее важной из всех наук, изучающей "высшее благо" - конечную цель всех человеческих устремлений (Аристотель. Никомахова этика. I I, 1094 а 19 слл; ср.: Политика. Ш 7,1).

Такие идеи могли возникнуть только в случае абсолютной убежденности философа в том, что политика, как образ жизни, является "целью в себе" и в этом качестве может влиять на все остальные потребности, желания, интересы и ориентации, определяя как собственно гражданскую, так и чисто человеческую деятельность.

Разумеется, взгляд на политику как детерминирующую силу социального бытия в целом совершенно чужд современному европейскому менталитету, сформировавшемуся на основе принципов практической философии Макиавелли, Бодена и Гоббса. "Для нас политика состоит в изучении форм господства и контроля, организации для эффективного действия, а также конфликта между властными группами или их примирения в интересах целого. Эти группы, как правило, постоянны и институциализированы; они имеют историю, от которой мы не можем убежать. Наша политика, таким образом, состоит в конфликте и компромиссе в такой исторической ситуации, которая удерживает нас от рациональной деятельности: мы не можем избежать иррациональной силы истории"[5]. Но можем ли мы считать вслед за О. Мэрреем, что именно самоидентификадия индивида с государственным целым, даже при наличии конфликтных интересов, обеспечивала большее ощущение свободы в том смысле, что древний человек, будучи приверженным целому, мог избежать господства над ним любого частного интереса, в то время как современное чувство свободы "создает общество, объединенное только в своих неврозах"[6].

Подобные выводы, безусловно, основаны на идеализации системы ценностей, возникших в результате переосмысления древними греками предшествовавших полису исторических традиций, что привело к созданию политической системы и общественного климата с ярко выраженной ориентацией на рациональную деятельность. Проверка эвристической ценности этих выводов требует предварительной характеристики как той традиции, на которой основываются полисные начала, так и порожденного ими типа рациональности.

Начнем с традиции. По замечанию А. Тойнби, "традиция передается от старших поколений к младшим и к ряду поколений в результате процесса воспитания - если слово "воспитание" мы употребляем в более широком и глубоком смысле, который содержится в немецком слово Bildung (образование) в противоположность элементарному воспитанию (Erziehung)"[7]. Каким же был характер "воспитательного процесса", пройденного поколениями древних греков? На наш взгляд, несмотря на постоянно воспроизводимые со времен Б. Констана в научной литературе и публицистике суждения о противоположности античного и современного понимания политической свободы, гораздо более значимым в историческом плане оказалось прекрасно осознанное, а в дальнейшем и теоретически сформулированное греками противостояние демократии и восточной деспотии. Греция микенской эпохи также дает нам образцы бюрократической государственности, характерной для цивилизаций Ближнего и Дальнего Востока. Вопрос состоит в том, почему в эпоху культурного переворота Греция пошла путем, радикально отличным от других регионов Средиземноморья, приведшим к демократической государственности. Утратив после гибели микенской монархии традиции централизованного управления, освоив в IX-VII вв. до н. э. практически заново "весь курс политической грамоты и государственного строительства"[8], античные греки, преодолев сопротивление аристократической верхушки, создали совершенно новый для того времени тип демократии на основе реставрации норм жизни общинно-родового строя[9]. Современные исторические исследования показали, что в процессе формирования большинства крупных греческих полисов, таких, как Афины, Коринф, Спарта и др., решающую роль играли не экономические факторы, но внутриполитические и внешнеполитические (военные)[10]. В периоды трансформации общественных структур концентрация власти и определенная свобода деятельности реформаторов являются производными от преобладания политического фактора как такового. В Греции эпохи "архаической революции" (VIII-VII вв. до н. э.) демографический взрыв и последовавшая за ним массовая колонизация восточного и западного Средиземноморья еще больше повысили роль законодателей-ойкистов, деятельность которых протекала в атмосфере индивидуального и коллективного политического творчества. Результатом этого уникального реставраторского эксперимента было создание не государства в нашем понимании этого слова, но городского сообщества, лучше всего выражаемого словом "койнония". Системообразующим принципом этого сообщества был сам характер отношений внутри гражданского коллектива. Поэтому основное понятие, выражающее государственное устройство - "политейя", означало одновременно и гражданство и собственно структуру полиса.

