Мы исходим из следующих допущений:

1. Если некоторые слова, близкие по звучанию, но различающиеся по смыслу, заметны даже русскому читателю, то тем более связь этих слов не могла оказаться незаметной для греческих юношей, когда-либо слушавших или читавших речь Филострата.

2. В «Картинах», безусловно обладающих всеми совершенствами риторического искусства, можно видеть и учебник красноречия. Ничто не мешает предположить, что Филострат видел свою задачу в том, чтобы преподать ученикам кроме иных разделов риторики ещё и искусство памяти. Именно на элементах этого искусства мы сосредотачиваем внимание.

3. Безусловная значимость платоновских диалогов как для Второй софистики, так и для риторики, их широкая известность, а, значит, и удобство их использования в пропедевтических целях, наконец, потребность в интерпретации платоновских текстов, характерная для Поздней Античности, — всё это заставляет нас искать аллюзии на диалоги Платона и в «Картинах».

Описания II.8-12 объединяются в группу на основании вкусовой связи, существующей между цветом и звуком или жидкостью и звуком, которые доминируют в представленных здесь картинах. Смысловая же последовательность описаний позволяет предполагать наличие в этой группе и развитие сразу двух сюжетов:

Сюжет А. «Поэтический»: от Гомера, о родителях которого речь идёт в I.8, до Пиндара, рождение которого Филострат описывает в I.12.

Хотя в целом цветовая гамма картин рассматриваемой группы соответствует всем остальным описаниям — пурпур, золото, белизна и пр., — однако, здесь обращает на себя внимание связь цвета и звука, скорее всего, это именно вкусовая связь в буквальном смысле.

	Цвет	Звук	Вкус
II.8  Мелес	Прозрачные воды Мелеса, любовные слёзы Критеис, смешение того и другого. Пурпурная повязка на волосах девушки. Лотосы, крокусы, гиацинт	Журчание потока, тихая беседа влюблённых	Смешение чистоты пресного и солёного. Предвкушение сладости
II.9  Панфея	Кровь, страшные раны Абрадата, румянец на щеках Панфеи, гиацинт, золото (шлем, золотой песок Кира, золотое лоно Лидии), слёзы Панфеи, царапины на её шее, её черные волосы и глаза	Молчание	Горечь решимости
II.10  Кассандра	Золото (светильники, кубки), красный (огонь светильников, кровь, раны, вино, кровь, смешанная с вином и едой, румянец на щеках мертвецов)	Жалобный крик Кассандры, который невозможно забыть даже в Аиде	Горечь предательства (Агамемнон, Клитемнестра), горечь одиночества и недоверия (Кассандра)
II.11  Пан	Капли воды на волосах Наяд, засохшая грязь на нимфах стад, нимфы лугов подобны цветам гиацинта, чёрная (?) борода Пана	Крик Пана, которому не отвечает даже Эхо	Горечь (заслуженной) обиды
II.12  Пиндар	Капли свежей росы, покрывающие нимф, мёд и пчёлы	Жужжание пчёл, звон кимвалов, звуки тимпанов Реи.	Сладость слов. Слова Пиндара как капли мёда

Итак, этот поэтический сюжет пяти описаний Филострата строится, с одной стороны, на «медовых» созвучиях: Мелес — мёд — пчела; на видимых образах: музы в виде пчёл привели корабли афинян в Ионию; на завершающем сюжет вскармливании Пиндара пчёлами. А с другой стороны, сюжет держится на владении сосудами поэзии, каждый из которых наполнен особенной жидкостью, а их смешение и рождает звуки поэтической речи. Так слёзы Критеис, смешиваясь с водами юноши-потока Мелеса, рождают неразличимый для посторонних любовный шёпот. А капли мёда на губах Пиндара превращаются в слова песен, которые поёт даже Пан, наверняка вернув себе этим благосклонность нимф. Капли воды, смешанные с засохшей грязью и гиацинтами, рождают безответные крики. Если же смешать золото (=мёд?) с кровью, вином и огнём, получится жалобный крик, настолько жалобный, что услышавший никогда его не забудет. Соединение крови и золота даст молчание беспредельного мужества и беспредельной же любви. В пяти описаниях — четыре песни, четыре образа любви, возможно, четыре жанра поэзии Пиндара. А в пятой песне — рождение поэта. Всё вместе — и история поэзии, и урок для юношей, стремящихся почувствовать вкус слова и научиться говорить.

