Как сама природа организует собственные продуктивные проявления в согласии с предустановленным порядком, а именно — тождеством волящего, акта и предмета воления (демиург в «Тимее»), так и я сообразую свои восприятия, мысли и желания c объективированной отчужденной целью бытия — гармонией по модели отождествления мысли и мыслимого, забывая, что наша природа является метапредставлением, отрефлексированным результатом отчуждения эффектов моей собственной объективации. Мы не может не подражать природе, постольку она — гармония, т. е. сообразность всего явленного замыслу, которая вменена любому реактивному сознанию как принцип существования всего познаваемого.

Такое вменение стало возможным благодаря моральной интерпретации бытия как блага. Благо как условие возможности сообразности всего явленного перспективе ценимого является фильтром для отбора стимульно-реактивных связей, для отбора слепых ориентаций, сформированных в простой рефлексии эффектов аффективных движений. Благими является отныне те реакции, которые могут стать стимулом для реактивного сознания, поэтому благо не является более позитивной целью, оно — регулятивная идея, как прекрасное и истинное, т. е. такой эффект импульсивного движения, который мы можем тут же превратить по интенсивности его воздействия на внутреннее чувство в источник нашей мотивации, как мужество философа превращено в добродетель на основе простого события мысли о небытии смерти для души в интеллектуальной интуиции.

Поэтому взгляд метафизика преобразует моральное познания в обзор степеней проявления добродетели. Метафизические категории обнаруживают свою коммуникативную природу, они вступают друг с другом в общение тем же способом, каким они были безмысленно сформированы рассудком как вознаграждающие ответы природы, как рефлексы сознания, выработанные в отчуждении эффектов аффективных разрядок. Нам не нужно задумываться, почему прекрасное противоположно безобразному, оно таково по сущности.

Бытие и прекрасное сами по себе стали мыслится только потому, что произошла переоценка ценностей в культуре «магии мысли» — в метафизике — как производстве морального суждения, суждения о благе. Отныне мы видим благое не в языке богов, определяющем простое событие нашей судьбы, не в подтверждающих наши аффективные движения продукты пассивного синтеза представлений в софистике. Мы видим благое в том, что всякий раз снимает наши аффективное импульсы для того, чтобы мы могли отождествить цель бытия c отчужденной слепой ориентацией поступка (например, с философским мужеством перед смертью, небытие которой уже утверждено для реактивного сознания исходя из простого события мысли o ее небытии).

Исходя из простой рефлексии этой отфильтрованной стимульно-реактивной мотивации, называемой благом, мы создаем шкалу ценностей, ориентирующую сознание сущностей и, следовательно, диалектику противоположных категорий, по которой смерть понимается как противоположность жизни по аналогии отношений справедливого и несправедливого. Но несправедливое не является противоположностью справедливого, оно есть его отсутствие так же, как слабое не является противоположностью сильного, а просто следствием угасания силы. Метод метафизики сужается до описания степени качества сущего, до выявления эссенциализированных представлений, забыв о самом сущем в его бытии.

Метафизика оформляет понятие души как сферы простой рефлексии и воспроизведения объективированных представлений о предметах и их отношениях. Поэтому неподвижное раcпознает неподвижное в познании, ставшем припоминанием воспроизводимых комплексов интенсивных впечатлений вещи, заменивших пределы ее реального существования, т. е. ее бытия в мире, припоминанием неподвижных прообразов вещей, воспроизводимых в интуиции вне реально-жизненного контекста их существования. Поэтому, как показано в «Пире», душа определена вечным стремления к благу, поскольку ей вменена ее собственная конечность: она может существовать только тогда, когда не все условия достижения блага ей даны, она ограничена в своих познавательных трансцендентальных способностях, она стремится и может стремиться только к недостижимому по определению, поскольку благо есть чистый акт cамопорождающего метапредставления, в котором акт созерцания, его предмет и сущность предмета неразличимы.

Исходя из конечности познавательной интуиции в «Пармениде» единому противостоит иное. Иное не свести ко многому, это — условие бытия любого множества, оно есть открытость потенциальных стимульно-реактивных связей для реактивного сознания, сама бесконечность познавательных стимулов, в которую единое, эта сообразность всех порождающих представлений, смотрится как в собственную иллюзию. Сознание метафизика замыкается в аналитику движения идеи с тем, чтобы вновь и вновь порождать трансцендентальную иллюзию единого и многого, объективные основы которой не могут им адекватно мыслиться.

Как регулятивная природа раскрывается двояко — как аффективная динамика в потоках спонтанных импульсивных движений и — как ансамбль форм самообладания, которые организуют потоки стимулирующих восприятий, фильтруя и выбирая те или иные восприятия для превращения их в рефлекс сознания, рефлексов сознания — в стимульно-реактивные привычки, a объективированный образ привычки в ценность исходя из простой интенсивности влияния стимула на внутренне чувство, так реактивное сознание метафизика разделяет человеческое существо на душу как способность восприятия чистых представлений и формирования волевого самоопределения и на тело как чувственную восприимчивость многообразного. Именно перспектива ценности как объективированного образа стимульно-реактивной привычки узаконивает разделение человеческого существа на душу и тело. Как ценимое задает обзор слепо предпочитаемых человеческих склонностей в контекгте их рефлекторного отбора для регуляции человеческого восприятия, мышления, воления и действия, так реактивное сознание отождествляет себя с бытием чистой мысли в душе, забывая, что она есть его собственная проекция, т. е. отчужденный самообраз, позволяющий обрести гармонию в непосредственном отождествлении мысли и мыслимого по все той же модели речевого автоматизма — идентификации произнесенных и услышанных звуков речи. Но душа еще и сфера волевого самоопределения: волевой акт приобретает значимость, только и только если он относится к абсолютному предмету воления — благу.