Всеобщее свойство политического начала проявилось, в частности, и в противопоставлении "политического" "частному", "личному". "Политическое" у греков означало одновременно "общественное", т. е. относящееся ко всем свободным гражданам. Изначально демократический и эгалитарный смысл такого словоупотребления проявляется не только в оппозиции полиса единоличному правлению - деспотии: расширить правление немногих - олигархию означает сделать ее "более политической"[11].

Не отвергая принципов лидерства и избрания должностных лиц (голосованием или по жребию), полисная организация реализовала демократию в буквальном смысле этого слова. "Независимо от того, как мы оцениваем интенсивность самоуправления в полисе, - отмечает Дж. Сартори, - в любом случае различие между прямой и непрямой демократией радикально. При их сопоставлении прямая демократия обеспечивает постоянное участие народа в прямом власти, в то время как непрямая демократия в целом сводится к системе и контроля власти. В современных демократиях имеются те, кто управляет, и те, кем управляют; имеются, с одной стороны, государство и граждане, - с другой... В античных демократиях, напротив, эти различия имели очень малое значение"[12].

Такое устройство постоянно, на протяжении веков было объектом ностальгии и даже подражания в теории и на практике. Нельзя, однако, отрицать и того очевидного факта, что в современных условиях прямая демократия возможна только в виде аномалии или редчайшего исключения. История демократии в Греция насчитывает немногим более двух с половиной столетий, причем большая часть этого периода приходится на ее становление, на ее кризис и агонию с весьма кратковременным периодом расцвета в Афинах в эпоху Перикла. На любом из этапов стабильность демократического правления была далеко не очевидной, в то время как хрупкость и неустойчивость - его характерные черты.

Аристотель, будучи, пожалуй, одновременно и наиболее проникновенным ценителем, и критиком демократии, называл ее господством неимущего большинства, правящего в своих корыстных интересах, и противопоставлял ее правлению среднего класса - политии (см.: Политика III 5, 2-3). Хотя такая характеристика и может показаться пристрастной, исторически она является, по существу, верной. Постоянное прямое вовлечение в политику большинства населения привело в очень скором времени к нарушению социального равновесия именно в пользу неимущей массы. Конфискации имущества богатых породили неизбежные классовые конфликты, сделавшие эллинские полисы легкой добычей более сильного в военном отношении соседа - Македонии.

В итоге суверенное народное собрание, на краткий период сделавшись преемником сходки полноправных воинов времен племенного строя, уступило место видоизмененной в деталях традиционной форме восточной монархии[13].

Можно ли из этого сделать вывод о том, что в историческом плане характер греческой рациональности столь же хрупок и эфемерен, сколь и созданная греками политическая система? Очевидно, что нестабильность социального существования вследствие ограниченных возможностей политических институтов является в большей степени результатом стечения исторических обстоятельств и лишь косвенно свидетельствует об исключительности, достоинствах или недостатках народного менталитета.

Характеризуя греческий полис, Макс Вебер исходил из своей концепции западной рациональности, проявляющейся, прежде всего, в способности к дифференциации различных сфер социальной организации - публичной и частной, религиозной и светской, политической и экономической, в создании теоретических методов анализа основных ее аспектов. В соответствии с такой характеристикой, создание греками политики было первым шагом в процессе достижения того, что Вебер называл "формальной рациональностью"[14].

Альтернативным веберовскому является холистский подход, сформировавшийся на основе изучения древних и новых примитивных обществ и основывающийся на представлении о рациональности как внутреннем свойстве социальной системы, проявляющемся в интеграции различных сфер деятельности вокруг главного системообразующего признака. У одного из основателей этой теории - Э. Дюркгейма таким стержнем была религия[15].

Ясно, что для современных сторонников холистской интерпретации полисной жизни главным, если не единственным, критерием может быть только политика[16]. С этой точки зрения, функционирование полисных институтов может рассматриваться как феномен "архаической рациональности", выражавшийся в том, что многочисленные традиции родо-племенной жизни - религиозные праздники, церемонии и ритуалы, старинные названия, клановые группы продолжали свое существование, но не могли уже вторгаться в логику этих институтов. Более того, законодатель в своей деятельности получает полную "свободу творчества". "Без обращения к богам или сообществу, - отмечает О. Мэррей, - Солон создал новый кодекс законов, основанный на его собственном понимании справедливости"[17].