Сюжет Б. «Философский»: указание на Платона (диалог Менон) в I.10 — только фонетическое, но зато, если оно действительно существует, то позволяет понять, какую роль платоновская философия памяти играет в риторическом наставлении Филострата (на наш взгляд, на это может указывать нечто близкое омоформе: τετραγῴδηται — τετραγωνίζω). «Картины» могут рассматриваться не только как внутренне логичная и хорошо запоминающаяся система мест памяти, но ещё и как урок платоновской философии, для которой чрезвычайно важно припоминание. Поскольку «правда обо всём сущем живёт у нас в душе» (Менон, 86b), то «найти знания в самом себе — это и значит припомнить» (Менон, 85d). Филострат помогает юношам припомнить то знание, которое уже содержится в их душах, и делает он это точно так же, как Сократ в платоновском Меноне. Только если у Сократа юноша решает геометрическую задачу, то юноши Филострата овладевают другим искусством — красноречием. Поэтому и группа картин, которые описывает учитель, должна пробудить в их душах главное риторическое знание — о вкусе слов.

Вопрос, который в конце II.8 Филострат задаёт слушателям, — «А зачем здесь музы? Что делать им у вод Мелеса?» — является ключевым для всей группы II.8-12. Если в античной драме «все, о чем говорится, сопровождается движениями, которые непременно бывают названы, словно зрители слепы»,¹ то Филострат здесь задаёт вопрос, словно юноши глухи и беспамятны.

Во-первых, что они слышат? — «Медовое» созвучие не может ускользнуть от внимания юношей: Μέλης — μέλι — μέλιττα — μέλος (Мелес — мёд — пчела — песня).

Во-вторых, что они помнят? — Трудно в это «медовое» созвучие не добавить ещё и имени одной из трёх старших муз: Μελέτη (Забота, Опыт и даже Ораторское упражнение).² Трудно также не обратить внимание на присутствие и двух других старших муз в развитии сюжета этой группы описаний (Μνήμη (Память), Ἀοιδή (Песнь)). Наконец, кроме того, что юноши помнят в начале «урока», есть ещё нечто, что они должны припомнить под руководством учителя, как юноша-раб в Меноне.

В-третьих, как отвечает на этот вопрос сам Филострат? — «Им пришлась по душе Иония из-за Мелеса, воды которого вкуснее вод Кефиса и Ольмея». Это похоже на тему урока: нужно забыть и оглохнуть, чтобы научиться различать слова на вкус. Точно так же, как в античной драме, по О. М. Фрейденберг: там «слепота» зрителей не отменяет движений, здесь глухота и беспамятность учеников тоже не отменяют звуки и образы памяти. Более того, только услышав и вспомнив, ты сможешь почувствовать вкус слов.

Стало быть, что делать музам у вод Мелеса? — научить юношей вкусу слов. Но как это возможно? — Нужно, чтобы они, во-первых, услышали, а во-вторых, припомнили.

---

*  Работа выполнена в рамках проекта РФФИ ОГОН № 15-03-00138 «Античная логика и византийская интеллектуальная традиция: аспекты рецепции».

¹ Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. 2-е изд., испр. и доп. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1998. С.550.

² См.: Павсаний. Описание Эллады IX, 29,2. Древнегреческо-русский словарь. В 2 т. / сост. И. Х. Дворецкий; под ред. С. И. Соболевского. Москва: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1958.