Слово αὐτόματος, связывающее αὐτός («сам, он») с μέμαα («стремиться») и могущее быть переведено как «самодвижущий» или «самостремительный» имеет весьма широкое употребление в античной культуре. Существуют свидетельства об автоматически открывающихся дверях, «автоматах» в мастерской Гефеста, о двигающихся скульптурах Дедала, о бронзовом страже Европы — Талосе, и о бронзовом же орле, клевавшем печень Прометея. Аристотель упоминает самодвижные игрушки. Герон много позже дает подробное описание многочисленных автоматов, от театра автоматов до автомата для продажи священной воды. В «Трудах и днях» Гесиода слово αὐτόματον используется для описания земли, которая сама собой, «автоматически» рождает все необходимое для первого поколения людей. Космос здесь мировой автомат, к которому человечество подключено как к умной машине жизнеобеспечения. Платон в диалоге «Политик» модифицирует древний миф о «золотом поколении». В его интерпретации акцент ставится на изменении хода космоса — принципа работы мирового автомата. Согласно Платону, у Вселенной есть Кормчий, который сообщает ей круговращение, и тем самым поддерживает правильное движение. Когда космические кругообороты достигают подобающей соразмерности, Кормчий предоставляет Вселенной свободу и она двигаясь по произволу (αὐτόματον) постепенно утрачивает память правильного хода вещей, становится все слабее, деградирует. Живые существа тягостно переносят это движение вспять к исходной неопределенности — сами как бы выворачиваются наизнанку дичают и нападают на людей, те в свою очередь становятся беспомощными и укрываются от сошедшей с ума природы в полисах. Если в космосе направляемым Кормчим вещи не перестают возвращаться к человеку, как бы он их не отталкивал, то в самопроизвольном движении космоса вещи-блага отдаляются от человека как бы он к ним не стремился.

Аристотель увидел природу как процесс восхождения к уму, очищения и определения. Вне этой умной действительности словно и вообще ничего нет, ведь то, что будто бы есть нельзя признать чем-то действительно-определенным. Поэтому αὐτόματον как замыкание и сбой оказывается равнозначно удалению от Ума, сошествию с траектории Ума (Физика II, 4-6), и тем самым выходом из действительности в небытие¹. Раб и животное исключены из разумного устройства дома и менее всего причастны целому, следовательно и действуют во многом автоматически (Метафизика. 1075a 18–23). Автоматически же, по Аристотелю, зарождаются вши, блохи, мухи, — животные, носящие в себе некий дефект, очевидно проявляющийся в результате спаривания, когда они производят нечто непохожее на себя, не принадлежащее роду, или уродливое. Аристотелевская мысль учтена в среднем платонизме, где Идеи были представлены как мысли божественного Ума, а сущее нечувствительное к своему божественному истоку парализовано нарциссизмом, заперто в собственных стремлениях, в автоматизме. Плотин понимает αὐτόματον как погружение во множественное, в раздробленность, суету и пустоту. Вся «автоматика», таким образом, как бы самообман, лжебытие (μή ὄν). Выражая христианскую мысль в античных понятиях Климент Александрийский (Строматы, V, 90, 2), следуя этимологии данной Аристотелем (Физика, 197b 29-30), уравнивает τὸ αὐτομάτον с понятием ματαιότης (тщета, суета), из ветхозаветной Книги Екклесиаста. Василий Великий в этой же связи отмечает, что настоящее внимание себе, это познание себя как творения, в котором отразились могущество и слава Творца. «Свое» здесь — премудрость Создателя, поэтому настоящее внимание к себе ведет к выходу из себя, из «автоматического состояния» к познанию Бога. От Гераклита до Марка Аврелия традиция взывала к человеку: «Пробудись от автоматизма! Выйди из безумия! Внимай не себе, но Логосу!» Василий Великий актуализирует древнее воззвание в христианском контексте, акцентируя момент сообщения, оставленного Богом в природе. Для христианских авторов «автоматизм» как безумие самомнения снимается в процессе восхождения к умной действительности через толкование природы и истории, в выходе за эмпирические пределы предмета ради обнаружения его духовного измерения, ради достижения его бытийного истока и последнего смысла.

Для античности и средних веков ум — это и есть сама действительность, а человек ей причастен лишь в зависимости от собственного преобразования и врастания в порядок вещей. После картезианской революции для наступившего Нового времени мысль есть изначальное достояние субъекта, и не он (субъект) должен утвердиться в действительности, а действительность в нем, через него. Утверждается она в операциях синтеза и анализа, в соотнесении средств и целей, в расчете возможного результата, экономизации ресурса, рационализации пространства и времени, увеличении уровня предсказуемости, говоря кратко, — в технизации действительности. Автомат больше не уклонение от действительности и замыкание в слепом случае, а способ учреждения действительности, через приручение случая. Высшая эффективность промышленных и общественных автоматов выражается не в производстве вещественного, а в организации психического, — автомат должен производить события и состояния, в том числе и состояния души, увеличивать уровень предсказуемости: в общении, производстве, исследовании. Парадокс состоит, однако, в том, что Новое время автоматизировав существование, подчинив сознание, общество и природу строгим регулятивным правилам, произвело не только технических посредников, но и технологическую среду, обладающую своим умом, своими неподконтрольными следствиями. Технически отчужденное сознание, став техническим бессознательным, требовало ответа в виталистическом бессознательном — в воле, говорящей о «самости» больше, чем сознание. Автоматизм теперь понимается не как отчуждение чувственности, дисциплина мысли, аннигиляция желания, но как непосредственность и неподдельность реакции, как проявление живого в технизированном мире. Автомат живого как естественность реакции и технические автоматы как слепое повторение программы встречаются в сбое, замыкании, ошибке. Эта встреча компрометирует тотальность технического, изымает человека из устойчивой стихии существования, открывает ему несовершенство мира как собственное несовершенство. Автомат как отклонение от действительности может пониматься позитивно, если сама действительность выступает отклонением от своего понятия. Если разум оказался своей противоположностью — технической реальностью, то и автоматика теперь не уводит от действительности, а вводит в нее. Платоновское понимание автомата как выхода из установленного порядка вещей получает новую актуальность и новый смысловой акцент, оно снова начинает интерпретироваться как отклонение, но уже не от разумного порядка вещей, а от отчужденного разума, развернутого в повседневности. Платон заметил, что предсказать сознательное поведение человека можно через анализ его снов и через наблюдение за ним, когда он пьяный. Введение в измененные состояния сознания, пограничные ситуации необходимы в том числе, чтобы выявить истину человека. Автоматика отклонения проникает в компьютерные игры, игровые механики интеракции в медиареальности, осуществляя тем самым снятие технической изолированности вещей, событий, смыслов. Автомат как тип интеракции становится проводником живого отклика и открывает случай как человеческое измерение, как болезненную открытость, как шанс выхода из мира для осознания этого мира и своего места в нем.

---

*  Текст написан при финансовой поддержке гранта РФФИ 17-03-50159 а(ф).

¹ Стоит вспомнить, что среди значений слова μέμαα входящего в состав αὐτόματον, превалируют те, что выражают «скорость», «напористость» и даже «жадность», постепенно сдвигая исходное μέμαα к более знакомому в повседневном словоупотреблении μανία (безумие, бешенство, исступленный восторг).