Еще более впечатляющей в этом плане может выглядеть реформа Клисфена в Афинах, полностью заменившего родовую организацию территориальной[18]. Эти реформы способствовали окончательной консолидации рациональных полисных принципов и формированию "коллективного сознания", проявляющегося, в частности, в том, что "политическая жизнь в городе развивается как структура ритуальной практики, связанной с принятием решений"[19].

Но если концепция архаической рациональности допускает столь радикальное отличие древнегреческой политики от современной, можно ли защищать тезис о полной свободе реформаторов от старых традиций в обществе, где любая формальная процедура на государственном уровне так или иначе была связана с освященным традицией ритуалом?

Политическая практика как на рубеже V-IV вв. до н. э., когда полисная демократия достигла расцвета, так и в эпоху кризиса греческой государственности свидетельствует, скорее, об обратном. Как правило, принятие и проведение новых законов осуществлялось в рамках "консервативной юридической фикции", т. е. под видом возвращения к древнему закону и справедливости, несмотря на очевидные противоречия между старыми и утверждающимися новыми нормами [20].

Проблема однако заключается в другом: само стремление греков в области философии и политической теории осознать до предельных оснований свое всецело опосредованное политикой бытие привело к появлению "нового измерения" в истории человеческой мысли[21]. Созерцание современным человеком элементов архаического синкретизма в греческой поэзии, философии и архитектуре рождает совсем иной ряд ассоциаций, органически соединяющихся с любым стилем культурной и интеллектуальной жизни и весьма далеких от чисто научных теорий античного рационализма.


Владимир Александрович - докт. филос. наук, проф., зав. кафедрой теории и философии политики философского факультета СПбГУ

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] H. The Human Condition. Chicago, 1958, P. 198.

[2] O. 1) History and Reason in the Ancient City // Papers of the British School at Rome. 1991. Vol. LIX. P. 3; 2) The Cities of Reason // The Greek City from Homer to Alexander / Ed by Oswyn Murray and Simon Price. Oxford, 1990.

[3] См. подробнее: А. И. Культурный переворот в Древней Греции VIII-V вв. до н. э. Л., 1985.

[4] Chr. The Greek Discovery of Politics. Cambridge(Mass); London, 1990. P. 21.

[5] O. The Cities of Reason. P. 21.

[6] O. Life and Society in Classical Greece // Oxford History of the Classical World. Oxford, 1986. P. 210.

[7] A. Tradition und Instinkt // Vom Sinn der Tradition / Hrsg. Von Leonhard Reinisch. Munchen, 1970. S. 35.

[8] Ю. В. Античный полис и восточные города-государства // Античный полис / Отв. ред. Э. Д. Фролов. Л., 1979. С. 20.

[9] См. подробнее: В. А. Античная социальная утопия: вопросы истории и теории. Л., 1989. С. 26 слл.

[10] См. об этом подробнее: Ю. В. Историческая специфика греческой урбанизации // Город и государство в античном мире. Проблемы исторического развития. Л., 1987. С. 4-34.

[11] Chr. The Greek Discovery of Politics. P. 13.

[12] G. The Theory of Democracy Revisited. Chatam; New Jersey, 1987. P. 280.

[13] Ibid. P. 281-282; ср.: Chr. The Greek Discovery of Politics. P. 21-22; А. И. Культурный переворот в Древней Греции..., С. 32.

[14] M. Wirtschaft und Gesellschaft. Koln; Berlin, 1964.

[15] См.: Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991, С. 162 слл.

[16] O. History and Reason... P. 5.

[17] Ibid. P. 10.

[18] См.: С. Я. История Греции. Санкт-Петербург, 1993, С. 210 слл.

[19] См.: O. Cities of Reason. P. 19.

[20] См. подробнее: С. Я. История античной общественной мысли. М; Л.,1929, С. 13 слл.

[21] Ж.-П. Происхождение древнегреческой мысли. С. 158.

©СМУ, 2003 г.

НАЗАД К СОДЕРЖАНИЮ